Вскоре вдоль ее алебастровых рук также протянулись тревожные тени. С необъяснимым отчаянием я наблюдал процесс исчезновения или затмения этого лучезарного видения. Эти изменения протекали параллельно с преобразованиями в качестве того специфического запаха, о котором я уже несколько раз упоминал. И не скажу, что этот последний становился интенсивнее, ведь тогда, возможно, я бы сразу открыл его природу, скорее он принимал то и дело все более изменчивый оттенок.
Именно эта параллельность обоих изменений и подтолкнула к мысли об их обоюдной зависимости, причем у меня возникло подозрение в том, что здесь играет определенную роль и мое аномально развитое чувство обоняния.
В этом отношении я являл собою исключение. Однако все мои необыкновенные способности на данном поприще проявлялись только лишь в минуты сильного возбуждения, волнения и т. п. В остальное же время, мое обоняние не выходило за рамки заурядного диапазона. Следует также добавить, что в подобных случаях я всегда выглядел несколько странно, хотя, по большей части, и был в состоянии абсолютного сознания. Зная об этой моей особенности, меня однажды умышленно спровоцировали во время беседы, которая велась в столовой. А между тем, хозяйка дома поставила на стол в салоне великолепную вазу для цветов, которую до сей поры я не видел, так как она была недавно привезена. Вазу ни я, ни кто-либо иной из гостей абсолютно не мог видеть, так как салон находился аж в третьей по счету комнате, слева. Кроме того, двери были заперты так, что ни один из присутствующих решительно не ощущал ни малейшего следа какого-либо запаха. Немного погодя явилась пани В. и с улыбкой, обращаясь ко мне, спросила:
И как вам мое новое приобретение?
Не думает ли пани о вазе в салоне?
Разумеется.
И в самом деле, она прелестна.
И я подробно описал ее вид. Она была в форме восьмиконечной морской звезды, инкрустированная по кромкам кораллами. Не забыл я упомянуть и цветов, размещенных в ней, а также изящный орнамент, в который она была обрамлена. Драгоценный сосуд был наполнен благовонной эссенцией для того, чтобы облегчить мне задачу.
В другой раз меня коварно возбудили бокалом шампанского, после чего велели угадать двенадцать различных предметов, спрятанных в шкатулках и спрыснутых каким-то ароматическим маслом. Испытание выдалось на славу; я перечислил их все по очереди без запинки.
Однако я избегал подобных экспериментов, ведь после каждого из них испытывал неимоверную усталость и невралгию.
Хотя процесс, который происходил со мной при упомянутых опытах, очевидно, был весьма сложен, я все-таки пытался хотя бы в общих чертах постичь его суть.
То, что по запаху тела я мог судить о его форме, положении, а быть может и движенияхбыло, как мне кажется, результатом стечения целого ряда явлений физиологического толка.
Каждая точка тела испускала запах особого, в некоторой степени индивидуализированного оттенка, вызывая соответствующее раздражение моих обонятельных центров. Если трактовать запах как движение частиц эфира, подобно движению волн света, тепла и т. д., то вопрос прояснится. Сумма раздражений, дислоцированных на мозговой коре в соответствии с их источником, давала восприятие общности, а та скрытым путем сообщения преобразовывалась в такую же сумму зрительных раздражений и переносилась в оптические центры, формируя внутреннюю картину. Вследствие особой, быть может, лишь мне присущей чувствительности обонятельных и зрительных центров, здесь вероятно существовала весьма тесная взаимосвязь между обоими чувствами. Малейшие изменения в одном из них вызывали моментальный отклик в другом: центры как бы одалживали друг другу свои ощущения, обоюдно насыщаясь ими. По-видимому, сообща с ними также действовала и усиленная до предела, тонкая память, которая после того, как испытала ряд обонятельных раздражений, с лету выдавала отвечающий ей зрительный ряд; она знала всевозможные их взаимные комбинации и сочетания. Возможно даже словно гениальный музыковед, который по нескольким основным аккордам доигрывает совокупность симфонии, она лишь из зачатков догадывалась обо всем остальном.
Я никогда не мог с уверенностью утверждать, что тело «видит» в привычном значении этого слова. И если все-таки употреблял это выражение, то говорил лишь только в переносном смысле, или же определенную роль здесь играло воображение, проецируя картину наружу.
