Я сразу услышал и увидел, что долина густо населенаеды тут плавало и бегало по дну в изобилии. Но я также услышал, что у долины есть хозяин, такой же, как яхищник, уверенный в себе. Мое тело сразу стало предельно осторожным и внимательным, и я вышел из течения на враждебную территорию. Не то, чтобы я хотел воевать, но как-то так получалось, что эта земля дна должна была стать землей моего самоутверждения.
Враг находился где-то рядом, его мысли распространялись шёпотом, похоже, что он засел в засаде, полузарылся в песок. Этот местный не уступал мне ни силой, ни размерами. Откормленный самец, долгое время хорошо и регулярно питавшийся, не то, что ябродяга, живущий случайной добычей. Иногда, голодая, я даже худел, уменьшался в размерахмой организм использовал собственную плоть, перерабатывал её в жизненную энергию. Уменьшаться от голодаочень унизительно. Голодатьунизительно до отчаяния. Вряд ли этот благополучный местный испытывал подобное.
Нервный импульс фиолетовостью пробежал по моему телу, я легко толкнулся вперёд и крикнул:
Где ты, урод?! Выходи на бой!
Ты умрёшь, тихий хрип исходил откуда-то слева.
Я начал описывать плавную дугу влево. Двигался я медленно, но все мои сердца усиленно работали, в запас снабжая мускулы кислородом. Одновременно я изо всех сил выделял весь свой яд в чернильный мешокядовитые железы просто лопались от напряжения. Так я готовился и при этом не переставал сыпать оскорблениями, слыша, как местный наливается жёлтой яростью.
Наконец у меня получилось сказать что-то очень обидное, и я увидел левым глазом летящего на меня врага. Я тут же захлопнул жаберные щели, сжал их изо всех сил, чтобы не отравиться самому, одновременно из чернильного мешка выплюнул струю чернил, всю пропитанную ядом, и дёрнулся в сторону. Расчет оправдалсяместный в чернильном облаке сначала промахнулся, но быстро сориентировался и развернулся. Мы сцепились, сплелись, закружились в драке, загребая песок дна телами, баламутя воду.
Мне рвали тело острые когти, и я тоже рвал головобрюхо врага когтями, бил через боль. Я хлестал и хлестал щупальцами, водил ими, как пилой, но не дышал, а мускулы понемногу наполняла тяжестью усталость. Я как-то отвердел в мыслях, отупел и думал только одно: «Держаться!» Я видел, как у противника широко распахнута жаберная щельтот мощно дышал и был, конечно, уже безнадёжно отравлен ядом моих чернил. Надо было терпеть и держаться, только держаться.
И вот удары местного начали ослабевать, слабели, слабели и вовсе прекратились. Я успел мгновенно выпитьвраз высосатьиз затуманенного, но ещё не уплывшего в безсознание, вражьего мозга всё важное про его жизнь: о нём самом, о его охотничьей территории, о его пещере. В эту-то пещеру я и потащил безвольное тело местного. Только у входа в пещеру, вдали от места схватки я в первый раз вздохнул и задышал свободно. Муть отупения схлынулая выдержал. Так я никогда и не узнал о том, был ли у меня шанс победить в том бою без яда в чернилах. Меня это никогда и не беспокоилоя победил. В бою допустимо всё, а честных ничьих никогда не бывает. Только добыча умеет ритуально сражатьсябез урона.
Едва я завалил камнем изнутри вход, как над пещерной скалой заметались злые тени. Было пролито много крови, запах этой крови привлёк акул. Но пещера была надежной. Здесь, в спокойной обстановке, мне удалось вскрыть костяную пластину головобрюха и разорвать жилы и смолистые комочки мозга врага. Враг умер.
