Тут меня озарило:
«Утро понедельника».
Значит, дети должны быть в школе. Это не мог быть занимающийся ребенок. Тут Стив успокоился и принялся обнюхивать всё вокруг, виляя хвостом.
Узкая тропинка, ведущая к лесу, пряталась между двумя большими кленами. Я не знаю кто проложил ееолени, или людино Большой Стив и я ходили по ней каждый день. Мы шли по лесу, опавшие листья хрустели под ногами, а над головой распускались новые листочки. Цветы прорывались из черной земли, окаймляя тропу красками и наполняя воздух сладковатым ароматом.
Пока я ловил огонек зажигалки кончиком сигареты, Большой Стив вертелся около замшелого пня. Выдохнув облако дыма, я запрокинул голову и заметил густой лиственный пологтут было так темно, а ведь мы только на границе леса.
«Первобытный»,подумал я.
Мурашки пробежали по спине и рукам. Казалось, лучи солнца не доходят сюда. В лесу не было тепла, только холодные тени.
Сначала было тихо, но постепенно появились признаки невидимой жизни. Пели птицы, белки играли на сучьях. Где-то в небе пролетел самолет, неразличимый за верхушками деревьев. Наверное, направлялся в аэропорт Балтимора или Харрисбурга. Появилось солнце, проглядывающее сквозь ветви, но я всё же не чувствовал его тепла. Рассеченные листвой лучи неровными бликами легли на тропинку.
Большой Стив потянул поводокмы отправились дальше. Извилистая тропинка неуклонно спускалась вниз. Мы пробирались через цепляющиеся лозы с шипами, и я заметил несколько малиновых кустов. Я ждал лета с нетерпением: соберу ягодТара испечет пирог Голубоватый мох лип к земле, серые камни торчали из земли, как наполовину выкопанные скелеты динозавров. И наконец, там были сами деревьявысокие, суровые и величественные.
Меня снова пронзил озноб. Воздух стал холодным, куда более подходящим ко времени года. Переступив через упавший ствол, я вновь задумался о том, кто проложил эту тропинку и кто по ней ходил, кроме меня и Большого Стива. Мы не заходили дальше, чем на милю, но тропинка убегала вперед. Как глубоко в лес она уходила? Пересекала его весь, насквозь? Сливалась ли она с другими, уже зарастающими тропами? Шла ли она до лощины Ле Хорна?
Я уже упоминал лощину. Мне довелось побывать там только раз, когда я еще учился в школе и искал укромное местечко, чтобы залезть в трусики Бекки Шрам. Это было наше первое свидание, и я помню его очень хорошо1987-ой, выпускной год. Мы смотрели «Пятницу 13»не помню, какую частьа после катались в моем «Мустанге» 81 года, слушали Ratt «Out Of The Cellar» и болтали о школе и всякой всячине.
В итоге мы оказались на грунтовой дороге, которая вела к ферме Ле Хорна. Дом и подсобные помещения пустовали уже почти три года. Нельсон Ле Хорн убил свою жену Патрицию в 1985 году, а потом исчез. Его никто больше не видел, а их дети разъехались кто куда: сын Мэтти, сидел за вооруженное ограбление в исправительной колонии где-то на севере, дочь Клаудия, вышла замуж и жила в Айдахо. А самая младшая дочьДжина, она преподавала в школе в Нью Йорке. Никто из них не вернулся домой, насколько я знал. Из-за того что Ле Хорн формально считался живым, его дети не могли продать имущество, а закон Пенсильвании предотвращал захват имущества муниципалитетом или государством. Так ферма и стояла, заколоченная и заброшенная, предоставляя прибежище крысам и суркам.
Владения Ле Хорнов лежали посреди леса, нетронутого разрастающейся застройкой, которая уничтожила лесные насаждения в других штатах, и были окружены пустотой бесплодных кукурузных полей, которые никто не обрабатывал с самой трагедии. А в центре, как остров, находилась лощина.
Я оставил машину рядом с домом. Бекки предположила, что внутри могут быть привидения, и я развил тему, надеясь, что ей станет не по себе. Бинго! Бекки прижалась ко мне, тревожно поглядывая на заколоченные окна и покосившуюся дверь.
Помню, бросил взгляд в сторону лощины, пока обхаживал ее. Даже в темноте можно было разглядеть яркие желтые знаки «Прохода нет» и «Частная собственность», висящие на деревьях.
