Всё, что осталось от дальномерного офицера.
* * *
27 января 1904 г., Санкт-Петербург
После молебна во славу русского воинства классный наставник сказал:
Занятий сегодня не будет, господа. День-то какой, а? День гнева и народного единения во имя гордости российской!
Понизил голос, подмигнул доверительно:
Учащимся гимназий запрещено участвовать в уличных манифестациях, но нынеслучай особый. От имени администрации заявляю: сегодняможно. Не наказание ждёт вас, но одобрение.
Невский проспект был забит, уличное движение остановлено. Над толпой мелькали государственные флаги, рукописные плакаты; городовые отдавали честь нам, «сизарям»-гимназистам, студентам, прочей публике.
Какой-то господин, сняв шапку, затянул «Боже царя храни!» и его не встретили насмешкаминаоборот, поддержали.
На мосту через Мойку подхватили армейского поручика, принялись качать:
Слава русским офицерам!
Покажите азиатским варварам, что такое Русь великая, Русь святая!
Урра!
Офицер взлетал в воздух, одной рукой вцепившись в фуражку, другой придерживая болтающиеся ножны. И растерянно косился на низкие перила моста: не перелететь бы на лёд.
Стайка разрумянившихся курсисток выискивала в толпе кадетов, юнкеров, офицерови дарила им вручную раскрашенные бумажные цветы. Самая бойкая, светловолосая и сероглазая, награждала ещё и поцелуем в щёку.
Я загляделся на блондинку. Она сияла, словно маленькое солнце посреди сумрачной питерской зимы; улыбка её обнажала влажные ровные зубы, а лёгкие локоны выбивались из-под меховой шапочки в прелестном беспорядке.
Красавица заметила мой восхищённый взгляд. Подмигнула:
Не смущайтесь, господин гимназист. Поступайте в вольноопределяющиеся, и тогда, может быть, я поцелую и вас.
Я молчал, растерянный.
Вы так мило краснеете, ха-ха-ха! рассмеялась незнакомка.
Олюшка! Оля Корф, ну что же ты застряла, побежали дальше, позвали подружки.
И она исчезла, оставив меня с бьющимся напрасно сердцем.
Пьяненький купчик поймал мальчишку-газетчика, сунул ему смятую ассигнацию, схватил пачку «Ведомостей» с царским манифестом и принялся расшвыривать: газетные листы испуганными голубями порхали над студенческими и гимназическими фуражками, над картузами рабочих и женскими шапочками; их ловили мозолистые лапищи мастеровых и нежные пальцы в тонких перчатках.
На фонарный столб забрался молодой человек с диким взором, в жёлтом банте, лохматыйявно поэт. Жандарм не пытался остановить безобразиенаоборот, аккуратно придерживал пиита за штанину с растрепанными штрипками и одобрительно улыбался.
Сочинитель бросал строчки, словно гранаты:
Русский штык пусть узнают макаки,
Мы пропишем им мир в Нагасаки,
Отомстим косоглазцам упрямым,
Из голов водрузив Фудзияму
Публика подхватывала кровожадные слова, перепевала на все лады.
Серафим кричал мне в ухо:
Эх, малы мы ещё, жаль. Так бы я добровольцем япошек бить.
И я с тобой.
Купец покосился на мою трость, но сказал про другое:
Ты-то счастливец, у тебя братгерой! Всех победит, вернётся в орденах. Ура!
Уррра! подхватил я, а следом за намисотни глоток.
Боевой клич, доставшийся нам в наследство от монгольских полчищ, нёсся над улицами и площадями имперской столицы.
Испуганные голуби носились, не смея приземлитьсябудто растерянные души погибших.
* * *
Февраль 1904 г., Санкт-Петербург
На перемене, как всегда, сгрудились вокруг одноклассника, отец которого работал в типографии и имел доступ к свежайшим новостям.
Разглядывали иллюстрированное приложение, пахнущее краской: весь разворот занимали довоенные ещё фотографии кораблей эскадры Тихого океана, запертых ныне в Порт-Артуре.
Это были дни моего триумфа. Я так и не смог ни с кем сблизиться за четыре года гимназической жизни, не считая Купца, конечно. Наша дружба выглядела странно, но теперь я понимаю: два изгоя, два калеки (если считать тугой ум Серафима за уродство), мы поддерживали друг друга во враждебном мире, и это выглядело симбиозом меж двумя увечными.