Убивать мне себе подобных в океане гораздо сложней, чем на суше. Я знаюя убивал и там, и там. Можно разрывать тело врага на две половины, это ничего не даётон всё равно выживает, хоть в одной половине, даже в небольшой частице. Чтобы надежно убить, надо последовательно вскрывать вражеское тело, находить по одному и уничтожать вражьи сердца, превращать вражье тело в безжизненное мясо, полностью изрытую плоть, но выступает много крови, и рыться в мясе приходится довольно долго. Проще ударами камня, зажатого в щупальцах, разбить кость, защищающую мозг, или просто оторвать костяную пластину по краям, потом вывернуть её и убить врага, убив мозг. Я использовал последний вариант убийства.
Я долго сидел в пещере и питался её бывшим хозяином. Теперь эта пещера стала моей, и пещера мне нравиласьприятно было закладывать камушками дырочки наружу. Трофейчисто обглоданная надмозговая пластина врагастала дверцей для заднего хода. Мои раны зарастали, а силы росливпервые в жизни рядом со мной лежало так много мяса, столько еды. А будь я чуть менее ловким или чуть слабеесъели бы меня, я сам превратился бы в мясо. Победитель получает всё. И съедает проигравшего.
Так я получил долину и стал её единственным владельцем. Постепенно я перестроил все пещеры долины в крепости от акул с острыми каменными шипами, торчащими во все стороны. Я гордо ходил по своей земле, медленно, почти величественно перебирая щупальцами. Все на дне знали, что хозяин здесья.
Когда таскал камни для своих пещер, по-настоящему понял, каким сильным стал. Обхватывал щупальцами кусок скалы, а сам думал: «Ни за что не сдвину с места». Но сдвигал, далеко тащил и сам себе удивлялся: «Ну и здоровый же я». И радовался своей способности расти телесной массой и мощью всю жизнь.
Глава 9. Охота
Мы вышли в коридор одновременно: они из лифта, а я из-за поворота. Охранники шли гуськом, затылок в затылок. Тот, что посередине, нёс мешок с деньгами.
Передний охранник махнул на меня рукой:
Повернитесь к стене, пожалуйста.
Я не возбудил в нём подозрений. Еще бы, он увидел перед собой склонного к полноте лысоватого недотёпу в очках и потёртых бухгалтерских нарукавниках, который, к тому же, безропотно уткнулся в стену носом. Я постарался выглядеть как можно мешковатей, очки и нарукавники были частью моей маскировки. Когда охранники проходили за моей спиной, я начал медленно вынимать оружие из-за пояса. Со стороны это движение выглядело, вероятно, смешноможно было подумать, будто я подтягиваю брюки. Меня недооценили. Меня, пожалуй, недооценивали всегда. И за это заплатили трое охранников. За всё надо платить. Точно так же, как и всё надо искупать.
Ножи сразу приросли к рукам, стали продолжением рук и захотели действия. Я резко развернулся, вскидывая лезвия на вытянутых руках. Левое лезвие рассекло шею заднего охранника, правоетого, кто тащил денежный мешок. Головы отвалились на плечи, из раскрывшихся красными ртами ран забили струйки крови. Я сделал шаг вперёд и обратными взмахами рук резанул по шее переднего охранника сначала одним лезвием, потом другим и неожиданно совсем отрезал охраннику голову. Голова ударилась в стену и покатилась. Все трое умерли так быстро, что не успели ничего про меня подумать. Только крошечное возбуждение загорелось в них в самом конце. Под моими ногами сразу зачавкала кровь.
Руки всех троих убитых успели лечь на пистолеты. И только. Я застал их врасплох. А вот если бы я доставал из-за пояса, допустим, пистолет, они среагировали бы шустрей и изрешетили бы меня первымиогнестрельное оружие им гораздо привычней.
Запах крови врагов взбодрил меня. Если честно, я не ожидал от себя такой прыти: надо же, одну голову снёс напрочь. Пожалуй, впервые я начал относиться к способностям и возможностям моего человеческого тела, о котором раньше и не думал, если оно не болело, с интересом и даже с некоторым зарождающимся уважением. Но, кроме того, на деле подтвердилась моя интуитивная мысль, что кости человеческого позвоночника не слишком крепкиих ничего не стоит рассечь.
