Мне было не понять, в каком я теле, морского хищника или человека, щупальца у меня или конечности. Незаметно сеть пропала, но я не стал свободен. Всё моё тело, каждая моя рука, ногаили каждое щупальцеоказались зажаты в клешнях или частозубых, как пилы, пастях. Я изумился, когда увидел, что сухие, как палки, ноги с пучками рыженьких реденьких волосков, заканчивающиеся широкими клешнями, закусившими мои члены, растут из меня же. И извивающиеся толстые чёрные шеи с гладкими безглазыми головками, уснащённые капканными щелями широких зубчатых ртовшеи тоже росли из меня, а шилозубые головки впивались в моё тело, почти в основания своих же чёрных шей.
Я всё видел, всё понимал, но не мог ничего изменить. Я не слушался самого себя. «Отпусти», хрипел я, но в ответ клешни и зубы только крепче сжимались и вгрызались. Местами красная, а местами зелёная кровь сочилась из меня. Я слабел. Я сам себя губил
Полупроснувшись, я вынул себя из кошмара. Сон растворился. Подушка липла к щеке тёплой сыростью от пота, а может и от слёз.
Слегка рыжие от ржавчины струи душа кололи меня. А где-то далеко, далеко, за облезлой дверью гостиничного номера, за границей города, за равнинами и горами, далеко, но достижимо, плескались океанские волны и маняще пахли йодом и солью. В том океане бессильно бесилась и скрежетала зубками, ломая острые зубные кончики, ненужная ассоциациярыбка-смерть.
На улице неожиданный солнечный свет заставил меня прищуриться. Город снова лёг предо мной наследственной охотничьей территорией. Где-то в этом городе бродила сухопутная смерть: костлявая, в чёрном капюшоне, с кривым лезвием на древке, улыбчивая и равнодушная ко мне.
В эти два дня я собирался просто отсидеться. Затаиться. Если получится. Я знал, я чувствовалоблава сужается. По моим следам шло слишком много всяких загонщиков, и служба безопасности компании уже не играла главной роли в облаве. Когда преследователей слишком много, их количество переходит в качество смертельной угрозы. От мелких хищничков ещё можно было отбиться, запутать следы, повернуться лицом к лицу и передушить. Но против цепных псов закона, верных слуг государства, вооружённых автоматами, гранатами, дымовыми шашками и одетых в бронежилеты, никаких шансов не существовало. Во-первых, они были неистребимына место убитого тут же вставало двое свежих. И, во-вторых, их сила заключалась в полном равнодушии ко мне и моей судьбеони от меня ничего не хотели, им просто приказали взять меня. Невозможно долго противостоять тем, для кого загнать и убитьсистематическая работа.
Так, как-то незаметно, плавно, исподволь, неизбежно, естественно я увидел, понял, слился с правдойединственной правдой оставшейся мне жизни. Единственной сутью. Яхищник. Тот же, с золотистыми глазами. Заблудившийся в человеческом существовании. Заплутавший в сумасшествии, похожем на реальность, или в реальности, смахивающей на сумасшествие. И осталось того существования совсем немного. Последние недопитые капли.
Глава 36. Первый бой
Через неделю моего дачного житья на суше первый из нападающих морских змеев приблизился к моей океанской долине и изготовился к атаке. С зеленоватой досадой я потрогал пока недостаточно отросшие боевые гребни. Приходилось выходить на битву с тем, что есть.
Когда мой прирученный морской змей разворачивался по моей команде над долиной, я сел на его лоб небольшой гривастой шапочкой-шлемиком. И мы со змеем понеслись на бой с бешеной скоростью. Если бы я не вцепился всеми тысячами своих присосок, меня смыло бы гудящими встречными потоками. Тяжело дышалосьвода слишком уж давила в жабры.
Оба змея бесстрашно и бездумно сближались лоб в лоб, будто вознамерились столкнуться мордами, испытать крепость черепов в кувалдном таранном ударе. Но я не собирался ничего испытывать: мой змей только вёз меня, как верный конь хозяина. В мои планы не входило терять коня.