Меня сторонились, считая слишком заумным; увлечения сверстников были либо скучны, либо недоступны. Благодаря стараниям преподавателя гимнастики Пана я сумел избавиться от костылей, но в лапту или футбол, разумеется, играть не мог. С другой стороны, мне было хорошо одному, в собственном мире, стенами которого были книги; игра в орлянку или чтение книжонок о Нике Картере и прочих «королях сыщиков» казались мне варварскими занятиями.
Но теперь я считался главным знатоком военного дела: ведь отец мой, инженер-капитан, служил по морскому ведомству, а родной брат был уже поручиком, кавалером двух орденов, командиром роты восточносибирских стрелков; кроме того, я многое знал из той области, в которой не только мои бестолковые одноклассники, но и люди постарше смыслили мало. У меня, например, был доступ к библиотеке Морского собрания Кронштадта; читал я быстро, буквально глотая страницы, и обладал чудесной памятью.
Эскадренные броненосцы «Полтава», «Петропавловск» и «Севастополь» систершипы, пояснял я, тыча в фотографии.
Кто-то перевёл и рассмеялся:
«Сёстры-корабли»! Что-то ты путаешь, Ярило: как они могут быть сёстрами? Они чтодевки?
Так называются однотипные корабли; у англичан корабль«она», женского рода. То, что однотипныехорошо: им удобно в бою выступать вместе, так как скорость, вооружение, все боевые возможности схожи, и адмиралу не надо задумываться, что какой-то вдруг отстанет от эскадры или окажется слабее товарищей, тем самым подведя остальных.
Точно! Это как Купца в футбольную команду брать: неуклюж, неловок, по мячу ни за что не попадёт.
Все рассмеялись; Серафим ухмыльнулся и показал остряку тяжеленный кулак:
Я и без вашего дурацкого пузыря разберусь, кому башку проломить.
Потом я рассказывал о новейших двенадцатидюймовках; о броне гарвеевской и крупповской; о дальномерах, радиотелеграфе, минах самодвижущихся и обыкновенных
Постой, перебили меня, не сходится. Ты говорил, что эскадренный броненосецэто главный корабль на войне, самый сильный. Вот как латный рыцарь на коне среди всякой пешей мелюзги, так?
Не совсем, но ладно. Да, сила флота в первую голову зависит от числа броненосцев, верно.
Как так получается: ты сам говорил, что у японцев всего шесть таких, а у нассемь, больше. А уж наши моряки всяко сильнее хлипких япошек, которые даже снаряд-то поднять не смогут. А получается, наши сидят в этом самом Порт-Артуре, как мыши под веником, попрятавшись. Чего им не выйти в море да не побить макак сразу? И на саму Японию напасть. Почему такое?
Все загалдели наперебой:
Заманивают! Чтобы не спугнуть. Не то разбегутся, как тараканы, лови их потом по всему Тихому океану.
Болтун у нас умнее любого флотоводца! Чего в гимназистах прозябаешь, давно бы над флотом начальствовал, ха-ха-ха!
Косоглазым британцы и американцы помогают, вот они и наглеют. А наши выжидают, чтобы не злить.
Я молчал. Приятели неожиданно задели струну, которая во мне самом звенела напряжённо с той самой январской ночи. Война шла второй месяц, а успехов не видно; эскадра действительно трусливо сидела в гавани, если верить газетным сообщениям.
Так чего молчишь, Ярило?
Все смотрели на меня: кто недоверчиво, кто насмешливо; лишь Купецс надеждой, что я сейчас всё разъясню, и станет ясно, как с арифметической задачкой на дроби.
Думаю, дело в адмирале, сказал я осторожно, вот доедет до Порт-Артура Степан Осипович, и дело переменится.
Точно! Макаров им задаст жару! Перетопит желторожих, как котят.
Но тут раздался звонок; ребята потянулись в класс, обсуждая перспективы нашей эскадры и споря, сколько продержатся японцынеделю или месяц.
Я ковылял последним, и хорошо: никто не видел моего нахмуренного лица.
Мне самому хотелось верить, что вице-адмирал Макаров, автор первой минной атаки в русской истории, храбрец и умница, сможет разбить флот микадо.