Бекки позволила засунуть руку в ее джинсы, и я услышал, как ускорилось ее дыхание, стоило мне подобраться к киске, прикоснуться кончиками пальцев к затвердевшим соскам. Всё шло отлично, как вдруг она меня прервала. Скрыв раздраженное разочарование за невинной улыбкой, я предложил прогуляться до лощины. Расчет был прост: добавить страха, чтобы неприступные стены Бекки рухнули.
Лощинатемное пятно между четырьмя покатыми холмамибыла местом, где никогда не ревела бензопила и не звенел топор. Извивающийся ручей протекал где-то в центре. Мы слышали журчание воды, но еще не успели зайти так далеко чтобы его увидеть.
Что-то мелькнуло в темноте между деревьями
Что-то большое. Оно бросилось в нашу сторону. Ветки ломались под его ногами с щелчками, похожими на выстрелы. Бекки вскрикнула и стиснула мою руку настолько сильно, что после остался синяк. Мы свалили оттуда ко всем чертям. Кем бы оно ни было, на глаза оно нам не попалось, но мы слышали его фырканьепервобытный звук, и я до сих пор слышу его. Олень или даже медведь. Всё, что я знаю, так это то, что у нас от страха душа в пятки ушла. Так что я никогда туда больше не совался.
Большой Стив вернул меня в настоящее, остановившись как вкопанный. Он стоял прямой как доска, ноги в стойке, хвост поджат. Его рычание, которое началось как тихое низкое урчание где-то внутри, становилось все громче и громче. Я ни разу не слышал, чтобы он так рычал, и даже подумал, что по ошибке взял на поводок чужую собаку. Он никогда так не злился. В рыке слышалась ярость. И смелость.
Или дикий страх.
Как будто воспоминания вызвали то самое существо: кто-то с треском рвался через кусты в нашу сторону. Шерсть Большого Стива встала дыбом, а рык превратился в грозный лай.
Давай, Стив. Пошли!сердце бешено забилось в груди. Я потянул поводок, но пес не двигался с места. Он снова залаял.
Шум приближался. Прутья трещали. Листья шуршали. Ветви раздвинулись.
Я закричал.
Олень. Нет, пятнистый олененок перемахнул через упавшее дерево, ринулся через тропинку и исчез в подлеске, сверкая белым хвостом. Выглядел он таким же напуганным, как и мы.
Твою мать!я задыхался и пытался унять бешеный пульс.
Большой Стив спрятался в моих ногах. Я посмотрел на него. Он ответил мне нежным взглядом коричневых глаз и смущенным вилянием хвоста.
Тебе должно быть стыдно,сказал я ему. Он прижал уши и отвернулся.
Сердце всё еще колотилось, кровь стучала в висках. Меня почти тошнило от внезапного прилива адреналина.
Большой Стив заскулил.
Я пожал плечами.
Ладно, нам обоим должно быть стыдно. Тебе лучше?
Большой Стив завилял хвостом соглашаясь и отошел. Он нюхал почву там, где пробежал олененок, его хвост, не переставая, вилял: храбрость вернулась. Решив, что теперь можно идти дальше, он потянул меня вперед.
Я рассмеялся. Храбрый малоизвестный писатель и его преданный друг, до смерти напуганные оленем. И не просто оленемолененком.
Дети
Незваные мысли о последнем выкидыше Тары вернулись. В животе что-то шевельнулось, больно ударив в желудок. Сам того не заметив, я начал смаргивать слезы.
Лес казался холоднее, чем обычно.
2
Когда у Тары случился первый выкидыш, мы даже не поняли, что произошло. Это случилось через год после свадьбы. Мы безуспешно пытались зачать с медового месяца. Не то чтобы мы мало старались. Знаете старую поговорку про кроликов? Это про нас. Утром, днем и ночью, а когда Тара овулировалав три раза чаще.
Однажды ее месячные задержались на несколько дней. Обычно они шли как по часам, поэтому мы сразу подумалиэто беременность.
Тест нам так и не пригодился. У Тары начались острые боли, судороги и сильное кровотечение. Обильнее обычного. Когда всё закончилось, мы подумали, что это просто необычная менструация. И только после второго выкидыша мы узнали, что проходим через это не в первый раз.
Второй был в разы хуже. У нас не было сомнений. Тара купила первый тест за неделю до ожидаемых месячных. Он показал две полоски, но какие-то неяркие, так что мы решили подождать. После стольких попыток, несмотря на обещания не загадывать, мы всё же очень сильно надеялись. Второй тест тоже был положительным, а уж после похода к врачу всё встало на свои места. Бог услышал наши молитвы. Наконец-то у нас должен был появиться ребенок.