В последний миг, когда казалось, ещё по два раза стукнут сердцаи затрещат змеиные кости, я заставил своего змея слегка поднырнуть и уйти от столкновения, проплыть под брюхом нападающего, почти проскрести это брюхо своей спиной и мной на голове.
Мой макушечный костяной гребень вмиг вспорол грудь и живот враждебного змея. Резать змеиную плоть оказалось невероятно тяжело: из-под присосок выжималась кровь, я думал меня, порвёт, так туго вскрывались слои твёрдых змеиных мышц. Но меня не порвало, только потом болело всё тело, каждый клочок. А сзади густыми клубами растворялась в воде вражья кровь. Нападавший змей был обречён. Он и сам это, видно, чуял, а потому перестал спешить, вяло шевелился, странно ухал и выл, опустошая лёгкие, выплёвывая кровавый воздух, который ему больше никогда бы уже не понадобился.
А я отовсюду скликал акул на похороны врага:
Идите есть, вечно голодные желудки! Цып-цып!
Акулы собрались очень скоро, заходили тенями в кровавом облаке, закружились. Десятками и сонями они, распялив пасти, как капканы, быстро метались прямо в рану на змеином теле, выгрызали оттуда куски мяса и тут же заглатывали, чуть отплывая. Проглотив, акулы делали круг и снова вгрызались в распоротого змея.
Уже издохший, а может ещё и живой, змей медленно падал в глубину. Его тело, лишившись воздуха в лёгких, больше не могло держаться на плаву в толще вод. Акулы намеревались объедать змеиное тело до тех пор, пока глубинное давление им позволило бы, а некоторые акулы готовились бороться с давлением до самого дна, глодать змея до скелета.
Я не стал ждать конца акульего пира и запретил моему змею участвовать в съедении побеждённогоакулы могли покусать и нас. Они ведь холоднокровно и тупо слепы в жажде съедения. Мой змей унёс меня от акульего роя и по широкой дуге примчал в родную долину. Весь выжатый и изжёванный в бою я заполз в пещеру отдыхать. Я лежал расслабленный, а мои щупальца долго била мелкая дрожь.
Глава 37. Сомнение
Сомнение топило. Сомнение в том, что через два дня я сумею увидеть город тающим за кормой, где-то там, за пенным следом, рваной полосой растворяющихся зданий. И день плыл надо мной, солнечный, очень тёплый, кирпично-бетонный, городской. И загонщики где-то в этом дне приближались ко мне, почти не прячась. Они не хотели меня поймать, они хотели меня убить. Стереть в ничто. В пыль для этих улиц гретого асфальта. Я вспомнил, как совсем недавно, в океане меня уже стирали из жизни. Им почти удалось.
Моя рука потянулась к боку, под сердце, как будто там действительно засела боль или пустота. А за спиной я услышал их мысли и шаги. Они меня выследили. Они вцепились в мой хвост. Их было двое. Один из них отстал, чтобы подозвать по связи остальных. Не меняя ритма шагов, я свернул в первый же подъезд. И тогда другой, не отстающий, зашёл в каменный зевок подъезда вслед за мной.
Последнее, что он увидел, когда через секунду его глаза привыкли к подъездному полумракужелезный почтовый ящик, стремящийсяяркое мгновениев его переносицу. Странное последнее впечатление от тут же оборвавшейся жизни. Странное, но красивое окончание карьеры почтового ящика. Странный цвет растёкшихся в крови мозгов на щербатом известняке полас синеватым оттенком. Игра мрачной освещённости.
Второго, всё ещё держащего в руке телефон или рацию, я застрелил. Тем самым пистолетом, который только что стал лишним, ненужным, безразличным для убитого в подъезде снятым со стены почтовым ящиком. Тем самым пистолетом, который радостно вышел из кобуры и отправил в полёт сразу две пули.