Но что-то глодало внутри: то ли скупые рассказы отца о нашей вечной неготовности, о бестолковости и неразберихе, царящих в осаждённой крепости. То ли мучившее меня волнение за брата Андрея, которое не покидало с января.
Я вздохнул и вошёл в класс.
* * *
31 марта 1904 г., Порт-Артур
Весь месяц на кораблях Тихоокеанской эскадры царило радостное возбуждение; ушли в прошлое тяжкие мысли и уныние, связанные с катастрофой внезапного японского нападения. Степан Осипович живо наладил разведку и наблюдение: теперь ни одно движение японцев не оставалось без внимания и ответного действия. Пять раз адмирал выводил корабли в Жёлтое море, не только давая отпор противнику: ещё важнее было сколотить эскадру накрепко, приучить её к совместным действиям, поднять дух экипажей.
Все попытки адмирала Хэйхатиро Того затопить на фарватере пароходы-брандеры и тем запереть эскадру в гавани жёстко пресекались; круглосуточно шёл ремонт повреждённых в январском ночном бою кораблей. Макаров привёз с собой из Санкт-Петербурга лучших инженеров и мастеровых, несколько вагонов ценнейших запасных частей и инструментов: теперь каждый день приближал восстановление мощи русской эскадры. Известия об этом (Порт-Артур был наводнён японскими шпионами из числа китайского населения и корейцев), а также о подготовке на Балтике новой эскадры в помощь силам Дальнего Востока повергали японский штаб в уныние и сдерживали переброску войск морем в Корею.
Победа над Россией уже не казалась быстрой и легкодостижимой.
Та ночь началась со странных, даже непостижимых событий.
Вечером по указанию Степана Осиповича летучий отряд отправился в поиск к острову Эллиот на разведку; в непроглядной тьме заблудились и отстали от своих миноносцы «Страшный» и «Смелый». Пользоваться световыми сигналами было строжайше запрещено, дабы не обнаружить себя; маленькие корабли плутали в одиночестве, пытаясь найти своих.
Наконец капитан «Страшного» в кромешной тьме разглядел тёмные силуэты и редкие искры из низких труб. Миноносцы! Свои. С облегчением выдохнул, велел рулевому пристроиться в кильватер.
Когда начало светать, с мателота запросили позывные. «Страшный» ответил короткими высверками аппарата Ратьераи в следующий миг над Жёлтым морем заверещали сигналы тревоги; вспышки выстрелов опередили рассвет.
Это были не свои. Это были японские истребители, которые прикрывали тайную ночную операцию по минированию выхода из порт-артурской бухты.
Расстрелянный в упор русский миноносец тонул, когда на помощь ему бросился дежурный крейсер «Баян»; эскадра поднимала пары и снималась с якорей.
«Баян» отогнал японских стервятников бешеным огнём и поспешил к месту гибели товарища; среди обломков удалось выловить только пятерых матросов, чудом уцелевших в яростной схватке. Шестому бросили конец; он лежал на обломке решётчатого люка на спине; живот его был рассечён осколком, внутренности вывалились.
Держись, голубчик! кричали с «Баяна». Хватай конец, вытянем.
Матрос попытался нащупать канат, но бессильная рука соскользнула. Прохрипел:
Не могу, братцы. Помирать буду.
Откинулся на решётке; угасающий взгляд упёрся в чужое небо.
Вахтенный офицер собирался скомандовать спуск шлюпки, но не успел: вода недалеко от борта вдруг вспучилась, закипела и породила высокий фонтан от падения тяжёлого восьмидюймового снаряда.
К месту гибели «Страшного» спешили четыре японских крейсера: открыв беглый огонь, понеслись на перехват, стремясь отрезать русский корабль от входа в порт.
«Баян» отходил, резко меняя галсы, сбивая тем самым вражеских наводчиков и отвечая из кормовой башни. Одновременно прикрывал корпусом второй заблудившийся ночью миноносец«Смелый»; так в драке более сильный прикрывает от ударов слабого товарища.
Макаров, верный своему порывистому нраву, не стал дожидаться готовности всей эскадры. Счёт шёл на минуты: адмирал без проверки и траления фарватера повёл на выручку «Баяна» импровизированный отряд из двух броненосцев и четырёх крейсеров.
Японцы, словно мазурики, испугавшиеся грозного городового, порскнули в разные стороны. Небо испачкали густые дымы: это адмирал Того вёл свой флот на выручку крейсеров.