Я положил ножи в карманы, забрал мешок с деньгами, пистолеты и обоймы у убитых, вышел на лестницу и очень быстро начал подниматься наверх. За мной жирно отпечатывались кровавые следы ног, но меня это не очень заботило. У двери на крышу я остановился отдышаться и прислушаться. В здании царила тишинатрупы охранников, видно, пока не обнаружили. Я сдёрнул навесной замок, который только делал вид, что запирает дверья сломал его заранее. На крыше меня ждал рюкзак с одеждой. Я аккуратно оттёр от крови и убрал ножи и пистолеты, переоделся и переобулся, переложил деньги в другой мешок, забрызганное кровью завязал в узел и спрятал в рюкзаке, туда же запихнул новый мешок с деньгами.
С соседней крыши обычного жилого дома я спустился в бурый окаменелый двор с грязными кучами тающего снега и выбросил в мусорный бак ком из окровавленной одежды и обуви. Через полчаса во двор должна была приехать мусоровозка и опустошить бак. Потом я спокойно прошагал два квартала, сел на трамвай и поехал до конечной остановкирядовой довольный собой человек, равнодушно пялящийся в мутноватое трамвайное окно на город. Я ехал на пустырь у берега моря, там я намеревался спрятать мои деньги. Теперь мои. Один миллион сто тысяч евро в купюрах по пятьсот, двадцать две пачки. Я мог не пересчитывать. Я просто прочитал кое-что из мыслей за закрытой дверью кабинета, в котором ждали инкассаторов.
Глава 10. Случка
Иногда мне приходила охота совокупляться с самкой. Возможно, на меня так действовали тёплые течения, которые вдруг врывались в долину и вращались у дна, оглушая меня запахами дальних стран. Или надоедало одиночество. Или накопленный в сытой жизни жирок заставлял беситься.
Во времена моей первой случки я не мог и мечтать о жире. Я мечтал о том, чтобы выжить. Но мне совершенно неожиданно встретилась в океане онамолодая милая самочка, впервые почувствовавшая в себе созревшую икру и ждущая осеменения, в реальности согласная на любого самца, но верящая в волшебную встречу и долгую жизнь в паре с избранником. Океанские юные самочки всегда верят в такое до первой случки. Порой и зрелым самкам кажется, что они готовы уверовать в идеальные парные отношения, но так бывает только тогда, когда им хочется самца, то есть совсем недолго. Океанские самкитакие же одиночки, как и самцы, только способные метать икру. А вот я никогда не пускал в свое сознание мираж о возможности жить в паре, мне от самок всегда нужно было однонаслаждение. И самой первой своей самке я, кажется, что-то врал про «вместе навсегда», придумывал всякие натянутые глупости, а сам цинично думал об одномсладко и безответственно пустить в неё струйку семени. Или верилчуть-чутьв то, что говорил. Не уверен.
Мое первое соитие прошло, как в тумане. Я, совершенно пьяный от избытка гормонов, брызгал молокой, как попалоя и не предполагал, что во мне столько молокии совершенно не помню, попадал ли в заветную щелку с икрой. Мы потом с той самочкой поплавали немного, ещё соединились пару раз и разошлись в разные стороны, совершенно равнодушные друг к другу.
Разнополые разумные хищники и хищницы помнят весь свой сексуальный опыт, от первой до последней самки, от первого до последнего самца, сколько бы их не случилось. И вот, через многие-многие сезоны после того первого наслаждения, я, намного-намного более опытный, в очередной раз возжелав, выбрался из пещеры, принял цвет серого дна и поплыл, не касаясь рыхлого грунта. Стаи рыб разбегались в стороны. Моя тень целеустремленно гналась за мной внизу.