Мелочи, я вдруг заметил, стали очень важны для меня. Лезли. Подробности. Вроде жизни пистолета или пуль. Главноеубить двоих враговотошло куда-то в сторону, превратилось в «само собой». Неизбежные свидетели, шарахнувшиеся по улочке или прилипшие носами к окнам изнутри«само собой» их много, они есть. И быстрый бег через дворы, и частное такси, ловко подвернувшееся, и потом новое быстрое перемещение по глухим улочкамвсё «само собой». Я в мелочах вспоминал облупленную краску на том самом почтовом ящике, получившийся из-за этого узор. И вспоминал взгляд кого-то из окна, на улице, как чья-то рука потянулась к телефону где-то. Фрагменты.
Им снова не удалось, или почти удалось, что почти одно и то же. Почти
Но им удастся. Сомнение в ихне моейудаче почти испарилось. Почти
Но и мне почти удалось. Снова почти
Возможно, я знал уже, что это мой последний день. Везде. Там и тут. В океане и в городе. Чутьё. И всякое там «возможно» лишнее. И никакого «почти». Мне не удалось.
Глава 38. Трудная победа
Три морских змея разом спешили убить меня. И вновь мой змей повёз меня на бой. Нападавшие ещё не проявились в дали, когда я понял, что на этот раз не я их первая цельсначала они собирались уничтожить прирученного мной змея. И лишь потомсожрать меня.
Змеи шли в линию, широко друг от друга, а приблизившись, попытались окружить. Одному змею с тремя никак не справиться.
Бей среднего! крикнул я, спрыгивая на ходу.
Мой змей рванулся вперёд один, неожиданно ловко крутнулся, вцепился сбоку в шею противника и так больше её из зубов не выпустил, несмотря ни на что. Он только жадно шевелил челюстями, углублялся, то и дело перехватываясь поудобнее, закусывая побольше шейной мясистости, и, в конце концов, он эту шею почти совсем перегрыз, осталось только несколько последних толстых мышц. А ведь враг страшно бился всем телом, стараясь высвободиться.
Я распустил пять широких щупалец, открыл полость под ними и выпустил в правого змея семь быстрых и острых псевдосуществ. Они умчались на змея расходящимся пучком торпедок, на ходу расправляя короткие стреловидные крылья и оставляя за собой пузыристые следы. Десятком секунд спустя псевдосущества впились костяными пиками острых телец в змеиные глаза, и, запульсировав, зарылись в глазные яблоки: три в один глаз, четырев другой.
Глубже! Глубже! В мозг! командовал я псевдосуществам, и они исполняли мой приказ. Как черви в плод, они вползали вглубь змеиной головы, шипами высверливая наполненные кровью тоннели разрушения, убивая змея изнутри, добираясь до мозговых центров движения. Ослепший, утробно ноющий от мучительных болей, змей всё же продолжал по инерции двигаться к месту центральной схватки, угадывая её по мощным колебаниям вод.
Сам я поплыл навстречу змею, приближающемуся слева. Он чуть не пронёсся мимо, я в последний момент успел зацепиться за него парой щупалец, заболтался на этих щупальцах мешком. У меня получилось быстро собраться, подтянуться. Я начал передвигаться по телу змея, перебрасывая щупальца, исамое главноераз за разом вонзаясь всеми тремя своими гребнями в змея. Змей обрастал кровоточащими воронками, вздрагивал от каждого удара моих гребней, но не останавливался. Он добрался до главной драки, укусил и повис на боку моего змея. В другой бок ткнулся ослеплённый змей.
Моего змея глодали с двух сторон, обнажая рёбра, нанося смертельные раны. А он, будто не замечая, хрустел в зубах вражьим позвоночником. Он и впрямь не чуял боли и смертия отключил его чувства, получавшиеся совсем лишними в таком бою.
