Вокруг, как водится, невесть откуда появились зеваки. Точно выпали с неба вместе с последними каплями дождя. Солидный мужчина в чёрном костюме принёс мою одежду и помог мне натянуть её на себя. Притопал тот самый городовой, что дежурил у Гостиного дворас его комплекцией глагол «прибежал» был бы абсолютно неуместени, грозно покрикивая, быстро оттеснил зевак.
Надо послать за доктором, предложил кто-то из них.
Послали уже, отозвался сердитый бас.
И верно.
Пропустить! прокаркал кто-то за спинами зевак. Пропустить! Все пропустить врач!
Этот голос был мне хорошо знаком. Он принадлежал доктору Азенбергу. Сам доктор был из немцев и носил двойное имяКлаус Франц, однако в Кронштадте, так уж повелось, к нему обращались Клаус Францевич.
На самом-то деле у батюшки нашего доктора тоже было двойное имяЛев Альберт. Именно так! И вот попробуйте-ка выговорить: Клаус Франц Львович Альбертович. Тут и язык сломать недолго. Вот у нас и переиначили. Доктор давно привык и нисколько не обижался. Тем более что у них в Германии величать по отчеству и вовсе не принято.
Зеваки расступились, пропуская доктора, и вновь сомкнули ряды за его спиной.
Барышня, пропустить врач, попросил доктор.
Она даже головы не повернула. Городовой попытался тактично отстранить её от тела, да куда там! Барышня вцепилась намертво. У доктора тут и вовсе не было ни единого шанса. Маленький и жилистый, он, если бы не седая бородка клинышком, вполне сошёл бы за подростка. Мне же лично Клаус Францевич больше напоминал голодающего гнома. Его неизменный тёмно-синий камзол, по словам самого доктора, считался невероятно модным в Германии. Считался, по крайней мере, когда Клаус Францевич был ещё молод, но, вообще-то, с тех пор много воды утекло.
Барышня, пропустить! снова прикрикнул доктор.
Он опустился рядом с юношей на колени, не обращая внимания на то, что оказался прямо в луже, однако свой саквояж поставил туда, где посуше. Барышня продолжала тормошить утопленника.
Ладно, будет! строго прикрикнул на неё моряк.
Та удивлённо подняла голову. Моряк приобнял её за плечи и отстранил от тела.
Вот так вот, уже тише и куда добрее промолвил он.
Доктор незамедлительно склонился над юношей. Зеваки подались поближе. Городовой прикрикнул на них, и те отпрянули обратно. Пока Клаус Францевич колдовал, моряк, аккуратно свернув верёвку в кольцо, протянул её мне:
Ваша? спросил он.
Я отрицательно помотал головой.
Где вы её в-взяли?
Да вон, прямо тут на углу валялась, моряк махнул рукой туда, где канал делал поворот. Я ещё подумал: как кстати. Прямо по размеру, да и крепкая, не гниль какая-нибудь. Не иначе, ваш ангел сегодня не дремал на посту.
В ответ я смог только кивнуть.
Поди, обронил кто, сказал городовой. Сегодня торговля рассуетилась спозаранку.
Ну, тогда ищите, чья пропажа, ответил моряк, отдавая ему верёвку. А у меня, извините, служба.
Он лихо козырнул на прощание, и так быстро исчез за толпой, словно растаял в воздухе. Я же чувствовал, что превращаюсь в ледяной памятник самому себе. Доктор медленно поднял голову.
Ну что там, Клаус Францевич? простучал я зубами.
Как морзянку отбарабанил. Барышня моментально умолкла, вся обратившись в слух.
Я сказать плохой новость, вздохнул доктор. Он умирать. Вы, Ефим, должен греться. Быстро! Иначе будет ещё один плохой новость. Тут я не могу помогать. Простите.
Последнее было обращено к барышне. Она медленно кивнула, стоически воспринимая «плохой новость», но не удержалась и спрятала лицо в ладонях. Я набросил ей на плечи свой плащ. Холодный ветер тотчас грубо напомнил, сколь непрактично благородство. Его поддержал доктор, велев мне незамедлительно убираться куда-нибудь в тёплое место. То есть, велел, конечно, со всей своей немецкой тактичностью, но суть была именно таковой.
Иначе быть вам, Ефим, полный каюк! пообещал он.
Надо сказать, в этом я с ним был полностью согласен.