Я оставил долину и поднялся на подводный хребет, чтобы слушать запахи океана. Течения поднимали из глубин и приносили с просторов разное, интересное, смысла многого я не понимал, но стал совершенно нелюбопытен. В другое время отправился бы посмотреть, но не в тот раз. А тогда я услышал нечто отдаленно напоминающее зов свободной самки и, не колеблясь, двинулся в нужную сторону.
Я рисковал, но мне нравилось рисковать. Путь предстоял неблизкий, много неприятного и даже угрожающего могло встретиться, но это приятно будоражило. Я плыл, сложив щупальца сзади, головой вперёд, выбрасывая из себя сильные струи воды. В таком положении я плохо видел, что там впереди, а такое в океанеопасно, но я отважно летел в толще вод на высоте в два щупальца над дном.
Один раз я остановился, поохотился, поел. Территория вокруг лежала чужая, но я никого не встретил. Хозяин, видимо, оказался мельче размерами, потому испугался, спряталсяя, если и захотел бы, не нашел бы его. А я не думал искатьбыло не до того.
Наверху свет сменился темнотой, а потом снова вернулся свет, когда я достиг того места, с которого мог обмениваться мыслями со свободной самкой. Я поздоровался сквозь пространство и услышал в ответ:
Кто ты?
Я пришел к тебе. Может у нас что-то получится.
Самка заинтересовалась, и мы поплыли кругами, понемногу сближаясь. Мы разговаривали, лихорадочно подбирая образы и цвета. Я что-то напевал, она подпевала мне. Мы чувствовали друг друга, чувствовали краски, пробегавшие по телам. И другое
Вот мы встретились взглядами. Самка поражала и манила женственностью, возбуждала сама мысль о том, что где-то в ней желает оплодотворения зрелая икра. Самка, переливаясь всеми цветами, замерла в ожидании. Крупная самочка с толстенькими, слабо колышущимися щупальцами. Самке я понравился, она возбудилась:
Ты красивый. Красивый Иди ко мне Ближе, ближе
И я приближался, не спеша, по сжимающейся спирали, выбрасывая струи секреций в сторону желанной самки. Вскоре самка вся пребывала в облаке зовущей страсти, раздвинула складочки кожи и раскрыла полость, в глубине которой изнемогала икра.
Иди же, осемени меня Иди же Приди!
Она вся напряглась и ждала. Я бросился к ней. Молока, семенная жидкость, вскипала во мне и готова была выстрелить.
Но густая, желтоватая от насыщенности, капелька яда тусклой жемчужинкой выступила на клювике самки. Я будто натолкнулся на невидимую стену, встал и замер. Всё во мне упало.
Происходящее вдруг прояснилось для меня. Самка задумала поцеловать меня ядом и парализовать в момент экстаза, в предельном возбуждении. Она насладилась бы мной, тугая струя молоки влилась бы в неё, в оргазме оплодотворилась икра. И нахлынула бы вспышка восторга А потом я, неподвижный, стал бы её добычей. Что бы она со мной сделала? Съела? Очень возможно. Отгрызла большой кусок, несколько щупалец, что-нибудь оторвала, пока бы я не очнулся и не смог вновь двигаться. Я попятился.
Зачем ты так, девочка?
Не уходи, не уходи,- она застонала. Не уходи-и-и-и
Нет, нет, нет Нет! я выбросил чернильное облако, ничего не стало видно, и я бежал. Все мои сердца стучали: «Дальше, дальше, дальше от неё».
Только когда её вой замер, я остановился. Я слышал её отчаяние. А ещё я слышал её сладкий аромат, тот аромат, что истек из неё до моего бегства и не успел раствориться. И тут во мне родилась простая досада от неосуществленного: «Что же? Так и уйти?» И я позвал:
Эй! Ты слышишь меня?
Что тебе нужно? Трус.
А тыковарная сука. Но Но, знаешь, я тебя всё-таки хочу.
Только после того, как я сказал это, я осознал, что действительно все еще хочу её. И я снова позвал:
Эй. Ты слышишь?
