Там в полночь танцевала Ровена; но вскоре за тем, устав от душных комнат, она спустилась в парк. Она искала одиночества и мечтаний, но поиски вначале были тщетными: среди клуб и беседок ей встречалось множество уютно сидящих на скамеечках или прогуливающихся пар, и она уходила все дальше в глубину парка, пока в очень затененной его части не увидала идущего к ней мужчину среднего роста в малиновом кальпаке, подпоясанного кашемировым кушаком; узнав его черные усы и ровный блеск зубов, Ровена вздрогнула
Вы выдохнула она, когда они сошлись. Я не знала, что вы здесь
Она глядела на него с неким благоговейным страхомвторое за день свидание внушило ее воображению, что встреча в парке была порождением абсолютной силы его личности, его воли и способности влиять на события; и она промолвила:
Эта наша встреча вправду необычайна: я искала грезы
Я помешал?
О, неттак Саул, разыскивая отцовских ослиц, нашел царство, Генри.
Царство и трагедию.
Ах, какой же вы мрачный человек! Но лучше умереть царем, чем жить крестьянином, не так ли? она чуть склонила голову набок, улыбаясь нежно и заискивающе.
И он:
Не лучше ли умереть «богиней», чем жить «женщиной»?
Искуситель, искуситель.
Я задал вопрос.
А я ответила! В Неаполе, через месяц, и однако, если бы Ровена внимательно глянула в себя, она нашла бы, что ее ответ месяц спустя не слишком отличался бы от сказанного в эту ночь; но время и место были полны музыки и волшебства, тени в лунном свете веяли грезами, и Ровена с тайным беспокойством вернулась к предмету беседы, флиртуя, поигрывая этим острым оружием с мистицизмом и меланхолией, наполовину ребяческими и всецело женскими.
Мы все время встречаемся! заметила она. Что же нас заставляет?
Физика учит, ответил он, что некоторые атомы тяготеют друг к другу. Они неразделимы. То же и в сфере духа.
Значит, мы все подчинены Закону?
Атомы подчинены химическому принуждению; духи подчиняются велению Провидения.
Так что, к примеру, наша встреча сейчас
Погодите, сказал он, протягивая руку, может быть, вот ее объяснение
Они стояли в древесной аллее, окруженной живой изгородью аралий; аллея шла под уклон и немного повыше влюбленных стоял павильон, размещенный у стены; Дарнли со словами «Вон там» указывал вниз, где в свете двух мавританских фонарей виднелось вдалеке какое-то испещренное пятнами животное, грациозными прыжками мчавшееся к ним по аллее.
Глаза Ровены, расширившись, устремились на зверя.
Что это за прошептала она.
Леопард с озера Цана
Сбежал из зверинца?
Очевидно. В этих лесах немало
Но он все ближе!
Вы не боитесь? Una lonza leggiera е presta molto, che di pel mac
Генри!
Вот и наше снадобье
О, не таким же способом, конечно! и она слегка подалась назад, видя, что лоснящееся, шелковистое, гибкое создание, зловещее в своей красоте, быстро приближается.
Однако, проговорил Дарнли, аллею позади перегораживают павильон и стена, прохода в живой изгороди также не видать: боюсь, мы в ловушке Но и будь здесь выход, леопард догнал бы нас, попытайся мы бежать.
Спасите меняумоляю!
Вы настаиваете?
Разумеется!
Но как?
Вы не вооружены?
Нет у меня только это сказал он, отцепляя от пояса изогнутое лезвие крошечного индийского кинжала, игрушку с агатовой рукоятью. Но он лишь способен поранить, а рана, без сомнения, приведет зверя в бешенство
Генри! Как близко! Он остановился! смотрит на нас!
Пусть смотрит. Со стороны может показаться, что вы взволнованы
Нет! Нет! Я не взволнована Но спасите меня
Мы можем сейчас же покончить
Это ужасно! Спасите меня, молю!
Вы все же настаиваете?
О да! произнесла она, не понимая, как мог он ее спасти, но с давних пор убежденная в способности его воли творить чудеса; он и впрямь перевел взгляд со зверя на нее, проговорив:
Я могу спасти вас, но лишь одним путемутратив часть себя. Скажите же, долго ли мне после этого придется ждать?
Утратив часть?.. Я не пони В любое время, когда захотите! Только спасите меня от
Завтра?