* * *
От места происшествия до полицейского отделения было рукой подать. Не прошло и десяти минут, как я, переодевшись в сухое, сидел в начальственном кабинете. В углу пыхтел самовар, а Вениамин Степанович самолично заваривал нам чай.
Это дело он никому не доверял. Только один раз, сразу по приезде, Вениамин Степанович отведал чаю, который специально для него заварил наш бессменный дежурный Семён. Приличный чай, кстати, я себе домой такой же покупаю. Однако, едва Вениамин Степанович сделал первый глоток, в воздухе запахло суровыми карами. Во взгляде инспектора явственно читалось: «ежели вы рассчитывали вытурить меня из Кронштадта вот этой вот пакостью, то вы, братцы, сильно просчитались». Впрочем, тогда гроза прошла стороной, но с тех пор Вениамин Степанович заваривал чай самостоятельно.
Купил он его, кстати, тоже сам, у китайцев в Гостином дворе. Причём за такие баснословные деньги, что, по мне, так они ещё должны были поднести инспектору фарфоровый сервиз, а не просто кланяться с хитрющими улыбками на физиономиях!
Итак, что там стряслось, Ефим? спросил Вениамин Степанович, когда священнодействиеиначе процесс заваривания чая в его исполнении никак нельзя было назватьзавершилось, и он поставил передо мной кружку. Пейте и рассказывайте. Именно в таком порядке.
Спасибо, сказал я и осторожно отхлебнул.
Чай был горячим, но уже не кипяток, и у него был странный привкус. Из кружки ощутимо тянуло палёным. А ведь китайцы знали, кому чай отпускали. Семён их сразу предупредил, кто их важный покупатель и чем это может для них кончиться, так что вряд ли они бы осмелились столичному инспектору втюхать какую-нибудь дрянь.
Я сделал ещё глоток, решил, что на вкус всё-таки неплохо, даже оригинально, и сказал:
Да, в общем, рассказывать толком нечего, Вениамин Степанович. Когда я появился, бедняга уже тонул и спасти его, увы, не удалось.
В этом была вся суть, но инспектору подавай детали: кто где стоял, что делал, что говорил. Я понимаю, в сыскном деле всякая мелочь должна быть на своём месте, но не раздувать же ради этого из мухи слона! Вот, скажите на милость, какая, к примеру, разница: «спасите» или «скорее» кричала барышня? Я, пока подробно изложил всю историю, успел обсохнуть и допить чай.
Хорошо, Ефим, сказал инспектор. Последний вопрос. Почему он тонул?
Я даже не сразу нашёлся, что ответить. Вроде бы, это было совершенно очевидно.
Так вода леденющая, Вениамин Степанович. Руки-ноги свело, и привет. Да и пловец из него, прямо скажем, неважный. Барахтался кое-как, да и только.
Это объясняет, почему он утонул, недовольно проворчал инспектор. А вот почему он вообще в канале оказался?
Наверно, онсамоубийца, ответил я.
Наверно? строгим тоном переспросил инспектор.
Барышня ругала его как самоубийцу, сказал я. Но действительно ли он сводил счёты с жизнью или она так оценила его идею искупатьсятут я сказать не берусь. В любом случае, случайно он в канал упасть не мог. Там решётка. Дырявая, правда, но не настолько, чтобы её не заметить. К тому же, он разделся. Значит, собирался прыгать.
Скорее всего, согласился инспектор. Но, возможно, у него были для этого какие-то другие причины.
Например, барышня, усмехнулся я. Которая решила избавиться от настойчивого кавалера и перебросила его через двухметровую решётку.
Как версия это вполне допустимо, неожиданно согласился инспектор. Но в ней, Ефим, есть два изъяна: слабый мотив и слабая физическая подготовка самой барышни. Она не смогла бы перебросить через решётку даже такого, как наш утопленник. Если только заставила перелезть самому. Вы не заметили у неё в руках, к примеру, пистолет?
Нет. Да не она это, Вениамин Степанович, вступился я за девушку. Стала бы она тогда на помощь звать?
Инспектор покачал головой.
Ну, звала-то она, положим, не слишком активно, сказал он. Другая бы на её месте сиреной завывала.
Главное, дозвалась, возразил я. Всего одним криком, можно сказать.
Да, это важно, согласился инспектор. Но это не объясняет, почему юноша оказался в канале. Почему, Ефим?
