Я быстро убрал книгу, не желая больше ничего видеть. У меня тряслись руки. Мне было стыдно, тошно и одновременно радостно, и это было беспокоящее, тревожащее чувство. Я представил, как мама покупала книгу и смотрела на картинки.
Я заставил себя думать о чем-то другом.
К тому времени, когда мама вернулась с моим лекарством, я уже лежал в постели. После того, как она вложила его мне в рот, я сел на кровати и задумался, не этим ли она занималась днем, когда я был в школе, а мой отец на работесмотрела на секс-картинки. Я уставился на нее, и она вдруг показалась мне совсем другой, чем раньше. Она больше не казалась мне матерью. Она выглядела как женщина, притворяющаяся моей матерью. Я позволил ей пощупать мой лоб, измерить температуру, спросить, как я себя чувствую, но был благодарен, когда она наконец ушла.
Я пообедал в постели, немного вздремнул, а когда проснулся, она тихо разговаривала по телефону на кухне. Она долго висела на телефоне, и хотя часть меня хотела проскользнуть в холл и услышать, о чем она говорит, другая часть меня этого не хотела.
Она вошла в мою спальню после того, как положила трубку, чтобы снова дать мне лекарство, села на край кровати и некоторое время смотрела на меня. Было что-то странное в том, как она смотрела на меня, и я не мог понять, была ли она расстроена или сердита. Мне стало интересно, знает ли она, что я видел ее книжку с картинками. А если это именно то, что заставило ее казаться такой странной. Я поморщился, зажал ухо и притворился более больным, чем был на самом деле, чтобы она не сердилась на меня.
Ты счастлив? наконец спросила она.
Я посмотрела на нее, сбитый с толку этим вопросом, не совсем понимая, к чему она клонит.
Да. Я думаю.
Она пристально посмотрела мне в глаза.
Как ты думаешь, мы счастливы? Твой отец и я?
Мне стало не по себе. Я не хотел этого разговора.
Не знаю, пробормотал я.
Как ты думаешь, мы счастливая семья?
Я хотел, чтобы она ушла, поэтому сморщил лицо и снова лег на подушку.
У меня болит ухо, сказал я.
Она кивнула, пригладила мне волосы и поцеловала в лоб.
Я знаю.
В тот вечер за ужином я заметил, что мои родители почти не разговаривают друг с другом. Они разговаривали со мнойили, скорее, они говорили мне, чтобы я съел свой салат, съел свой горошек, убрал свою тарелку, но они, казалось, не разговаривали непосредственно друг с другом.
А было ли такое вообще когда-либо?
Я не мог вспомнить, и это меня беспокоило. Это был мой дом, это были мои родители, мы ели вместе так каждый день. И все же я не мог вспомнить, разговаривали ли они обычно друг с другом или никогда этого не делали. Как будто мой разум был начисто вычищен, а мои воспоминания об ужине начинались с сегодняшней трапезы.
Я притворился, что мое ухо снова вспыхнуло, и, извинившись, пораньше встал из-за стола, пошел в свою спальню и лег спать.
В тот сезон мы с отцом еще раз отправились на охоту, на этот раз только вдвоем, и это была лучшая охота в нашей жизни. Мы ни в кого не стреляли, вообще ни в кого не стреляли, а просто следили, ходили, смотрели и слушали. Как будто мы не были вторгшимися в дикую природу, а были частью дикой природы, и это было хорошо, это было правильно. Почти неделю мы не видели другого человека, и к концу этого времени наш лагерь стал для меня больше домом, чем наш настоящий дом. Я не хотел возвращаться.
Но мы все же вернулись домой вскоре после полудня. Пока отец мыл машину на подъездной дорожке, я распаковывал свои вещи в своей комнате. Я убирал свое неиспользованное нижнее белье, когда услышал, как мама зовет меня по имени. Судя по звуку, она была в своей спальне. Я прошел по коридору, но спальня была пуста. Однако мусорная корзина рядом с дверью оказалась не пустой. Она была настолько наполнена скомканными бумажными салфетками, что они вываливались на пол. Я уставился на них. Это от моей мамы? Неужели она плакала? Неужели она так сильно скучала по нам? Внезапно я почувствовал себя лучше. Я посмотрел вниз на салфетки и между двумя скомканными бумажными шариками увидел нечто похожее на сдувшийся желтоватый шар, торчащий из хаоса белого. Я наклонился, чтобы взять его, но он был липким на ощупь, и я тут же выронил его.
Ну вот, теперь ты знаешь.
Я обернулся и увидел, что в дверях за моей спиной стоит мама. Она почему-то выглядела сердитой.
Доволен? спросила она.