Смотритеон снова бежит к нам! Да! В любой миг
На рассвете?
Зверь был уже в трехстах футах от них.
Да!
Вы согласны?
Да, да Смотрите!
Вы обещаете?
Да!
Дарнли без дальнейшего промедления поднял кинжал; три быстрых удара разрезали у плеча его кафтан, и он рывком оторвал и бросил на землю рукав, оставив руку обнаженной; после чего граф, в такой же степени ученый анатом, в какой и охотник-космополит, знакомый с привычками животных, погрузил лезвие в свою плоть в той точке плеча, где плечевая кость соединяется с лопаткой в головке суставного гнезда, затем рассек ближайшие сосуды, мышцы, надкостницу, а после, искусно повернув кинжал, вставил острие между хрящами сустава. Его действия были такими молниеносными и одновременно точными, что он почти закончил операцию, прежде чем Ровена, побледневшая от удивления, успела понять, что происходит; и только когда она заметила поток крови, хлынувший по сделавшейся белой руке, увидела его сурово сжатые челюсти, точно высеченные из гранита, она все поняла и издала крик, а зверь, нюхавший воздух едва ли в шестидесяти футах от них, громко заскулил
Отбросив кинжал, Дарнли охватил свое левое запястье правой рукой, потянул и вырвал руку из плечевого сустава; он успел вовремя, ибо глаза зверя уже зажглись зелеными искрами хищного желания, и когда леопард пополз, прижимаясь брюхом к земле, извиваясь и готовясь к прыжку, Дарнли взмахнул оторванной рукой, как палицей; рука полетела, крутясь, и упала прямо перед мордой зверя.
Леопард с мгновенным восторгом набросился на этот дар небес.
Подождав с минуту, пока леопард не приступил к трапезе, наклонив голову набок и грызя руку с зажмуренными глазами, Дарнли стал угрожающе наступать на него, топая ногами; леопард, схватив добычу и рыча, отступил вниз по аллее; Дарнли вновь двинулся вперед, и леопард от неожиданности снова попятился; так они добрались до конца аллеи, где зверь прыжком скрылся из виду.
Все это время Ровена стояла, окаменев; но увидев, что граф возвращается, она побежала с холма к нему; он прижимал к левому плечу кушак и был бледен, как кобылье молоко. В ее лице также не было ни кровинкиона понимала, что Дарнли выкупил ее жизнь ценой своей крови.
Видите ли я должен оставить вас, выдохнул он, дыша неровно и коротко, громко выпуская воздух из посиневших губ, но по-прежнему улыбаясь; и, произнеся «Я должен вас оставить», он небрежно глянул влево, как на прореху в одежде.
И она:
О, Генри, умоляю! умоляю! врача
Это ни к чему, задыхаясь, произнес он со всей бесстрастностью, доступной смертному. Я остановился в «Отель дЭспань», неподалеку Я вернулся чтобы сказать вам до свидания.
Ах, Генри! промолвила она, положив руку на его правое плечо, а он, нежно глядя на нее, спросил:
Вы наконец отдаете себя мне?
Умирающее «да» вздохом слетело с ее губ, почти соприкоснувшихся с его губами; но воля его подавила всякую ласку: она была отдана другому«до смерти»; после смерти она будет принадлежать ему. Но не сейчасон был человеком чести, нерушимой порядочности
Итак, на рассвете? раздался его голос.
Вновь испытывая смятение, она отшатнулась.
Когда наступит рассвет?
Ровно в половине седьмого.
Завтра?
О да.
Покинуть все Ну хорошо, но скажем, в семьили в восемь.
Тогда в восемь. Возьмите это.
Отняв кушак от кровоточащей округлой раны, он извлек два пузырька и отдал ей один со словами:
Три капли.
В восемь?..
В восемь Arrivederci.
Генри Бога ради прошептала она ему вслед.
Но он ушел; и она, стоя там в ужасе, смотрела, как он, пошатываясь, спускался по склону, ибо он уже умирал, но был пьян, как от вина. Удары ее сердца падали медленно и громко, словно удары молота, и сердце это было расколото надвое: она должна была умеретьно жаждала жить.
С трех ночи до семи утра Ровена крепко спала.
Открыв глаза, она сразу ощутила на душе ужасающую тяжесть и задрожала. Но так же, как и в другие дни, Ровена вызвала звонком горничную; и, когда та вошла, она, лежа на кушетке в своем будуаре в бледно-оранжевом парчовом халате, негромко произнесла одно слово:
Шоколад.