Сильнее! До конца! крикнул я псевдосуществам, теряющим жизненную силу, захлёбывающимся и увязающим в мякоти змеиного мозга. Существа оживились, сжались, ощетинились, рванулись и, перед тем, как вяло уткнувшись, навсегда замереть, успели-таки что-то в змее порвать окончательно. Правый змей выпал из свалки, судорожно заизгибался, сворачивался в невиданные восьмёрки и кренделя, из змеиной пасти хлынул столб мутящейся крови.
А тут и мой, с таким трудом прирученный и захваченный, змей выпал из связи со мной, ещё дважды чавкнул челюстями и отмер. Его загрызли до смерти. Так они и поплыли в никуда, два громадных змеиных трупа, моего помощника и моего врага, держа один другого зубами за остатки горла.
Последний враг-змей, способный ещё хоть как-то сражаться, начал ходить кругами. Весь израненный мной, он истекал кровью. Ему бы сбросить меня и проглотить, но он только мотал головой, не надеясь. А я тем временем добрался до его щеки, ударил ему в пучок внешних жабр. Очень удачно и сами жабры отрубил, и перерезал жаберную артерию. Змей вовсе завертелся на одном месте в плотном облаке собственной крови. Я его бросил, отскочил в сторону, выбрался на чистую воду и поплыл к себе в долину по мысленно прочерченной в пространстве прямой. Победа осталась позади.
Путь лежал неблизкий. Я автоматично махал щупальцами, как вёслами. Иногда менял ритм движений, уступал дорогу спешащим на похороны-поминки акулам. Если попадался рыбий косяк, я машинально гипнотизировал десяток рыбёшек, пихал их в клюв и снова грёб. Ни голода, ни усталостичувствовал глубокое, дна не видно, сожаление. Сожалел о потерянном морском змее, как если бы оторвали все лучшие щупальца без надежды вырастить заново. Какая-то пустота зияла внутри, будто какой-то важнейший и привычнейший орган напрочь удалили.
В моём человеческом боку тогда болело. И я стоял, пережидая боль, которой не было, но которая жгла.
Глава 39. Первое воплощение самоубийства
Странная тишина. Преследующие меня-человека будто создали пустоту вокруг. Последняя иллюзия свободы.
Два морских змея приплыли одновременно со мной к моей долине, чтобы убить меня в океане. Окончательно. Навсегда. Чтобы из воды не смотрели мои добрые, слегка фосфорицирующие глаза с квадратными зрачками.
У меня получилось подняться над долиной, почти к самой поверхности, и оттуда увидеть в последний раз свои владения сквозь толщу спокойствия, называемого у людей отрешённостью. Я устал воевать.
Ещё у меня получилосьповезлооседлать одного из змеев. Он атаковал меня, промахнулся и поплыл в сторону не очень быстро. Я успел вскочить ему на спину и сразу же начал ранить его своими гребнями.
Но змей, терпя боль, не заметался, не попытался меня сбросить движением или сорвать зубами. Змей вдруг замер на месте, неподвижно завис и только слегка вздрагивал от самых болезненных ударов. Я не понимал странного поведения врага, но бил и бил не переставая.
Всё стало ясным для меня, когда я неожиданно увидел совсем рядом морду второго змея: громадные мрачные до пустоты глаза, мечи зубов в распахнутой пещере пасти. Меня поймали на приманке. Первый змей позволил мне себя терзать, чтобы второй смог незаметно приблизиться, застать врасплох и убить меня. Створки гигантских челюстей сошлись и плотно соединились, зубы змея срезали меня со змеиного тела, походя отхватив кусок этого самого тела. Змеево горло глотнуло, и я заскользил в желудок смерти.
Тесный пищевод змея волнообразно сокращался и туго протискивал меня внутрь. Острые шипы на стенках пищевода истирали меня. Едкий сок из змеиной слюны начал меня жечь. И я не стал ждать неизбежно жестокой гибели в страданияхя переселился. Я оставил своё пропадающее в родном океане тело. Я ушёл от страшного исчезаниярождения наоборот. Так я совершил свое первое самоубийствопереход, спасая себя от страданий. Я осуществил сознательное умирание, возможное только потому, что у меня случилось другое вместилище. И я остался только в совсем недавно приобретённом человеческом теле за тысячи миль от тёплого океана. Так неожиданно и просто я утратил облик моего появления на свет, тело могучего хищника, тело в котором я вырос и стал собой.