Слышу.
И молчание. А потом, через какое-то время:
И я тебя хочу. Иди ко мне. А? Я буду хорошей. Правда, правда. Буду хорошей Твоей
Но меня уже невозможно было обмануть. Я решил отдать ей только часть себя. Пусть поглотит. Я иногда поступал так, у меня неплохо получалось.
Я отчленил от себя небольшое, шустрое, очень чувствительное щупальце, все прошитое нитями нервов с утолщениями и узелками, и, содрогаясь от наслаждения, обильно исторг из себя семя в ложбинку между присосками этого щупальца, щупальце сложилось вдоль и спрятало семя в ложбинке.
Иди к ней.
И щупальце, источая запах любви, извиваясь, как змей, поплыло к самке. Я провожал его довольно долго, до самого близкого безопасного расстояния. Я начал успокаиваться, половой акт, пусть и в усеченном виде, для меня уже случился.
А щупальце, чувственную связь с которым я не утратил на расстоянии, плыло к желающей самке. Я видел её и физически ощущал, как она хотела самца. Щупальце, часть меня, часть самца, а, значит, и само по себесамец, приблизилось и вошло в неё. Самка раскрылась вся, как огромный, переливающийся всеми красками, цветок, и отдала свою икряную полость во власть твердого, мускулистого щупальца. Щупальце волнообразно дернулось, развернулось и излило из себя тягучую молоку.
Я на расстоянии, через щупальце, живущее самостоятельной, но одновременно и моей жизнью, почувствовал влажную прелесть икряной полости, почувствовал оргазм закричавшей самки, услышал стон оплодотворяющейся икры. И наслаждение воспрянуло во мне, тщеславное наслаждение от того, что я овладел-таки этой самкой, и она кричит, бьется, не помня себя от счастья, которое я ей доставил. Поток чувственности оказался так ощутимо силен, что я, мгновенно возбудившись, ещё раз выстрелил струей семени в пространство океана и вкусил, сразу расслабившись, блаженство опустошенности. Соки удовлетворения нежно потекли в моём теле, делая меня одновременно слабым и весёлым.
Самка в угаре страсти терзала клювом щупальце, продолжавшее биться в ней. Я коротко почувствовал боль, сладость этой боли, такую странную после оргазма. Щупальце умирало, жизненная сила в нём иссякала. «Прощай», прошептал я ему и сразу перестал его чувствовать.
Прощай, девочка! крикнул я самке. Ты была хороша. Прощай!
А-а-а? Да-а-а, прохрипела та в ответ. Она, абсолютно переполненная ощущениями и гормонами, рухнула на дно, подняв легкое облачко мути. Я воспользовался моментом замешательства и поплыл вдаль.
Я летел в сторону своей долины и пел любовную песню дна:
Тыизбранница моя.
Только ты достойна семени моего.
Только твоя икра достойна стать детьми моими.
Я избрал тебя, прекрасная!
Было хорошо, легко, пульсировали силы. И, наверное, если бы на меня тогда напала молодая акула, я бы не отступил, а дрался. А лучше бы мне встретилась не акула, а ещё одна самка. Только не такая стерва. Уж я бы её осеменил вовсю.
Всё-таки очень приятное, сладкое и как-то поднимающее занятиесовокупление с самкой. Я всегда самозабвенно брызгал молокой. Кажется, я при этом ещё и размножался, плодил себе подобных. Жаль только, что такое приятное и насыщенное занятие отнимало все силыни на что другое жизненной энергии не оставалось. Зато ни к чему другому не возникало такого жадного желания.
Глава 11. Уничтожение шакала
Конечная остановка трамвая закруглялась рельсами на бездомном пустыре. Хорошо, что в городе существовала эта проплешина, сразу мне понравившаяся, вся заросшая дикими кустами. Именно сюда, на незастроенное ничем городское пространство на берегу моря я принёс моитеперь моиденьги, чтобы их спрятать. Не в квартире же прятать, по-дурацки.
