Навья дорога - Ролдугина Софья Валерьевна

Софья РолдугинаНавья дорога

Зимой темнеет рано. И оглянуться не успеешьзакатится бронзовое солнечное блюдце за махристый лесной край, выползет из-под горы густой сумрак, а стужа озлится еще сильней и станет уже не просто лицо пощипыватьс размаху оплеухи раздавать. Если не спрячешься, не укутаешься, то покраснеют щеки, а потом и вовсе онемеют. Губы сделаются непослушнымимолчи, не смей ночную тишину осквернять!

Скрипит снег под полозьями саней, звенят бубенцыглухо, из-за шапки почти не слышно. Легко поверить, что на дворе какой-нибудь пышный девятнадцатый век или даже восемнадцатый. И не придумали еще люди ни машин, ни сотовых телефонов.

Впрочем, толку-то от телефона посреди чистого поля, когда до городатриста километров, а до ближайшей деревни Сколько, к слову?

 Дядя Егор, долго ли ехать еще?

 Да часа с полтора,  горбится.  Не передумал, Сашка? Два месяца в нашей глуши куковатьэто тебе не по заграницам гонять балду.

 Я понимаю, но за баб-Любой присмотреть нужно,  тянет Сашка, а сам думает, что пропади она пропадом, эта заграница. Вон, какими долгами обернуласьлегче отсидеться за тридевять земель, у черта на куличках, чем своей шкурой в столице рисковать. Пока там отец все уладит

 А что баб Люба?  удивляется Егор и через плечо оглядывается. На высоком вороте иней серебрится, как соболья драгоценная опушка.  Она сама за кем хошь присмотрит. Вона, к ней полдеревни бегает, с любой хворьюлюбую заговорит-зашепчет. Любо-дорого смотреть!  каламбурит и сам же над своей шуткой смеется, а Сашка угрюмо натягивает капюшон куртки до самого носа и злится.

 Не шептать надо, а к врачу обращаться. А то так можно до осложнения дошептаться. Ну, что вы, дядя Егор, прямо как в Средние века.

 Фьють! Это что ж, в университетах своих набрался? Думаешь, годок-другой за книжками посидишь и сразу умным станешь? Что б ты в жизни понимал, э

Сашка хочет возразить, что все он понимает, что он уже на пятом курсе в меде, но дядька Егор уже не слушаетопять песню свою завел. А голос у него зычный, чистыйхоть сейчас в оперу.

Что ты плачешь, девица,

Что, краса, печалишься?

Косы расплетённые

С ветром перепутаны

От усталости, от надоевшего уже беспокойства клонит в сон. Сашка вспоминает, как на третьем курсе рассказывал пожилой, многое повидавший преподаватель, как на морозе люди задремывали на минутуи больше не просыпались. Конечно, так случается от сильного переохлаждения, а ему, Сашке, теплодва свитера, пуховик, штаны горнолыжные Но все равно боязно.

 Дядя Егор А что это за песня такая?

 Это?  в затылке чешет.  А, это про Глашку, навью тутошнюю. Говорят, что году этак в тысяча восемьсот сороковом она там, на холме, на дубе столетнем повесилась. Без веревки, на одних своих волосах.

Сашка представляет себе, какие это волосы длинные должны быть, и делается ему смешно, хотя история вроде к смеху и не располагает.

 А почему повесилась? От несчастной любви?

 Можно и так сказать,  усмехается Егор в воротник.  Глашка барину полюбилась, а он ей нет. Ну, кто безродную-то девку будет спрашивать? Снасильничал он ее, знамо дело. А она возьми и повесься над дорогой,  он помолчал.  Вроде и померла, но осталась, как живая и такая же красавица. Сидит себе, волосы пальцами разбирает А потом, как барин ехал мимо, Глашка ему с дуба закричала: «Помнишь меня али позабыл уже?» Тот возьми и ответь: «А ты кто такая будешь?» Ну, покойница и рассердилась. Прыг на него с дуба! Слуги перепугались, разбежались, а когда вернулисьтак барин уже бездыханный лежал, а язык на бок вывален, как у повешенного.

 Жуть какая,  Сашка не врет, ему правда жутко, и смеяться больше не хочется. Даже спатьи то не тянет. Теперь только и делать, что глазами по сторонам зыркатьне покажется ли где силуэт девичий?  Слушай, дядь Егор А где этот холм с дубом?

 Где? А-а, напужался!  лица не видать, но по всему яснодовольно ухмыляется.  Не боись, Глашкина Поляна с другой стороны деревни, по старой дороге. Там сейчас не проедешь, замело.

А все равно страшно.

Ночь-то кругом колдовская, дикая. Небокак омут выстывший, звездывыщерблины на льду, лунаполынья, из которой свет водою льется, льется, льется На километры кругом снег нетронутый, ровный, белый в синевуи горящий, как электросварка, нет, ярче, так, что глаза слезятся, слипаются, а в ушах звон, и

Сашка жмурится и мотает головой. Наваждение рассеивается, уходит, как вода в сухой песок. Померещилось. И случается же!