Но бесшумно раствориться в небытие мне показалось противным до гадливости: и я издал рёв всей силой своего сознания, может быть последнимвозможным только для сущности хищникаусилием мысли. Импульс перед гибелью, который могли услышать во всём океане. Не сотрясение вод или воздуха, не звук, а всепронизывающий сигнал, призыв, команда. Получилась самая настоящая, полнозвучная, самодостаточная, но коротенькая фраза предсмертной песни. Тысячу раз я мечтал о том, как я вот так красиво и небывало спою напоследок, уверял себя, что спою, успею, а когда получилосьв первый и в последний, разу меня не оказалось ни сил, ни времени радоваться и ликовать. Неуловимая вспышка счастьяи всё.
Солидный мужчина твёрдо шагал куда-то по сырому асфальту серой улицы, но неожиданно вздрогнул, как от удара, остановился поражённый, сник и сел на грязный тротуар. Прислонился виском к мокрому кирпичу стены, посерев лицом в тон со стеной. Кто-то склонился над ним и спросил старческим голосом:
Вам плохо, молодой человек? Вам помочь?
Какой-то старик, зачем-то выгуливающий по голому безрадостному асфальту собачкукудлатый пёсик, стриженный под карликового льва, щетинился в сторонкестарик ревматически нагнулся. В стёклах его очков краснел и шевелился пламенем непонятно откуда отражённый красный свет, заслоняя глаза.
НетИдитеУходите
И он ушёл оглядываясь, разговаривая с кем-то по телефону.
Тем павшим мужчиной был я. Человеком, оглушённым короткой песней смерти. С тех пор только человеком. Потому что потерял океан. И потерял возможность смотреть в глаза самому себе на берегу тёплого океана.
Тяжесть потери навалилась на меня скользким каменным брюхом перевёрнутого бытия, подкосила мои ноги, придавила меня к замызганной плоскости города. Боль тоже былабудто от вырванного внутреннего органа. Но боль оставалась ничем. Жизнь на суше показалась отвратительной и недостойной меня. Мне было плохо, очень плохо внутри. Мне было противно дышать воздухом. Меня тошнило, я выплёскивал из себя остатки ненавистной пищи в зелёном желудочном соку. Я забыл слова и звуки, забыл, где нахожусь, зачем я здесь Там, в океане нечто моё настоящеепогибло И я страдал, извиваясь и корчась в сердце, или в желудке, или в кишечнике знакомого и чуждого города.
Глава 40. Второе воплощение самоубийства
Когда страдание от утраты понемногу приутихло, я поднялся на ноги и пошёл по улицам, с трудом, механически сгибая суставы. Я не смотрел по сторонам и даже не пытался слушать мысли людей вокруг. Мне стало неинтересно. В пустоте всплывало что-то совсем несущественное и ненужное, бредовое, вроде: «Кто же теперь хозяйничает в моей долине?»
Со мной осталось только некое чувство на уровне инстинкта, замешенное на чутье, объяснить природу которого я был не в силах и не пытался, но не верить ему не могоно вышло со мной из глубин океана, оно несло в себе самом оправдание любого действия.
Через несколько часов меня неизбежно обнаружили и плотно-плотно обложили, а я некоторое время огрызалсяотстреливался, кого-то убил, кого-то ранил, но когда в последней обойме остался последний патрон, мои вспотевшие руки приставили нагретый ствол пистолета к моему подбородку, и мой палец, не дрогнув, нажал на спусковой крючок. Я правильно сделал, что в последнюю минуту выпустил из себя человека. Мне очень хотелось насильно выдавить человека из себя. Всё вышло удачно. Бледно-серое небо обуглилось и свернулось в узкий колодецв этот колодец провалилось моя человеческая сущность.
