И он был отлучен от людей, и жилище его было у зверя полевого; и волосы его отросли, как птичьи перья, как перья орла; и ногти его стали как птичьи когти, как когти выпи; и ел он траву, как дикий бык.
И тело его было орошаемо росою небесной.
НЕВЕСТА
Не видать ему ручьев, рек, текущих медом и молоком!
ни встретились у «Круппа и Мейсона», производителей музыкальных инструментов из Маленькой Британии; Уолтер проработал там два года, а затем появилась Энни, чтобы печатать на машинке и быть полезной.
Они начали «гулять» вместе после шести; и когда съехал постоялец миссис Эванс, матери Энни, последняя упомянула об этом, и Уолтер поселился у них, на Калфорд-роуд 13, Ν. К тому времени Энни и Уолтер, можно сказать, были почти помолвлены. Однако его жалованье составляло всего тридцать шиллингов в неделю.
Он был настоящим кокни, этот Уолтер: хорошо сложенный человек лет тридцати, с сильными плечами, с квадратным лбом, усами и черными пятнами угрей на носу и бледных щеках.
В вечер своего прибытия в номер 13 он впервые увидел Рейчел, младшую сестру Энни. Обеих девушек, на самом деле, звали «Рейчел»в честь оплакиваемой матери миссис Эванс; но Энни Рейчел в доме называли «Энни», а Мэри Рейчел называли «Рейчел». Рейчел, взявшись за веревку, помогла Уолтеру дотащить коробку с вещами в верхнюю заднюю комнату, и здесь, при свете лампы, он увидел перед собой высокую девушку с почти черными волосами и россыпью веснушек на очень белом, тонком носике, на кончике которого часто выступали капельки пота. У нее было худое лицо, и ее верхние зубы выдавались вперед, так что губы сжимались с трудом; она была не такой хорошенькой, как малышка Энни, вся кровь с молоком, но с первого взгляда можно было догадаться, что Рейчел требовала к себе больше уважения.
Что ты о нем думаешь? спросила Энни, встреченная Рейчел по пути вниз.
Он, кажется, хороший парень, сказала Рейчел, довольно симпатичный. И сильный, это точно.
Уолтер провел этот вечер с ними в гостиной, посасывая закопченную короткую трубочку, которая при этом хлюпала и булькала; и миссис Эванс, смуглая пожилая дама без талии, сплошные вздохи и одышка, решила, что он «человек воспитанный и порядочный». Когда пришло время ложиться спать, Уолтер предложил возглавить общую молитву; и они на это согласились, так как Энни предупредила мать и сестру, что Уолтер «христианин». Когда же он направился в свою комнату, преданная девушка нашла предлог, чтобы выскользнуть за ним, и в коридоре первого этажа раздался звук быстрого поцелуя.
Только один, сказала Энни, подняв палец.
А как же его младший братец? усмехнулся он. Таким смешком сопровождались все его шутки: эдакий гортанный смешок, который спускался или застревал в горле вместо того, чтобы подняться к губам.
Оставь при себе, игриво сказала она, погладила его по щеке и побежала вниз.
В ту ночь Уолтер впервые спал в доме миссис Эванс.
В целом он вскоре стал проводить много времени в обществе женщин: театры казался ему отвратительными, и по вечерам он оставался в полутемной гостиной, разделяя семейный ужин из хлеба с сыром и выслушивая вздохи миссис Эванс по поводу ее утраченного положения в мире. Рейчел, вечно молчаливая, шила; Энни, чьи отношения с Уолтером еще оставались в секрете, пусть о них и догадывались, умела играть гимны на стареньком пианинои играла. В конце вечера Уолтер откладывал свою неизменную мокрую трубку, возглавлял молитву и шел спать. По утрам они с Энни чаще всего вместе отправлялись в Маленькую Британию.
Наступил день, когда он признался Энни в намерении попросить управляющего немного «открутить вентиль», и когда Его Ужасное Величество и вправду пообещало это сделать, радость была на небесах, и радуги озарили будущее, и пошли у них тайные разговоры о кольцах, о свадьбе, о «Доме». Энни почувствовала себя в непосредственной близости от царства Брака и возрадовалась. Но в 13-м номере ничего еще не было сказано вслух: с учетом былого величия миссис Эванс тридцать шиллингов в неделю достатком не считались.