Степан Осипович обрадовался: наконец-то настоящее дело, наконец-то ему удастся навязать осторожничающим японцам сражение! Включив в боевую колонну подоспевшие броненосцы «Победа» и «Пересвет», адмирал велел изменить курс и идти на решительное сближение с противником.
Но японцы не спешили сокращать дистанцию, словно заманивали.
Палуба флагманского «Петропавловска» дрожала то ли от злого возбуждения, то ли от напряжённой работы машин; комендоры вглядывались в дымку, ища силуэты вражеских кораблей и с нетерпением ожидая данных от дальномерщиков; грохотали цепи, поднимающие в огромные башни грозные двадцатипудовые снаряды.
«Петропавловск» дал несколько залпов; но расстояние было слишком велико.
С «Баяна» сообщили: японская эскадра в полном составе. Шесть броненосцев, шесть броненосных крейсеров, бронепалубные крейсера и миноносцы без счёта. Подавляющее преимуществоза адмиралом Того.
Степан Осипович скрепя сердце распорядился возвращаться.
У кормовой башни главного калибра, широко расставив ноги, стоял именитый художник Верещагин в наброшенной на плечи бобровой шубе: утро выдалось прохладным, а ветерпронзительным. Знаменитый баталист точными росчерками карандаша набрасывал силуэты вражеской эскадры, расплывающиеся в утренней дымке.
Василий Васильевич, жарко будет, сказал мичман.
Так шубу сниму.
Да не в этом смысле. Возможен обстрел, осколки. Опасно. Может, пройдёте в боевую рубку? За бронёй-то спокойнее.
Там видно плохо, щели смотровые больно узки. А мне обзор нужен.
Мичман собирался возразить, но не успел.
Броненосец вздрогнул всем могучим телом: оглушительно загрохотало, столб чёрного дыма вырвался из развороченного носа. Оранжевое пламя разорвало бронированную палубу, словно лист бумаги из блокнота художника; и почти сразу рвануло по центру корпуса, разворотив паровые котлы. Корабль с резким креном на правый борт погружался в воду носом; на задранной в небо корме продолжали вращаться огромные бронзовые винты, словно махали на прощание ошарашенным сигнальщикам кораблей эскадры.
Рванул кормовой погреб боезапаса, и страшную картину гибели флагмана заволокло непроницаемой жёлто-бурой стеной.
Когда облако дыма и пара рассеялось, на поверхности остались лишь обломки и редкие чёрные мячикиголовы уцелевших.
«Петропавловск» исчез через две минуты после взрываи тут же взорвалась «Победа». С сильным креном поковыляла в гавань.
Комендоры русской эскадры яростно расстреливали безвинные волны Корейского залива: кто-то сказал, что на броненосцы напали японские субмарины.
Шлюпки спасли едва восемьдесят человек, погибло почти семьсот. Тела вице-адмирала Макарова и художника Верещагина найдены не были.
Коварный план адмирала Того сработал: ему удалось заманить русские броненосцы на выставленное ночью минное поле. Но он искренне расстроился, когда узнал, КТО погиб на «Петропавловске».
Это был единственный достойный противник среди русских флотоводцев.
Горе обрушилось на Тихоокеанскую эскадру, Порт-Артур, всю империю.
В Санкт-Петербурге не было траурной демонстрации в честь адмирала, дабы «не нагнетать в обществе панических настроений». Зато демонстрация в память Макарова прошла в японской столице. Но мы об этом акте самурайского благородства не знали.
Багровый Купец на заднем дворе гимназии курил вторую папиросу подряд и хрипел севшим голосом:
Гады, макаки. Ненавижу. Всё сделаю, но за Степана Осиповича отомщу.
Флот России будто съёжился от удара. И долго не мог оправиться.
А может, и вовсе не смог.
Глава шестаяОтомстить за Макарова
Апрель 1904 г., граница Кореи и Китая
С рокового для крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» боя под Чемульпо началась операция по переброске армии генерала Куроки в Страну утренней свежести.
Резко возросшая активность Тихоокеанской эскадры под командованием Макарова испугала японцев: им мерещился прорыв русских кораблей к портам Кореи, избиение транспортов, набитых под завязку японской пехотой
Но с гибелью адмирала опасность исчезла; портартурцы и носа не казали из своей прочно запертой мышеловки.