Мгновением проскочило неожиданное воспоминание: моё человеческое рождение. Крик и скользкая боль.
Ожерельем крошечных пузырьков всплывали в последнюю секунду сознания другие мгновенные воспоминания из моей жизнидаже такие, каких я, казалось, и не мог помнитьвсплывали и лопались. Оказалось, что всю мою человеческую жизнь ощущение ясности восприятия окружающего как-то притуплялось, затягивалось дымкой, какая бывает спросонья. Казалось, что сгущение реальности в муть и есть один из смыслов человеческой жизни. Все тридцать с гаком лет моего взросления и взрослости виделись, как в каком-то полусне, как сквозь почти прозрачное, но толстое стекло. Даже смерть моих человеческих родителей, сначала папы, потом мамы, не пробила этого слегка мутного жизненного стекла. На похоронах я не плакал, не мог на людях, думал: останусь один, тогда завою. Но и наедине с собой я прослезился совсем чуть-чуть, лишь скользнул по собственному горю. С годами я дробился. Ятот, с кем происходила жизнь, и ятот, который видел, что и как происходиломы оба были одним человеком, но всё-таки разными людьми. Не хватало единства, общего прикосновения. Настоящим мной не был никто.
Но вот в коротеньком процессе умирания сошлось всё: и возникшая прозрачность прожитого, и единство себя самого, и монолитность раздёрганной жизни, иногда стыдной, изредка упоительной. Мгновение умирания оказалось таким долгим, что я даже успел сообразить кое-что, вроде бы и не относящееся к моей личной человеческой смерти. Я понял, что хорошо знакомая мнея часто её слушалпустота и примитивность человеческих мыслей перед смертью проистекает от неимоверной внутренней занятости сознания собственной памятью, выкладыванием гигантской мозаики жизни заново.
Мне не удалось уйти из жизни по-человечески, как добропорядочной добыче. Мою смерть не констатировал врач в вежливых выражениях на фоне белых палатных стен, и над моим трупом не потекли слова скорби, возможноистинной, а скореенапускной. В конце концов, меня всё равно бы символично-ритуально съелина поминках. И, может быть, годами глодали бы мои кости, в суете вспоминая меня. Для того я и существовал по-человечески изначальнодобыча, жертва с инстинктивным нежеланием умирать, но смиренно ждущая единственного существенного жизненного действасмерти.
Глава 41. Тропа в ад
В аду они будут словно стадо, над ними воцарится смерть.
Сначала я продолжал падать в тот самый колодец, подаренный мне последней милостивой пулей. Тот колодец странным образом напоминал мне узкие щели обоих моих рождений. В момент, когда над моим трупом зашуршала склейка черного мешка, падение прекратилось. Я упал, но удара от падения не почувствовал: вотлетел, а вот уже стоял на дороге. А рядом со мной глухо рухнул булыжниккамень размером с человеческую голову. Сам не знаю почему, я взял и положил тот камень в конец дороги, лежащей передо мной. Дорога не узкая, не широкаятакая, что по ней только один и мог бы пройти, скорейдорожка. И гуськомносом в затылокпо дорожке, вымощенной нападавшими камнями, шли люди.
Не понимаю как, но я оказался в бесконечном хвосте людской очереди, мужчин и женщин, и сразу же не крайнимсзади в линию уже тянулись головы, головы, головы. Тут из-за спины меня пихнули кулаком в бок:
Чо вертишься? Нельзя здесь. Иди вперёд.
Не приставай, тут же заступился женский голос из очереди, Спешить-то некуда.
И посыпались реплики по затухающей амплитуде:
Спеши, не спеши, а
Всё равноу дорожки кончик
Минута не спасёт
Ничего не спасает
Медленно в меня просачивалось тягучее понимание моего местопребывания, не будь во мне унаследованного человеческого знанияни за что бы не догадался, где я. Болезненно подсвечивали, будто изнутри фосфоресцировали, сумеркини солнца, ни луны, ни зорь, ни полудня. В обе стороны от дорожки чах лес, смахивающий на осенний: деревья не просто голые, а иссохшие, как птичьи лапки. И ветер не крутил в приземистых выдохах листву: не водилось тут ни ветра, ни опавшей листвы, ни пожухлой травысерая, плотная, ровная земля. Так могла выглядеть только одна дорога на все мирыи этот, и тот, и не этотдорога поздних сожалений, тропа в ад.