Однако же, если запах не является волной, а возникает вследствие отделения частиц тела, то очевидно происходит оно симметрично, сообразно форме и виду предмета, или же я мог упорядочивать разрозненный хаос раздражений, следуя при поиске обратным к источнику запаха путем. В обеих теориях, трактующих его сущность, я отнюдь не исключал его непосредственного воздействия на воображение и мыслительные центры, без предшествующей транспозиции на зрительную картину.
Насколько далеко простирались мои оптико-органолептические способности, я и сам не знал. Быть может, они и усовершенствовались со временем, хотя я к этому вовсе не прилагал ни малейших усилий. Во всяком случае, именно они то и подтолкнули меня к предположению о том, что и за видением прекрасной дамы, по сути дела, кроются их отголоски.
Я окончательно решился на штурм стены; лишь только занятая ею область помогла бы мне распутать это темное дело.
На следующий день, после твердо принятого решения, я пришел рано утром с веревочной лестницей, на одном из концов которой были приспособлены два крюка. Забросив этот подвижный помост на край стены, я затем самостоятельно на нее вскарабкался.
Она была около метра шириной, так что я удобно встал на ее гребне.
Великолепный вид открылся мне сразу же, как я взглянул вниз. Территория в пределах стены в восточной своей части вздымалась в виде взгорья, полностью заросшего розами. В южной, низинной части, высилась изящная одноэтажная вилла. Клумбы полные цветов, тихие аллеи, ковры газонов, парники, оранжереясоставляли единое целое с оставшейся частью, облекая все в форму пленительной мечты.
В поисках места для спуска на противоположную сторону, я прошел по стене вдоль, дойдя до угла, где и повернул. На соседней стене, с внутренней стороны, я обнаружил нечто вроде двери: так значит это и был вход, но искусно замаскированный снаружи. Здесь я соскользнул по лестнице вниз
Я стоял напротив гостеприимно открытых ворот виллы. Видно все двери, расположенные друг против друга, были распахнуты настежь, так как далеко на том конце, через проем алели розы из сада.
Я погрузился в прохладу комнат. Тут же, при входе, меня ослепило роскошное их убранство. Обстановка была стильной, на средневековый манер. Большие, размещенные в нишах готические окна, кресла из красного дерева с высокими подлокотниками, тяжелые покрывала из бархата. Просторные залы со стрельчатыми сводами; с перекрытия, поддерживаемого арками, свисали драгоценные масляные лампы.
Преобладал темно-красный тон. Эта краска нисходила от парчовой обивки стен, не смели дохнуть разостланные повсюду ковры.
Витражи в покое, кажется отведенном под салон, изливали внутрь свет в виде разноцветной розы, которая, колыхалась словно щит на небольшом, инкрустированном слоновой костью органе. Клавиатура была открыта. В серебряных, раскрытых в форме бокала рожках канделябров стояли наполовину оплывшие свечи; вокруг них разрослись толстые слезчатые грибы, застывшие в белых стигматах боли: плач громниц.
Я поочередно обошел все комнаты. Интерьер производил впечатление замершей на полном ходу жизни, мгновенной остановки: словно в сказке о спящей царевненедоставало, кажется, лишь поцелуя молодого королевича, чтобы снова привести в движение дворец, зачарованный сном. Даже время здесь остановилось: часы, должно быть, издавна не заводившиеся, глухо молчали.
Я взглянул на свои: они показывали одиннадцать часов утра. Обессиленный, я вернулся в спальню. Не знаю, почему именно здесь я захотел отдохнуть. Наверное, потому, что здесь обнаружил еще больше признаков замершей жизни.
Я сел в кресло, машинально взяв в руки светлую женскую накидку, которую там кто-то оставил. На паркете, в нескольких шагах от меня, лежал кружевной платочек, я поднял его: до меня донесся тонкий аромат духов. Быть может, из того флакончика на камине? Приблизилсяон и в самом деле был до половины наполнен какой-то жидкостью. Я капнул несколько капель на ладонь и зашипел, словно ошпаренный. Неужели яд? Вернулся в кресло, не выпуская из рук накидки. Я словно грезил наяву, опьяненный атмосферой домаона действовала одурманивающе, как эликсир из давних, сказочных времен. Я облокотился о ручку кресла и задремал
Мною овладело такое чувство, будто я здесь обжился, проник в душу данного жилища. Практически каждый предмет нашептывал мне свои секреты, вверял историю этого места. Перед моими глазами начала разыгрываться какая-то мимическая сцена без звуков и слов.