Выпив немного испанского шоколада, густого, как суп, она на время вручила себя в руки горничной, наслаждаясь роскошным скольжением гребня в волосах; затем она отпустила служанку. К тому времени до рокового часа, восьми, оставалось всего двадцать минут, утро же было ясное и теплое.
Она протянула руку, взяла пузырек, что дал ей граф, и несколько минут вертела его в пальцах; ее губы кривила гримаска нетерпения. Утро приносит размышления; Ночьэто иное царство и иной образ существования, и при ярком свете солнца мы глядим на ее лунные сияния и бури чувств с некоторым изумлением и вновь обретенным здравомыслием. Встав, Ровена на цыпочках подошла к окну и, разжав пальцы, позволила пузырьку упасть вниз, прислушавшись к хрупкому звону разбившегося стекла на камнях двора. Но теперь она побледнела, как сама смерть.
О, сносить его презрениеон жив, она жива! Это тоже было своего рода смертью, ибо она была соткана из его мыслей и мнений и долго жила и воспринимала свое бытие в его фантазии о ней; и так она стояла, и виновато ждала, прижимая руку к мчащемуся бешеным галопом сердцу, а драгоценные минуты уходили В восемь он умретоставалось всего семь минут Нужно написать ему, остановить его; но не следовало ли сделать это раньше? Не терять драгоценные мгновения? Дарнли сказал, что поселился в «Отель дЭспань»; но она не знала, где находилась гостиница, и минуты незаметно уходили, пока она попусту теряла времясердце осыпало ее тяжкими упреками, но мысль о его презрениион жив, она живабыла такой же тяжкой. Она позвонила.
Далеко ли «Отель дЭспань»? со злостью спросила она.
В четверти мили, миледи, ответила горничная.
Торопитесь снарядите верхового
Она нацарапала и бросила горничной записку с единственной невыразительной строкой: «Прошу вас, ничего не делайте».
Оставшись одна, она заперлась, инстинктивно скрывая от посторонних глаз дрожь, неудержимо охватившую теперь все ее тело; затем упала на кушетку, с силой сомкнув веки.
Еще три минуты: тиканье маленьких часов, торопящихся пробить, сотрясало ее всю, и удары прозвучали, как грохот гибельного барабана: первый, второй четвертый, пятый и с роковым восьмым из груди ее вырвался, по правде сказать, вздох облегчения.
Прощай! Она не сомневалась, безусловно чувствовала, что он мертв, и в этот миг в ней смешались ненависть, от-вращение и осознание того, что она навсегда от него избавилась.
Увы, слепой смертный! не сознающий, что вокруг всякого объектаМириады! что много бесконечней яви вещей то Бездонное, на коем они расцветают!
Гонец леди Ровены прибыл в «Отель дЭспань» в десять минут девятого; вся гостиница ходила ходуном; он заторопился назад с известием, что лорда Дарнли обнаружили мертвым.
Каково же было его изумление, когда по возвращении он нашел палаццо своего господина в такой же растерянности, какую наблюдал в «Отель дЭспань»! Потрясенные сотоварищи поведали ему, что ровно в три минуты девятого по всему крылу дворца, где располагались покои леди Ровены, разнесся крик, крик столь ужасающий, что все похолодели до мозга костей, смешение сопрано и хрипа, дикое и жуткое Но слуги, сбежавшиеся к покоям Ровены, нашли двери запертыми
А ближе к вечеру весь Рим был удручен слухами о двух кончинах; печаль усиливала мрачная тайна, окутывавшая грустное событие: если в случае лорда Дарнли достаточно очевидной причиной смерти являлся сильнодействующий яд, распространенный среди кули Пуны, в случае леди Ровены все лишь напрасно ломали головы. Правда, состояние слизистой оболочки ее горла, по словам докторов, позволяло заподозрить удушение; но этому выводу сопутствовал и другой, а именнопальцы душителя (если то был душитель) отличались такой консистенцией, что не оставили ни малейшего следа или отпечатка на снежной белизне горла Ровены.
ЖЕНА ЮГЕНЕНА
генен, мой друглюбитель искусств, острых ощущений и нервных импульсов, идеальный boulevardier и persifleur, не иначе, утратил рассудок, со всей уверенностью заключил я. По крайней мере, к такому заключению я пришел, когда после долгих лет молчания получил от него следующее письмо:
«Сдили, друг мой; этим именем называют они теперь сей древний Делос. По каковой причине и было сказано: Так проходит мирская слава.