Только человеческая вера способна создавать такую потустороннюю реальность послесмертья или послежизнья, в которой, не стирая камней, шаркают ноги душ из очереди в пекло. И шелестят шепотки неживых:
А рай тоже ждать?
Не, в раю ж нет никого, одни дети и идиоты
Они все загнали себя на эту тропувсе, кто хотел, желал, страстно вожделел, брал, вырывал, преступал, таился, капал яд, хватал сильной рукой, сочно жил, наслаждался и имел всё. И где-то там, далеко впереди, наверняка брели в ад мои трое первых, «невинно убиенных», трое охранников, умерших за чужой мешок с деньгами, замыкающий из тех троих нёс свою голову под мышкой. Близбредущие косились, приоглядывалисьголова под мышкой даже на той тропе попадалась теперь нечасто.
Сами же люди и выпросили бессмысленную отсрочку от вечности мученийустроили длиннющую дорожку по пустоши другого света. Вслед за душами падают камни добрых прижизненных намеренийиногда крупные, даже огромные, иногда мелкиедуши мостят этими камнями свою дорогу в ад, удлиняя на шажок, на полшага, на четверть шага свой путь. Вот и тянется бесконечная колонна грешников на бессрочную казнь. Каждая грешная душа мостит дорожку для тех, кто пойдёт следом. Мой камень не был мной заслужен, но явсё равно молодец, я поубивал стольких, что сделал, пожалуй, два добавочных шага по их камням.
Впереди незаметно ожило огненное зарево и пошло навстречу, разрастаясь, делая сумерки темнотой. На фоне адского огня проявилась чёрная рамочка, медленно расширилась и возвысилась в циклопическую арку квадратных ворот. Сквозь верхнюю перекладину насквозь прорезались огнём слова: «Оставь надежду входящий».
Для некоторых теней ад начинался сразу за воротами: какие-то неуловимо-серые личности выхватывали кое-кого из колонны и вталкивали в вонючие свиные загоны, под злобно гудящие тучи кусачих мух. Все прочие души толпились на берегу реки, у края смолистой воды, горящей отражением адского пламени на том берегу. Всё так же, по порядку, очередь грешников взбиралась по трапу на широченную палубу парома.
Великан-красавец, по самые брови заросший великолепной седой бородой, лениво опирался на весло и следил за погрузкой. Шикарный белый капитанский китель облегал торс великана. Изредка широкое весло било плашмя по грешным спинам и трамбовало пассажиров на палубе.
Я, как все, поднялся по трапу, и тут в мою грудь уткнулся край капитанского весла:
А ты куда, животное, прёшься?
Куда и все, ответил я смиренно и попытался протиснуться.
Тут для человеческих душ. А ты со своей зверской куда лезешь? Пшёл вон!
Как же? опешил я.
Да вот так! Могучее весло впечаталось мне пониже спины, и я понёсся туда, откуда упал.
Приложение к Части I
Тут собраны прямые обращения действующего лица романахищника к «читающим эти строки», не вошедшие в повествование по различным причинам, в том числе по этическим.
1. «Ты, читающий или читающая эти строки, знай, что я к тебе равнодушен, гораздо равнодушнее, чем ты ко мне, потому что у меня есть всё, и я сыт. Оттого-то я и пишу эти строки, а не охочусь на тебя. Пусть у меня теперь руки вместо щупалец, нет когтей и яда. Но ведь я могу взять в руки ножи или стволыи ты станешь моей добычей, если я захочу. Твоё спокойствие напоминает мне наивное неведение жертвы, приближающейся к засаде хищника. Сочти меня ограниченным, недооцени менямне такое на пользу. Можешь читать эти строки с начала, с середины, с конца, с любого местамне безразлично. А можешь и вовсе не читатьтогда положи эти строки туда, где взял, или взяла, и попробуй на вкус что-нибудь другое.»