Тара начала планировать, в какой цвет выкрасить стены в детской, а я стал раздумывать, как попросить издателя о прибавке, чтобы не пришлось возвращаться на полную рабочую ставку только ради того, чтобы оплачивать счета. (В то время я работал несколько дней на бумажной фабрике, а в остальное время писал). Знать, что ты скоро станешь родителем, было странно, страшно и волнительно. Мы стали перебирать имена. Если будет мальчик, Тара хотела назвать его Джоном или Полом. Пережиток тщательно скрываемого католического «наследия». Мне они не нравились. Я склонялся к Хантеру в честь Хантера С. Томпсона, моего кумира. Ей не нравилось. В девчачьих именах согласия было больше: Эбигейл, Аманда или Эмили. Мы купили детское автокресло и минивэн вдогонку. Детская кроватка, качели, стульчик и целый шкаф детской одежды. Тара наконец-то решила покрасить комнату в светло-сиреневый и наклеить бордюр с осликом Иа. Чтобы Таре не пришлось дышать вредной краской, я в одиночку покрасил комнату за одни утомительные выходные.
Тара записалась на курсы будущих мам и начала читать всякие статьи и форумы, собирая информацию со всех просторов Сети. Мы обсуждали все за и против кормления грудью и кормления из бутылочки. Я заставал ее, рассматривающей себя в зеркало в полный рост: она вертелась перед ним, пытаясь разглядеть живот. «Я буду хорошей матерью?»спрашивала она меня. «Лучшей»,отвечал я. Мы много держались за руки, чаще говорили и проводили больше времени вместе. Как будто снова влюбились друг в друга. Не знаю, были ли мы когда-либо так же счастливы, как в те дни.
Через шесть недель у Тары пошла кровь.
Естественно, мы испугались. Никто из нас не знал, что происходит. Всё произошло слишком внезапно. Одним утром Тара пошла в туалет и обнаружила кровь на туалетной бумаге. Не так много, как в первый раз. Несколько капель. Ярко-красных капель. Помню, она сказала с потрясением и сомнением в голосе:
Она такая яркая. Так не должно быть.
Призрак выкидыша поднял уродливую голову, а вместе с ним пришли мысли о раке и всех других ужасных болезнях. Мы поехали к врачу и молчали всю поездку.
Ничего конкретного доктор не сказала. По ее словам, примерно четверть беременных женщин сталкиваются с подобным в первом триместре беременности. Даже мать Тары, когда носила ее, кровила так, что думала, что у нее месячные. Врачи проверили количество ХГТ. Он не рос, но и не падал. Из всего, что нам говорили, я понял только одно: если количество гормонов будет снижатьсяэто плохо.
Мы ждали, кровотечение продолжалось, страхи росли. Судороги начались рано утром на следующий деньпоначалу мягкие и редкие, вскоре они стали сильнее, настойчивее. Я уложил Тару в кровать и лежал рядом с ней. Так прошел целый день. Мы не говорили. Плакали в основном. Я обнимал ее, когда рыдания вырывались наружу, и она делала то же самое, когда скручивало меня. Время от времени Тара уходила в туалет: крови было всё больше, она оставалась такой же яркой. В ее глазах поселилось мрачное предчувствие, которое не в силах были рассеять слабые попытки ободрить и себя, и меня.
Может быть, кровь просто собирается, пока мы валяемся,говорила она.Может, мне только кажется, что ее много?
Я улыбался и соглашался. Она улыбалась в ответ.
Мы снова начинали плакать.
Я старался отвлечь ее игрой в «Скраббл» и «Уно», но сосредоточиться не получалось. Звонок врачу тоже ничего не дал: медсестра очень мягко и участливо сказала, что надо ждать. Я хотел наорать на нее, сказать, что нас уже тошнит от ожидания, но прикусил язык. По телевизору, будто назло, шли одни комедии и мыльные оперы, персонажи которых были либо беременны либо думали, что беременны. Новости тоже не помогли. Сплошь репортажи о похищенных детях, которых нашли мертвыми, и нежеланных младенцах, найденных в мусорных баках. Весь мир будто сговорился против нас.
В конце концов Тара заснула. Я лежал рядом и боялся. Подумывал о том, чтобы встать и пойти что-нибудь написать, но для этого пришлось бы идти вниз, в кабинет. Я не хотел оставлять Тару одну. К тому же, по правде говоря, вряд ли я смог бы выдавить из себя хоть слово.