Ах! Но для меня он, как и был для нее, все еще Делос, священный остров, где родился Аполлон, сын Лето! Из своего жилища на вершине Кинта я вижу широкую дугу Киклад, вижу суда с приношениямиплодами Сирии, Сицилии, Египта; вижу ладьи, привозящие на праздник божественных посланниц Пан-Иониисвященные одеяния богинь трепещут на ветру, что вновь доносит до меня их песни избавления.
Остров ныне почти целиком принадлежит мне. Я также, без малого, единственный его обитатель. Делос имеет, как вы знаете, всего четыре мили в длину и вполовину меньше в ширину; я приобрел каждый свободный фут его поверхности. Я живу на плоской гранитной вершине Кинта и здесь, друг мой, я умру. Цепи неумолимей и ужасней тех, какие знали когда-либо члены Прометея, приковывают меня к этой скале.
Друг! друг! вот по кому тоскует мой больной дух. Живой человек: мертвых у меня достаточно, живых чудовищ, увы, слишком много! Престарелый слуга, быть может, двое, которые, как кажется, настойчиво избегают менявот и все мое человеческое общество. Осмелюсь ли просить вас, спутника моих давних лет, прийти на помощь несчастному, погибающему в этом месте запустения!»
Письмо продолжалось на многих страницах с тем же смешением высокопарности и отчаяния и содержало, кроме того, подробное обсуждение пифагорейской доктрины метемпсихоза. Трижды встречалось словосочетание «живые чудовища». Подобное послание, и от него, не могло не возбудить у меня крайнего любопытства и жалости.
Путешествие из Лондона на Делос не назовешь близким, но я, уступив во время длительного отпуска непреодолимому побуждению и приятным воспоминаниям о прошлом, в одну звездную ночь все же сошел на песчаный берег в некогда знаменитой гавани маленького греческого острова. Мое прибытие можно точно датировать благодаря тому, что произошло это ровно за два месяца до весьма необычайного природного катаклизма, случившегося на Делосе ночью 13 августа 1880 года. Я пересек кольцо плоской земли, которое тянется вдоль берегов острова, и начал подниматься на центральную гору. Дремотный воздух изнывал в диком дыхании роз, жасмина и миндаля; не было недостатка в стрекоте цикад и искорках светлячков, дополнявших наркотическое очарование этой страны грез. Менее чем через час я вошел в запущенный сад и положил руку на плечо высокого сутулого человека в аттических одеждах, одиноко бродившего под деревьями.
Он испуганно вздрогнул и повернулся ко мне.
Ах, сказал он, тяжело дыша и прижимая обе руки к груди, это было так неожиданно! Мое сердце
Он не смог продолжать. Это был Югененон и не он. Густая борода, стекавшая по его белой шерстяной одежде, была, как я мог заметить, все такой же черной; но неопрятные космы волос, колыхавшиеся с каждым дуновением зефира вокруг его головы и шеи, обесцветились до снежной белизны. Он смотрел на меня тусклыми и запавшими глазами давно умершего человека.
Мы вместе пошли к дому. Одного взгляда на здание было достаточно: я понял, что каким-то таинственным образом, в какой-то степени, Прошлое сковало и омрачило интеллект моего друга. Особняк был чисто эллинского рода, но поистине непредставимого размерадебри, а не жилище. Я оказался в древнегреческом доме, только во много раз увеличенном и превращенном в бесконечное, непрерывное скопление греческих домов. Он был одноэтажным, хоть здесь и там над громадной плоской крышей возвышался второй ярус комнат. К этим последним вели лестницы. Мы прошли через дверь, открывающуюся внутрь, в коридор, который, в свою очередь, привел нас на прямоугольный мраморный двор; это была аула, окруженная коринфскими колоннами, с каменным алтарем Зевса Геркейоса в центре. Вокруг двора располагался с каждой стороны ряд залов, покоев, таламосов, увешанных богатым бархатом; и весь колоссальный дом, состоящий из сотен и сотен копий таких же дворов и окружающих помещений, образовывал непроторенную пустыню комнат, в чьих однообразных лабиринтах непременно заблудился бы и самый хитроумный путник.