Я не был доволен. Хотя я не знал, что она думает, что я знаю, хотел бы я никогда не заглядывать в мусорную корзину. Я хотел сказать ей это, хотел сказать ей, что мне очень жаль, но меня ни в чем не обвиняли. Я действительно не знал, за что мне было жаль.
Убирайся отсюда, сказала она.
Я обошел ее и поспешил обратно в свою спальню. Я не знал, зачем она меня изначально позвала, но она больше не звала и не искала меня, и я держался от нее подальше в течение всего дня. Я снова увидел ее за ужином и сделал вид, что ничего не произошло, но мне было неловко рядом с ней, даже когда рядом был мой отец. Я понял, что больше не чувствую себя ее сыном. Я чувствовал себя квартирантом, живущим с ней в одном доме.
И я ее очень боялся.
Страх не прошел на следующий день. Ни на следующий. И ни на следующий.
Что бы ни случилось между нами, это поставило нас по разные стороны баррикад, натравив друг на друга. Я не знал всей картины в целом, чтобы иметь возможность вернуть все на круги своя.
Мне почему-то стало жаль отца. Я не знал почему, но в нем появилось что-то печальное, чего не было до нашей поездки. Я подумал, не связано ли это с теми секретными бумажными салфетками в мусорной корзине моей матери. Они с мамой теперь почти не разговаривали, даже редко бывали вместе в одной комнате. Я же старался как можно больше бывать с отцом, помогать ему в гараже, сидеть рядом на диване, показывать, что я на его стороне и поддерживаю его, но он либо не замечал этого, либо ему было все равно.
Примерно через неделю я возвращался домой из школы, когда увидел машину Гэри Нокса, припаркованную в нескольких домах от нашего.
Я сразу понял, что он был с моей матерью.
Я долго стоял на тротуаре у начала подъездной дорожки, не желая, чтобы мои подозрения подтвердились, но желая знать правду. Я подумывал о том, чтобы вернуться в школу, пойти домой к кому-нибудь из моих друзей, пойти в парк, но вместо этого я поднялся по подъездной дорожке и, как можно осторожнее и тише, открыл входную дверь.
Я шагнул внутрь.
Они оказались совсем не там, где я ожидал их увидетьсидящими на диване, пьющими кофе и разговаривающими. Их не было ни в столовой, ни на кухне. Я снял туфли и пошел по коридору к закрытой двери родительской спальни. Я немного постоял, прислонившись к стене, чувствуя себя так, словно меня ударили в живот. Я не мог видеть их, но я мог прекрасно слышать их.
М-м-м, протянул Гэри Нокс. Ты так хорошо пахнешь.
Нет ничего лучше запаха женщины.
Моя мать рассмеялась. Затем она издала звук, похожий на вздох и крик одновременно, и хотя это звучало так, будто ей было больно, я знал, что это не так. Я больше не слышал Гэри Нокса, но моя мать начала стонать в странном ритме, который я никогда раньше не слышал. Я знал, что происходит, и мне стало плохо. В голове у меня стучало. Я вспомнил о книге в мамином ящике, о книге с голыми картинками, и внезапно возненавидел свою мать. Я хотел, чтобы она умерла. Жалел, что она вообще появилась на свет.
Ее стоны становились все громче, все более звериными, все более отвратительными. Я тихонько отстранился от закрытой двери и медленно пошел по коридору к своей спальне. Я на мгновение задумался, а потом изо всех сил хлопнул дверью своей спальни.
Все звуки стихли.
Через несколько минут Гэри Нокс в спешке прошел по коридору и вышел из дома. Я наблюдал за ним сквозь шторы.
Моя мать так и не пришла навестить меня.
И я не выходил из своей комнаты.
Я ждал, когда отец вернется домой.
Я ничего не сказал отцу. Но он, должно быть, каким-то образом узнал об этом, потому что в следующий раз, когда он отправился на охоту, в последний раз, он не пригласил меня с собой. Когда я спросил его, могу ли и я с ним поехать, он долго смотрел на меня, а затем покачал головой и тихо сказал: «Нет.»
Только на следующий день я понял, что охотничий сезон закончился неделю назад.
Примечания
1
Имеется в виду Шоу Энди Гриффита (The Andy Griffith Show) американский комедийный телевизионный сериал, который транслировался на канале Си-би-эс с 3 октября 1960 года по 1 апреля 1968 года, в общей сложности вышло 249 получасовых эпизодов, охватывающих восемь сезонов159 черно-белых и 90 цветных.
2
«Бритье и стрижка. Два бита!» (shave-and-a-haircut-two-bits).
Вероятно, самые известные семь музыкальных битов в современном мире, или, по крайней мере, на первом месте в списке, эта пятерка + два бита появляются повсюду. Широко используются в конце музыкального представления, обычно для комического эффекта. Как стукпервый человек выбивает «бритье и стрижка» (да ди ди да да) и ждет ответа«два бита» (да да).