2. «А чего бы хотел или хотела ты, читающий или читающая эти строки? Чтобы выживали все? Тебе всех жаль? Ты бы хотел или хотела, пожалуй, чтобы мы, хищники, не совершенствовали себя в борьбе за жизнь, а были неповоротливы и беззубы? Тыдобыча, а потому хочешь того, о чем мечтает добыча всегда и вездео мире без хищников. Но ты не дождешься, чтобы яхищниквыродился. Пойми: вместе со мной выродишься и ты, ты постоянно находишься на пути к вырождению, и только мое существование удерживает тебя от этого пути.»
3. «Я знаю, ты, читающий или читающая эти строки, был бы рад, если бы я пропал. Добыча всегда надеется, что хищники съедят друг друга, а до неё не доберутся. Твои надежды пусты.»
4. «А ты, читающий или читающая эти строки, смотришь на линию горизонта? Не смотришь? Тебе некогда? Добыча всегда чем-то занята, всегда суетится, по большей частиотъедается.»
5. «А ты, читающий ли читающая эти строки, знаешь вкус чужих объедков? Продолжаешь ими питаться? На здоровье. Питайся хорошо, добыча, будь жирной и вкусной. Разница между хищником и добычей в том, что хищник соглашается на объедки и крошки от слабости и на время, а добыча рада им всю жизнь.»
6. «Ты, читающий или читающая эти строки, никогда не поймёшь, что быть голоднымдо отчаяния унизительноне поймёшь, если ты покладистая, на все согласная и ко всему готовая дичь.»
7. «Ты, читающий или читающая эти строки, тоже, наверняка, ешь своих однокровных, но потихоньку, и травишь их, но помаленьку и незаметно. Тебе никогда не хватает решимостии никогда не хватитоткрыто пожрать ближнего своего или смело выплеснуть в него весь свой яд. Такое не по тебеты всего лишь скромная добыча, тебе привычней жить и действовать исподтишка.»
8. «И ты, читающий или читающая эти строки, тоже придумываешь всякие натянутые глупостипридумываешь, придумываешь, я-то знаюлишь бы избежать откровенного признания в том, что тебе просто хочется засунуть свой половой орган в кого-то, или чтобы в тебя кто-то засунул свой половой орган, в зависимости от того, самец ты или самка.»
9. «А ты, читающий или читающая эти строки, размножаешься? Размножайся, размножайся, брызгай семенной жидкостью без разбора, мечи икру не думая. Для хищника хорошо, когда добыча размножается.»
10. «Я уверен, что ты, читающий или читающая эти строки, совсем не думаешь о смерти и пустоте своего бессмысленного существования. И это правильно: добыча должна спокойно пить, есть и развлекаться, ни в коем случае не худеть от мрачных и тоскливых мыслей, а нагуливать свою мягкую и вкусную плоть для краткой услады хищника.»
11. «Послушай, а что чувствуешь ты, читающий или читающая эти строки, когда в твоих мыслях грубо копаются? Или ты этого даже не чувствуешь, счастливая добыча?»
12. «Впрочем, я уверен, что ты, читающий или читающая эти строки, любишь бесконечно мысленно обсасывать банальности, если ты простая мелкоплавающая добыча.»
13. «Представь себе, ты, читающий или читающая эти строки, ведь, может быть, я разгуливал у входа в твоё жилище и не вошел только из лени, может быть, я провел день именно в твоем декоративном пруду, и, может быть, по чистой случайности ты не стал или не стала моей добычей. Но тебе не стоит опасаться тёмных дождливых ночей или пресноводных водоемов, заросших по поверхности кувшинками, твои опасения тебе не помогутесли ты станешь добычей, то всё равно умрешь.»