В следующее воскресенье, вскоре после обеда, произошло кое-что странное: Рейчел, молчаливая Рейчел, исчезла. Миссис Эванс звала ее, звала и Энни, но оказалось, что Рейчел в доме нет, хотя уборка со стола после обеда, ее обычная обязанность, была брошена на середине.
Рейчел вернулась только к чаю. Она была холодна, несколько угрюма и немного бледна; ее губы плотно сомкнулись на выступающих зубах. Когда Рейчел несмело допросилиибо все очень боялись вспышки ее негодованияона ответила, что всего лишь навещала Алис Солусби в нескольких кварталах от дома, решив поболтать с подругой. И это была правда.
Однако это была не вся правда; она также заглянула в «Воскресную школу Черч-лейн», и этот факт она виновато скрыла. В течение получаса она мрачно сидела в заднем углу комнаты, слушая «обращение». С обращением выступал Уолтер. Каждое воскресенье, после обеда, он откладывал в сторону свою любимую трубку и отправлялся в эту школу. Собственно говоря, он был ее «руководителем».
После этого тон и характер маленького домашнего сообщества резко изменились, и в сквозь его заурядность начал проступать истинный оттенок ада. Прежде всего, возник вопрос, могло ли случиться, что Рейчел «обратилась к религии», чего ее мать и Энни никак от нее не ожидали. Рейчел обладала сильным и жестким характером и всегда презирала святош и проповедников. Но теперь по воскресным вечерам она стала выходить одна, холодно объясняя, что идет в «молельню». В какую именно молельню, она не уточняла; на самом деле, это был Ньютон-стрит-холл, где Уолтер часто увещевал прихожан и «вел молитвы». В классной комнате Черч-лейн вечером по четвергам проводилось молитвенное собрание; и дважды за один месяц Рейчел вышла в четверг вечеромвскоре после Уолтера. Тайную болезнь, чьей добычей сделалась бедная девушка, теперь едва ли можно было скрыть. Вначале она страдала от горького и одинокого стыда; рыдала в сотнях пароксизмов; надеялась утаить свою немощь. Но ее рана была слишком глубока. В долгие субботние летние вечера Уолтер проповедовал на уличных углах, и Рейчел, иногда скрытно, иногда открыто, посещала эти собрания, смиренно распевая вместе с другими небожественные гимны современного евангелиста. В другие вечера, когда он сидел в гостиной, она тихо шила и почти все время молчала. Когда в семь вечера она слышала, как в замке входной двери поворачивался ключ Уолтера, ее сердце летело к нему; когда он по утрам уходил на работу, ее мир обращался в пепел.
Прямо удивительно, что в последнее время происходит с нашей Рейчел, сказала Энни в поезде по дороге домой. Ты ей, похоже, всю душу перевернул.
Он хихикнул, мокро втянув слюну с корня языка и моляров.
Ну, не преувеличивай! сказал он. С ней все в порядке.
Я знаю ее лучше, чем ты, понимаешь. Она сильно измениласьс тех пор, как ты у нас поселился. Похоже, она немного грустит или что-то такое.
Бедняжка! Ей не хватает заботы, не так ли?
Энни тоже засмеялась: но менее жестоко, с большим беспокойством.
Она не должна грустить, если вручает свое сердце Господу! Люди, кажется, думают, что христианин должен быть таким и сяким. Христианин, если на то пошло, должен быть самым развеселым парнем!
Это было в четверг, перед вечерним молитвенным собранием на Черч-лейн, и Уолтер еле успел заскочить домой, умыться, схватить свою Библию и уйти. Рейчел, со своей стороны, видимо, теперь действительно сильно страдала любовным помешательством, иначе она бы поняла, что пойти за ним в тот вечер, в третий раз подряд, означало навлечь на себя лишние вопросы. Но это соображение даже не пришло ей в голову: Рейчел была полностью ослеплена и очарована личностью Уолтера. В течение дня, прибираясь в доме, она с нетерпением ждала именно этого момента, и в ту же секунду, когда дверь захлопнулась за ним, она оказалась у зеркала, побледнев и одеваясь в напряженной и трепетной суматохе; и, наводя последние штрихи, она взглянула с горькой ненавистью на выступающую над зубами губу.