По пустырю протекала мелкая, с захламлённым дном речушка. Через неё зачем-то перебросили несколько каменных мостов, а её берега и устье обложили гранитом, хотя никто на этих берегах не жил, кроме благородной стаи бродячих собаквольного союза животных душ, объединившихся, чтобы противостоять чёрствости людей и города.
Под один из мостов, самый близкий к морю, я спустился с денежным мешком. Я выбрал это место заранее. Одна из гранитных плит треснула, уголок откололся, и его можно было вынимать. За осколком, если его неплотно задвигать на место, образовывалось пустое пространствонеплохой тайник для меня, для того, что я туда положу. Тем более, что и жил-то я не очень далеко, в ближайшем микрорайоне густых человеческих ульев-домов.
Я запихивал мешок с деньгами в холодную каменную щель, когда мысленно услышал егопрячущегося шакала, стервятника, высматривающего, как похитить мою добычу. Не подавая вида, я заложил на место тяжёлый осколок гранита и закрыл деньги в тайнике. Один из пистолетов не лёг в гранитную щель, а незаметно перебрался в мой карман. Потом я неспеша оглянулся, нарочито рассеивая взгляд. Мост нависал низко, увидеть меня с берегов было невозможно, разве что издали, так далеко, что и не понять было бы, что я тут делаю. Гад притаился где-то совсем рядом, под мостом. Я слышал, как копошились его мысли, лихорадочно и радостно: «Вот, уйдёт. Сейчас, сейчас уйдёт. Сразу метнусьпосмотрю. Перейду на ту сторону и гляну, чо он там сховал, придурок. Точняк, что-то стоящее». Значит, мой враг засел под мостом на том берегу.
Я спокойно вышел из обзора другого берега, быстро поднялся по ступеням на мост, прыгая через две на третью, и перебежал на противоположный берег. Тут я нащупал в кармане куртки пистолет, не вынимая, на ощупь снял с предохранителя и начал медленно, шаг за шагом, сходить вниз, под мост, внимательно выглядывая из-за высокого парапета.
Он сидел в ближайшем ко мне углу и вертел головой, озираясь. Посмотреть наверх ему не хватало ума. Увидев его, я почти одновременно почувствовал его вонь. Не запах, а именно вонь. Бездомные просто не могут пахнуть, потому что смердят. Между тем, любая бродячая собачка местной стаи обладала своим запахом и не собиралась с ним расставаться. А среди людей способны вонять не только бездомные, ещё как способны. Уж я-то точно знаю.
Бездомный намеревался залезть в мой тайник и обобрать меня. Он не сомневался в том, что сделает это. Я вывел его из состояния благодушия:
Эй! Ты что тут делаешь?!
Бездомный резко обернулся, вскинул голову, наткнулся на мой взгляд, как на железную палку, и испуганно ответил:
Ничего не делаю.
Но тут он узнал меня, и в глубине его зрачков легко промелькнул насмешливый вызов. Он и не думал отказываться от мысли оставить меня в дураках. Он полагал в этом своё неотъемлемое право.
Я не стал больше говорить бесполезных слов. Совсем. Я быстро вошёл под свод моста и вынул пистолет. В обрывавшихся мыслях бродяги мелькнуло: «Видел меня, сука. Всё. Убьёт». Бродяга заскулил и начал быстро уползать от меня, даже не догадываясь встать на ноги. Когда он оборачивался, я видел, что его глаза широко-широко открыты. Я знал, что эти глазаглаза жертвы, пустые, жалкие, мокрые глаза, совсем не вызывающие жалости своей бессмысленной пустотой. Я знал, что его глаза уже умерли, а слова, мольбы о пощаде, которые бормотал его ротничего уже не значили ни для него, ни для меня. Мы оба оказались по ту сторону неубийства: не вернуться.