Ожидание убивало нас. Я знал, что происходит: мы теряли ребенка, но ничего не могли с этим поделать. Беспомощность пропитала меня с ног до головы. Тарамоя жена, и это наш ребенок. Я должен был исправить ситуацию, ведь именно так поступают хорошие мужья. Я принес клятву в день нашей свадьбы. Это была моя работа: делать мир вокруг лучше, оберегать любимых от плохих вещей. Но я не мог защитить ее. Не мог ничего сделать. Время тянулось. Я взял новый роман о Ремонтнике Джеке и попытался погрузиться в историю, но сдался, когда понял, что читаю одно и то же предложение уже в шестой раз. Я не мог помочь своей семье. Всё, что мне было доступнокрепко обнять Тару и засунуть собственные рыдания куда подальше. Не разбудить ее. Я слушал ее дыхание, чувствовал, как поднимается и опускается ее грудь. Слышал, как она плачет во сне.
Сон, слезы и кровь, а я лихорадочно думал, что делать дальше.
Перед лицом отчаяния я ухватился за последнюю соломинку. Молитва. В первый раз, за очень долгое время. Меня нельзя назвать верующим. Тара иной раз посещала храм Божий по воскресеньям, а я оставался дома и писал. Родители водили меня в церковь, когда я был маленьким,в церковь Методистов. Мне не нравилось. Я не ощущал присутствия Бога внутри большого белого дома. Не чувствовал ничего, за исключением скуки. Каждую неделю мы пели гимны, читали что-то в унисон, слушали проповедь (во время которой я рассматривал стариков, клевавших носом), делали пожертвования, потом общались после службы, попивая кофе и обсуждая футбол. Ничего из этого не пробуждало во мне желания говорить с Богом, но в ту ночь я с ним говорил. Той ночью он был мне нужен как никогда. Я думаю, так поступают все, независимо от того, верят они или нет. Когда тебе больше некуда податься, ты обращаешься к Богу. Я умолял Его, чтобы всё обернулось хорошо, просил уберечь мою жену и неродившегося ребенка от вреда, обещая взамен всё что угодно. Лишь бы Он мне помог.
Я молча молился, пока не заснул. Пришедшие сны были мрачными и темными, я много вертелся и ворочался.
В середине ночи Тара проснулась от сильной судороги. Она встала, пошла в туалет, и в этот момент всё и произошло. Меня разбудил крик. Я прибежал в ванную и увидел Тару: она сидела сгорбившись и безудержно рыдала. Я помог ей встать и отвел обратно в кровать. Она свернулась в комочек и стонала. Я позвонил врачу. Объясняя происходящее, я дошел до ванной комнаты и заглянул в унитаз. В темно-синей от дезинфекционных таблеток воде кровь обернулась зеленой слизью. Ее было много. Слишком много. А в середине темно-синей воды и туалетной бумаги плавал наш ребенок. Бесполый, еще не сформировавшийся. Он был размером не больше монетки, просто небольшой комочек. Когда мы только начали наблюдаться у врача, он дал нам календарь с маленькими заметками, в которых рассказывалось о том, как формируется ребенок в течение срока. В соответствии с календарем между шестью и семью неделями у эмбриона только-только начинают формироваться глаза, уши, рот и важные внутренние органы, такие как сердце, печень и легкие.
Эмбрион. Так они это называют. Не ребенок, просто эмбрион
Но комочек, плавающий в унитазе не был эмбрионом. Он был нашим ребенком.
Нашим малышом. Нашей надеждой и нашими мечтами.
И он был мертв.
Когда я стоял над унитазом, мне показалось, что я увидел глаза, смотревшие прямо на меня. Два маленьких глаза, просившие меня всё исправить.
Пока я стоял и смотрел, комочек соскользнул с кровавого островка туалетной бумаги и опустился на дно.
Не выдержав, я закричал и до хруста в суставах вцепился в телефонную трубку. Женщина из офиса врача всё еще была на линии и спрашивала, всё ли в порядке. Я не слышал ее. Молитвы были напрасны, их никто не услышал. Я проклинал Бога, и если бы он был рядом в этот момент, с радостью выстрелил бы ему между глаз.
Мы были уничтожены. Я был зол, Тара ушла в себя. Она не ходила на работу. Я не мог писать, а на бумажной фабрике вел себя как зомби. Мы почти не ели и много плакали. Я пытался держаться за нас двоих, но ничего не получалось. Многие знали о том, что Тара беременна: ее родители и коллеги, некоторые из моих знакомых писателей. И все эти люди спрашивали: «Что случилось?» Рассказывая, мы будто переживали всё заново.