Его указательный палец, как револьвер, нацелился на меня, требуя незамедлительного ответа. Вот так сходу у меня была только версия о самоубийстве.
Не иначе умом тронулся, сказал я.
Инспектор сложил пальцы домиком и задумчиво уставился поверх них на свою кружку с чаем. Она была достойна особого внимания: размером с пивную, из синего фарфора с золотым узором. Если повернуть её к себе ручкой, то слева красовался герб Российской империи, а справаимператорский вензель. По слухам, это был подарок от самого государя.
Положим, умпотеря серьёзная, констатировал инспектор. Действительно, есть о чём сожалеть. Опять же, без него глупости всякие легче совершаются. А с чего он так вдруг умом тронулся, вы, конечно, не знаете?
Я пожал плечами.
Тогда спросите у свидетельницы, сказал инспектор. Где, кстати, эта красавица?
В приёмной, ответил я. Семён обещал найти ей что-нибудь накинуть на плечи. Она тоже малость промокла под дождём.
Вот как? произнёс инспектор. Хорошо, зовите её сюда.
Не успел я подняться со стула, как в дверь постучали и в кабинет заглянул Семён. Высокий, на голову выше меня, франтоватый и всегда одетый с иголочки, сейчас он более всего напоминал кота в самом конце марта. Глаза потухли, лапы заплетались, и только грудь, исключительно по привычке, колесом. В руках Семён держал объёмистый свёрток и пару сапог.
Ну, что там барышня? сразу осведомился инспектор.
Плачет, Вениамин Степаныч, ответил Семён. Сейчас в приёмной потоп будет почище, чем на улице.
Только этого не хватало, проворчал инспектор и отхлебнул чаю: Что-нибудь по делу есть?
Так точно, ответил Семён. Наш утопленникЗолотов Андрей Викторович, шестнадцати лет отроду, уроженец Нижегородской губернии. Барышняего родная сестра Маргарита Викторовна. Из других родственниковдядя, он жеотчим, Золотов Артём Поликарпович. Имеет какую-то третьеразрядную торговлю в Кронштадте. Вот Тело, как вы распорядились, доставили к нам в холодную, а это вот его вещи.
Семён положил на мой стол свёрток, а сапоги поставил рядом.
Есть что-нибудь интересное? осведомился инспектор.
Виноват, Вениамин Степаныч, не смотрел, ответил Семён.
Ефим, посмотрите, сказал инспектор.
Я развернул вещи утопленника на столе. На первый взгляд, тут было всё, что я успел заметить у ограды. Поиск по карманам принёс мне серый конверт из парусины. Внутри оказался лист плотной бумаги, сложенный вчетверо. От воды он нисколько не пострадал.
На листе был карандашный рисунок, выполненный, надо сказать, с немалым мастерством. Я сразу узнал Андреевский собор и угол канала, где недавно искупался. Над каналом, именно там, где утонул этот Золотов, возвышалась гигантская каменная арка. Мне сразу показалось, будто бы я её где-то видел, но никак не мог вспомнить, где именно. По крайней мере, не у собора точно. Ничего подобного там не было.
Под рисунком чёрными чернилами была сделана надпись: «максимальная сила седьмого октября». Буквы были такими мелкими и угловатыми, что поначалу я принял их за орнамент. Сама же надпись мне ни о чём не говорила. Семёну тоже, а вот инспектор сразу нахмурился. Оборотная сторона листа оказалась чистой.
Это всё? спросил инспектор. Ни денег, ни документов, ни предсмертной записки?
Нет, больше ничего, ответил я.
Что ж, придётся работать с тем, что есть, сказал инспектор. И, кстати, я хочу сразу обратить ваше внимание на дату.
Сегодняшняя, отозвался я. Может быть, имелась в виду буря этой ночью? Если он собирался топиться, то у него были все шансы сделать это даже не прыгая в канал.
Но он туда прыгнул, возразил инспектор. Причём уже после того, как прошла буря. Это, Ефим, делает вашу версию несостоятельной.
Других предположений у меня не было. Должно быть, это отразилось на моём лице, поскольку инспектор нахмурился и покачал головой.
Мне это представлялось очевидным, сказал он. Впрочем, ладно, это не самая важная деталь. Сообразите по ходу расследования.
Последняя фраза со всей очевидностью подразумевала, что расследование предстоит проводить именно мне. Так оно и оказалось.