Стрелять оказалось удобно. Пуля опередила выстрел результатоммокрой дыркой. Я застрелил его в затылок, а потом, кривясь от отвращения, каким-то обломком доски столкнул его грязное тело в воду. Тело пробило тонкий ледок и упало на дно рядом с гранитным берегом. Сверху я утопил два листа ржавого железа, о которые порвал куртку, когда тащил их со свалки. Получилось так, что если долго-долго приглядывался сквозь воду, то с большим трудом на захламлённом дне угадывался драный левый ботинок бродяги, но никто не догадался бы, что в этом ботинке гниет чья-то нога. Весной, когда вода прогреется, мальки весело склюют его полуразложившиеся губы и всё мягкое, что найдут.
Глядя на прозрачную воду полыньи, я недолго поразмышлял, близко подпуская наплыв ассоциаций. Пожалуй, если бы менячеловекаубивали несколько недель назад, и я бы вот так же безумно смотрел влажными круглыми глазами животного на своего палача, так же мерзко дрожал бы всем телом, исходил вонючей мочой и лихорадочно бормотал: «Не убивай. Только не убивайНе убива-а-а-а» Но теперь прежнего себя, не имеющего сути, я будто казнил выстрелом в затылок. Получилось символично. И задумываться не о чем.
Глава 12. Страх
Когда жизнь шла хорошо, когда было полно еды и самок, когда довольство стало постоянным состояниемименно тогда и приходил страх перед тем, что всё когда-нибудь заканчивается. Не просто страх, а ужас. Ужас этотужас смерти, ведь со смертью этот чудесный мир исчезнет навсегда. Навсегда!
Ужас смерти сжимал меня порой. Ужас вползал в мою пещеру, подбирался ко мне, семеня лапками, на кончиках коготков, и сдавливал мои сердца. И наслаждение счастьем существования сразу же сменялось паникой безысходности. Я понимал, что небытие само по себеничто, не имеющее формы. Но вот страх небытия выглядел отвратительно: пучок клешнейчтобы терзать ими мои сердца, шипастый хвостчтобы взболтать им мой мозг, широкая пасть с узкими гибкими слюнявыми губамичтобы высосать мою радость.
А ещё у страха отвисало широкое толстое брюхооно наваливалось и давило на меня. Я лежал в своей пещере, раздавленный бессмысленностью существованияведь это существование не могло не закончиться смертью. Моё бренное, моё совершенное тело не могло не перестать существовать когда-нибудь. Тело не могло не забрать с собой в небытие и менямыслящего, яркого, такого живого. Разве не бессмысленно?
Именно тогда или чуть раньше я начал различать себя и вмещающее меня тело. С тех пор я перестал воспринимать себя только мускулистым мешком мяса, моё понимание «Я» невероятным образом оторвалось и устремилось к бесконечности. И я, возможно, благодарен тому шипастому толстому страхувероятно он и освободил меня от себя самого.
Победить страх перед умиранием и небытием невозможноэто инстинктивный страх. Заглушить или ослабитьвот и всё, пожалуй, чего можно добиться. И я заглушал и ослаблялсилился преодолевать страх, как мог. Заглушал радостями жизни. Ослаблял обыденными заботамиохотой, схватками с другими хищниками. Но не мог сдаться скользкой, чуждой банальности: «Все там будем», выдуманной добычей глупостью, чтобы спокойно есть, пить и развлекаться, ни в коем случае не худеть от мрачных и тоскливых мыслей, а нагуливать мягкую и вкусную плоть для краткой услады хищника или смерти. Тогда я задавил в себе смирение.
В конце концов, смерть не была для меня отвлеченным понятием из далекого будущего. За всю свою жизнь я привык умирать по частям. В стычках мне отрывали щупальца, отгрызали куски головобрюха, однажды выкусили глаз. Я чувствовал боль, я умирал частью себя в оторванном щупальце, в отгрызенном куске моего тела, в откушенном глазе. И раз за разом я преодолевал умирание, отращивая себе новые щупальца и глаз и заращивая дыры в боках головобрюха.