Вдруг раздвинулась портьера соседней залы и в комнату вошла онапрекрасная, как всегда, и как всегда печальная.
Она была взволнована. Резким движением сняла атласную накидку, прикрывающую ее божественные плечи, и бросила ее на кресло, в котором я сидел. Она с укором обернулась в ту сторону, откуда пришла; движения ее губ указывали на то, что она с кем-то беседовала, с кем-то, кто находился у входа. Но я никого не видел.
Очевидно, разговор принимал все более и более щекотливый оборот. Ее движения приобрели оттенок отчаяния; должно быть гнев не помоги она прибегла к мольбам.
Она умоляюще простерла свои дивные руки и заключила в объятья чью-то шею; но ее руки отпрянули от грубого толчка. Поэтому она покорно опустилась на колени. Но глаза выказывали безмерное отчаяние: ее не слушали. Как вдруг, она вскочила, будто смертельно раненая, и всем своим телом бросилась вперед; в желании кого-то задержать ее руки наткнулись на пустоту, и она без сил упала на паркет
Прошла долгая минута. Наконец она вяло, с трудом приподнялась и подошла к камину. Из ее ладони выскользнул кружевной платочек в том месте, где я его подобрал. В ту минуту она повернулась ко мне спиной так, что по движениям ее рук я не мог понять, что она делает. Когда затем она приблизилась к окну, ее глаза искрились сухим, стеклянным блеском. Она смотрела на что-то на пальце с душераздирающей усмешкой: покинутая.
Она перестала улыбаться и медленной походкой, грациозной поступью вышла из комнаты. Еще раз промелькнула ее величественная фигура там у садовой калитки, блеснула сапфировая заколка в форме стрелы в ее волосах и она исчезла среди роз.
Я проснулся. Резкий свет ослепил меня. Это было отражение от стеклянных стен оранжереи, которое пронзив окно комнаты, настигло меня в полумраке. Я опустил глаза и заметил, что все еще сжимаю в руках накидку. Начал рассматривать ее с интересом:
Так значит это и послужило отправной точкой Отсюда началась ретроспектива Ага! правдаи платочек. Указатели. Ну и она разумеетсяи все, что с ней связано. Но кем же было то, второе, незримое лицо? Несомненно, мужчиной Мне припомнились отпечатки копыт, которые я видел в первый же день. Они начинались именно в том месте, у стены, где был замаскированный вход.
Итак, это произошло тогда Даже, быть может, за несколько минут до моего прихода
Я подсчитал дни: со времени начала «солнечного» курса лечения прошло семь дней. Посмотрел на календарь, стоящий на письменном столе; последний раз его переворачивали 28 июля, даты совпадали.
Я оставил кресло и последовал в том направлении, в котором она скрылась. Пройдя две комнаты, я оказался в саду, у подножия розового взгорья. Оно вздымалось к вершине несколькими круговыми ярусами, отчетливо прорезанными тропинками, которые огибали его спиралью со всех сторон. С замиранием сердца я начал взбираться на вершину. На пути я миновал распустившиеся во всей красе, изливающие упоительный аромат из глубины своих бутонов розы, равнодушно проходил рядом с изваяниями работы первоклассных скульпторов, установленными в начале нового витка серпантина. На тропинке, обвивающей пригорок предпоследним кольцом, я приостановился, бросая любопытный взгляд на вершину снизу почти наглухо укрытую густыми зарослями роз.
Лишь сейчас я заметил, что в форме как бы предгорья ее окаймляла «живая» беседка из кустов мирта. В трех ее стенах были вырезаны проемы в форме окон, оплетенные по краям голубой ветвью барвинка.
Густая зелень беседки гармонически сочеталась с пурпуром окружения.
Восхищенный шедевром садового искусства, я приближался ко входу в беседку, как вдруг, пристальнее взглянув в ближайшее из окон, содрогнулся
В обрамлении мирта обозначились женская спина и голова. Волосы цвета воронова крыла были собраны в греческий узел, шею охватывал высокий воротник белого кашемирового платья а-ля Мария Стюарт. Ее лица отсюда мне не было видно, так как она была повернута в противоположную сторону. Легкий наклон стройной фигуры назад придавал ей вид сладостного мечтания, любования далью, умиротворенного созерцания полдня. Не желая нарушать ее спокойствия, я с робостью сдержался Однако, когда она уже долгое время не шевелилась, я пересилил себя и, преодолев последний изгиб спирали, стал посреди беседки.