А потом, когда дорога острым скальпелем врезается в лес, становится не до шуток. Дядька Егор слегка осаживает коней, сани сбавляют ход, бубенцы звенят реже и глуше, но по-прежнему мерно. Сашка, забыв про все, чему учили в университете, прикрывает глазатак, подремать на минуточку, заснешь тутс дядькиной болтовней и едва не вываливается из саней, когда они резко тормозят.

 Тьфу ты, черти,  беззлобно ругается Егор.  Сашка, вылазь, подсобишьветка на дорогу упала, надо в сторону оттащить. Видать, от снега сломалась.

Ветка оказывается тяжелой, неудобнойне поймешь, где за нее браться. Зато с этими ковыряниями становится уже не просто тепложарко. Дядя еще возится, раскидывая мелкие палки по сторонам, чтоб не мешались, а Сашка отходит в сторону, перекурить.

И замирает.

На обочине, в стороне от порядочно укатанной дороги, там, где снега должно быть по пояс, а то и выше, стоит девушка. Красивая только как она на таком морозеи в одной рубахе?

 Ты кто?  выдыхает Сашка прежде, чем в себя приходит. Девушка ступает вперед и вдруг произносит жалобно:

 Барин, а барин Подари гребешок!

Пальцы на морозе леденеют мгновенноСашка и успевает только разок чиркнуть колесиком зажигалки, как она падает в снег. Но за короткую секунду, пока трепещет язычок пламени, успевают глаза различить белое лицо и спутанную волосяную кудельдлинные волосы, концы по снегу тянутся, как лисий хвост. Рыжие такие же

 К-какой еще гребешок?

Губы не слушаются, замерзли, язык заплетается, и самому-то не понять, что сказал. А девушкаглядь!  уже ближе подошла, вплотную почти, и едва-едва не плачет:

 Барин, подари пожалей мне волосы расчесать нечем

Совсем уже рядом стоит, руками за плечи обвила, как плющвысокое дерево. Смотрит снизу вверх, глазищами хлопает. А в них ничего нет, одна чернота сплошная, как в колодце. Девушка легкая, как птица, и жар от нее идет.

«Руки бы согреть»,  думает Сашка, и пальцы уже сами тянутся к теплу. По спине провести, по волосам спутанным

 Нет у меня гребня,  есть расческа, но она далеко, в чемодане, а чемодан в санях, а сани где? Потерялись  И вообще, такое не расчешешь, только отстричь можно.

И только сказал это, как зашевелились волосы, будто живые. Змеями поползливверх, вверх, грудь сдавили, шею обвили, в рот набиваются Сашка вздохнуть хочети не может, задыхается, и отчего-то так горячо делается, будто в легких у него живой огонь полыхает. А в ушах плач стоит жалобный:

 Барин, подари гребешок Худо мне!

И оттолкнуть бы ее, да руки в жгучих волосах намертво запутались. Горят, словно пламя горстью черпаешь. Нету сил на ногах стоять, все закончились. Звон в голове, и льнет к спине укатанная дорога

 Гляди ж ты, очувствовался! Ну-кась, глотни

Губы растрескавшиеся тяжело разомкнуть, но пить хочется. Пусть бы и такое, солено-терпкое.

Жарко.

Сашка открывает глаза и видит белый бок печи, бревенчатый потолок, стены, травяными косами увешанные, и старуху. Седые волосы торчат из-под красного платка, глаза щурятся, а на щеке, к скуле ближе, коричневое родимое пятно.

 Баб Люба?

Хмурится недовольнои все лицо у нее сморщивается разом.

 Неужто признал, касатик? Ай-ай! Вот дела!  бабка шутить изволит.  Говорят, за мной смотреть приехал, а самого второй день лихорадка гнетет. Тьфу, все запасы на тебя, окаянного извела

Ворчит-то она ворчит, а питье исправно подносит. И глаза тревожныебеспокоилась. Все-таки родная кровь, сестрин внук.

 Баб Люб, а баб Люб Правда, что у вас навья за деревней живет?

 А то не твоего ума  начинает знахарка и осекается. Лицо у нее делается перепуганное, но уже через мгновение она продолжает ворчать, словно и не случилось ничего.  Вот ведь дурень, что удумална морозе спать. Еще и не такое пригластится! На другой раз, небось, не навью увидишь, а черта, не к ночи он будь помянут

Сашке делается стыдно за свои горячечные кошмары, хоть он и знает, что в бреду и не такое может привидеться.

А еще его клонит в сон. Опять. За окном ночь опять, только не ясная, как тогда, а ненастнаяметет, воет. И чудится в этом вое то ли плач, то ли песня дядькина:

Что ты плачешь, девица,

Что, краса, печалишься?

А чья-то ласковая рука распутывает на затылке свалявшиеся от болезни пряди и шепчет кто-то:

Красивый, красивый

Не надо гребнем откупаться

оставайся со мной, барин