* * *
Расследование я начал со знакомства с Маргаритой Викторовной. Теперь наконец у меня появилась возможность рассмотреть её как следует.
Барышня была очень худенькой и очень красивой. В белом платье, с прекрасным лицом и ореолом золотистых волос, она казалась мне ангелом. Старый пуховой платок на её плечах, который Семён раздобыл не иначе как в чулане, топорщился в разные стороны, будто ощипанные крылья, но барышню это не портило. Даже напротив, прямо-таки взывало желание выступить на её защиту.
Когда Семён пригласил барышню в кабинет, инспектор любезно предложил ей чаю. Она отказалась. Инспектор кивнул и погрузился в бумаги, всем своим видом давая понять, что всё последующее ему совсем не интересно. Я придвинул стул для посетителей к своему столу.
Сюда, пожалуйста, сказал я.
Барышня едва заметно кивнула и опустилась на самый краешек стула.
Я, наверное, должна вам всё рассказать, почти прошептала она.
Должны, значит, расскажете, уверенно ответил я. А мы вас внимательно выслушаем.
На моём столе лежала карта Кронштадта, расчерченная подробнейшей схемой ночной засады. Я убрал её с глаз долой. Затем вынул из ящика бумагу, перо и чернильницу.
Я начала барышня и запнулась, неуверенно посмотрев на меня.
Ах да, простите, спохватился я. Ефим Родионович Кошин, агент сыскной полиции. Ваше имя, Маргарита Викторовна, мне известно. Я буду заниматься вашим делом то есть, делом вашего брата, так что рассказывайте всё смело и без утайки.
Барышня послушно закивала. В её руках появился кружевной платочек. Я даже не заметил, откуда она его вытащила. Не иначе как из рукава. Промокнув глаза, она уже увереннее обратилась ко мне.
Я должна сразу поблагодарить вас, Ефим Родионович
Вы, Маргарита Викторовна, как-то слишком легко делаете долги, сказал я. Давайте-ка по порядку. Как случилось, что ваш брат оказался в канале?
Он прыгнул туда, тихо ответила барышня.
Почему?
Боюсь, Андрей решил покончить с собой, последовал печальный ответ. Он к этому давно шёл. Я, конечно, присматривала за братом, но
Да, финал я видел. И что же его толкнуло на такой шаг?
Барышня замялась.
Нехорошо, конечно, за глаза плохо говорить про людей, неуверенно сказала она. Только вот по-другому мне и сказать нечего будет, тут она сделала паузу, после чего всё-таки решилась и выпалила единым духом: До самоубийства Андрея довёл наш дядя.
Вот как? удивился я.
Наверное, мне лучше рассказать всё с самого начала, сказала барышня.
Похоже, так будет лучше, согласился я.
Барышня снова вздохнула, после чего начала рассказывать:
Мы сами из Нижнего Новгорода. Четыре года назад наши родители погибли. Утонули. Говорят, это был несчастный случай. Лодка перевернулась. Нас с Андреем люди вытащили, а больше никого. До сих пор помню этот ужас.
Он имеет отношение к нынешнему делу? уточнил я.
Плохих воспоминаний ей сегодня и без трагедий детства хватало.
Её брат тоже утонул, подсказал Семён.
Барышня подарила ему благодарный взгляд.
Спасибо, Семён, прошептала она. Да, наверное, я начала слишком издалека. Но тут я должна рассказать вам про завещание отца, а без него, то есть без его гибели, боюсь, что рассказ будет неполным.
Достаточно указать сумму завещания, вмешался я.
Двести пятьдесят тысяч, легко ответила барышня. По крайней мере, в такую сумму оценили коммерцию отца.
Я тихо хмыкнул. Что и говорить, деньги немаленькие. Пару недель назад в Петербурге налётчики взяли баню штурмом, со стрельбой из револьверов, а в кассе там всего пятьдесят рублей было. Ради четверти миллиона, наверное, и тяжёлую артиллерию подтянули бы.
И кому всё это богатство завещано? спросил я.
Отец завещал всё дяде, последовал ответ. Но там есть несколько условий. Дядя должен был заботиться о нашей маме, а в случае её смерти тут барышня запнулась, но быстро совладала с собой. О нас с братом. Сразу после похорон дядя продал дело отца, а нас усыновил и привёз в Кронштадт.
Ясно, сказал я. Дальнейшая судьба этих денег вам известна?