Единственный взгляд, брошенный в сторону незнакомки, исторг из моей груди вопль ужаса. На фоне миртов, втиснутые в широкий, плетеный стул с подлокотниками, сидели останки молодой женщины в стадии полного разложения. Овал благородного, продолговатого лица избороздили омерзительные гниющие каверны. На истлевшем пальце левой руки, свисающей с подлокотника стула, испускал влажные отблески изумрудный перстень. Он был приоткрыт; отогнутая крышечка являла углубление величиной с наперсток: оно было пустым
Набирал силу полдень. Раскаленная знойная тишина цедила кругом ленивый отвар дурмана, пленяла мозг, подчиняла волю. Со всех сторон источали лихорадку какие-то огромные усердные души впрыскивали волны огня безумные поршни. Какие-то страшные, пересохшие рты разлепили черные губы и алчут, алчут, алчут
Безумствуют розы, алые розы
А среди оргии роз, среди распутства роз этот удушливый, трупный смрад
Na wzgórzu róż by Stefan Grabiński, 1918
Юрий Боев, перевод
Деревня дымов
Отойдя от берега в Сан-Франциско, наш корабль направился на север, вспарывая вдоль побережья спокойные волны Тихого океана. Мы миновали последний калифорнийский мыс и плыли параллельно выщербленной цепочке Берегового хребта, пока не влезли в запутанный лабиринт Архипелага Александра. Поскольку пароход направлялся на север, мы хотели высадиться в краю краснокожих тлинкитовпоэтому сошли в порту на Островах королевы Шарлотты, чтобы дождаться судна, курсировавшего между островами и побережьем. Воспользовавшись перерывом в путешествии, мы закупились в портовых складах, восполнив пробелы в нашем снаряжении для поисков золота.
Бен Хединг, мой приятель и единственный товарищ в этой авантюре, продемонстрировал ловкость и практичность янки. Он впервые попал в эти края, но чувствовал себя также уверенно, как в центре родной Филадельфии, где проводил большую часть своей беспокойной жизни.
Удача была к нам благосклонна, через четыре неполных часа после отплытия парохода отчаливал небольшой торговый бриг, груженый кожаными изделиями индейцев хайда. Экипаж был малочисленным, и кроме нескольких местных в диковинных одеяниях на корабль никто не садился. Поэтому капитан не старался причинить нам трудности и за умеренную плату взял нас на борт. Еще до вечера мы высадились в одной из тех уютных маленьких уединенных пристаней, которыми изобилует прибрежная линия земли тлинкитов. Оттуда мы должны были продолжить наш путь пешком через стремящиеся к небу горы и девственные леса Америки.
Целью нашей экспедиции был золотой песок. Утратив в рискованном предприятии почти все наследство, я поддался уговорам Бена, и решил поискать счастья в золотодобыче. Хотя я не одобряю этого способа добычи богатства, под давлением обстоятельств я был вынужден принять быстрое, но твердое решение.
Пересекая земли тлинкитов, мы добрались до узкого перевала Ментаста, направляясь к золотоносным рекам Юкон и Танана, в пограничную область между английской Канадой и юго-восточной частью Аляски. Это был первобытный, малоисследованный, но очень богатый край.
Трудности усугублялись по мере того, как мы углублялись в земли воинственных атапасков. Племя это дикое, сочетающее в себе черты индейцев Центральной Америки и своих северо-западных побратимов, неблагосклонное к белым чужакам. На их землях надо было быть настороже, чтобы не оказаться в ловушке. Особенно опасны были чиппересы и так называемые йеллоунивсы, часто наносившие удары по белым поселенцам.
Хутора скваттеров, изредка попадающиеся в округе, не были достаточно укреплены. На многие мили тянулись платановые леса с подлеском из лещины, опутанные диким вьюнком, без тропок, без просек. Время от времени можно было наткнуться на индейскую деревушку, укрытую в лесной глуши, дикую, гремящую звуками боевых песен или причитаниями похоронных плясок. Несколько раз мы чуть не расстались с жизнью, убегая от раскосых кучимов, в другой раз только чудом выбрались из плена свирепых охотников на бобров.