Как-то незаметно для себя самого я понял, что моя плоть не так-то просто подавалась уничтожению. Я вырастил бы нового себя из любого сохранившегося кусочка тела, лишь бы в этом кусочке присутствовал хоть один комочек нервов, хоть немного кровеносных сосудов и хотя бы часть желудка. Желудок, впрочем, совсем необязателеня мог бы питаться через присоски. Мои присоски умеют выделять едкий сок, вроде желудочного, а потом всасывать растворенную этим соком плоть того, к кому получилось присосаться. Для меня достаточно одной присосочки. Чтобы гонять кровь по остатку тела, у меня нет потребности в сердцемои кровеносные сосуды могут сжиматься и разжиматься, заставлять кровь циркулировать. Изначально, от рождения, в моем теле билось только одно сердце, а потом, по мере роста этого тела, для улучшения кровообращения сначала кое-где начали пульсировать артерии, со временем в тех местах выросли сердцапростые мускулистые мешочки, четыре штучки. Два из пяти сердец специально омывали кровью жабры. Мне и жабры не нужнымоя кожа прекрасно дышит, я дышал через кожу в тех случаях, когда прятался, когда нельзя было совсем шевелиться, даже жабрами перебирать.
И вот однажды я нашёл себе достойное и великое делоя решил улучшить, переделать, исправить себя, отрастить себе кое-что по-новому. Принять решение оказалось совсем легко. Меня перестало устраивать моё прежнее, слишком слабое, не предельно боевое, тело. Ничего в этом невозможного не оказалось, необходимо было только утопить собственные предубеждения, направить усилия воли в нужные каналыи дальше всё пошло само собой, одно за другое цепляясь, одно от другого отталкиваясь.
Для начала я увеличил себе несколько щупалец раза в полтора, вырастил на концах этих щупалец утолщения, усеянные большими когтями. Чтобы в достатке снабжать кровью эти новые боевые щупальца, пришлось создать дополнительное шестое сердце. Из-за этого шестого сердца я поначалу чуть не умераритмияно вовремя спохватился и изменил ритм и порядок биения сердец, чтобы новое сердце работало в одном темпе с остальными и работало активно.
Изменения тела заставили меня усовершенствовать нервную систему, я лепил новые пучки и узлы нервов и постепенно выстроил себе большой мозг, куда как крупнее прежнего. До этого мой мозг представлял собой сплошное соединение нервных утолщений, сплошную, почти гладкую массу яйцевидной формы под защитной пластиной в головобрюхе. Усовершенствованный же шарообразный мозг заполнял вдвое больший объем, мозговая кора вся покрылась глубокими и частыми бороздами. Защитную пластину пришлось нарастить и сделать высокой и купольной, иначе мозгу под ней становилось тесно. Кроме того, крупные нервные узлы и утолщения разрослись по всему моему телу, бешено ускоряя мои реакции.
Мои жизненные возможности расширились. Одним ударом боевого щупальца я рвал акулий бок, а если бил «на разрыв» четырьмя большими щупальцами, то мог и располовинить некрупную акулу. Я знаюя делал это. А кого помельче я просто расплющивал, превращал в массу полужидкого мяса.
Загипнотизированные мной рыбы сами заплывали в мою пещеру и зависали в воде, перебирая плавникамиждали, когда можно будет нырнуть в мой раскрытый рот и дать себя проглотить. Мне пришлось отрастить рот пошире, а клювпобольше. Однако, всё это мелочи, ерунда, забавы по сравнению с настоящим.
Я всего лишь сделал себя жизнеспособней, как смог, свел к минимуму возможность моей преждевременной смерти. Убить меня стало почти совсем невозможно. Смерть взмахнула хвостиком и отправилась пока поплавать в других местах, подальше от меня. Но она собиралась вернуться.