В тот вечер она впервые дождалась в молельне конца службы и медленно пошла домой, зная, что Уолтер будет возвращаться той же дорогой; и вот он догнал ее, держа в руке Библию в марокене, в которой почти каждая строка была подчеркнута красными и черными чернилами.
Как, это вы? сказал он, взяв в свою ее холодную от пота руку.
Да, это я, ответила она жестким церемонным тоном.
Вы хотите сказать, что были на встрече?
Да.
Как, где были мои глаза? Я вас не заметил.
Маловероятно, что вы хотели меня заметить, мистер Теегер.
О, прекратите! За кого вы меня принимаете? Я только рад! И я вот что скажу вам, мисс Рейчел, я скажу вам то, что Господь Иисус сказал одному молодому человеку: «Недалеко ты от Царствия Божия».
Она уже была там! рядом с ним, наедине, на темной площади, но все же страдающая, сгорающая в пламени такой неукротимой страсти, что поглощает, возможно, только самые сильные натуры.
Она оперлась на его руку, которую он так и не подумал предложитьи, когда он направил свои шаги прямо к дому, сказала, вся дрожа:
Я пока не хочу идти домой. Мне хотелось бы немного прогуляться. Вы не возражаете, мистер Теегер?
Возражаю? Нет. Что ж, пойдемте.
И она стали гулять по путанице улиц и площадей; он говорил о «Служении» и повседневных вещах. Через полчаса она говорила:
Мне часто хочется быть мужчиной. Мужчина может говорить и делать то, что ему нравится; но с девушкой все по-другому. Вот вы, мистер Теегер, всегда тут и там, люди вас слушают и тому подобное. Мне часто хочется быть всего лишь мужчиной.
Ну, знаете, все зависит от того, как вы на это смотрите, сказал он. И послушайте-ка, вы можете называть меня Уолтером, так будет проще.
О, я не стала бы этого делать, отозвалась она. До тех пор, пока
Ее рука дрожала на его руке.
Ну, говорите же. В чем дело?
До тех пор, пока мы не узнаем что-то более определенное о васи Энни.
Он издал влажный смешок. Теперь она быстро вела его вокруг площади, все вокруг и вокруг.
Ох уж вы, девушки! воскликнул он. Небось, сплетничали, как и все девушки? От вас очень сложно что-нибудь скрыть, правда?
Но в этом случае особо нечего скрывать, насколько я понимаю, так ведь?
Уолтер рассмеялся, и смешок, как всегда, застрял у него в горле.
О, бросьтеэто было бы слишком откровенно, не так ли?
После минутного молчания Рейчел произнесла предательскую фразу:
Энни никого не любит, мистер Теегер.
О, оставьтедовольно громко сказано, о ком бы ни шла речь. С ней все в порядке.
Нет, не в порядке. Конечно, большинство девушек глупенькие и тому подобное, и им нравится выходить замуж
Ну, это только естественно, не так ли?
Это была шутка; и снова смех скатился вниз и застрял в его горле, как комок мокроты.
Да, но они не понимают, что такое любовь, сказала Рейчел. У них нет никакого представления. Им нравится быть замужними женщинами, иметь мужа и тому подобное. Но они не знают, что такое любовь, поверьте мне! Мужчины тоже не знают.
Как она дрожала! ее тело, ее умирающий голосона тяжело опиралась на его руку, и луна, с торжеством выглянувшая теперь из-за облаков, на миг ярко осветила безумие ее призрачного лица.
Ну, я не знаю, мне кажется, мисс, я понимаю, что это, сказал он.
Не понимаете, мистер Теегер!
И что же тогда?
Потому что, когда это овладевает вами, оно заставляет вас
Ну хорошо, выкладывайте. Кажется, вы все об этом знаете.
И Рейчел начала рассказывать ему об «этом»с бешеными определениями и доселе неведомой ей самой силой выражения. Это было безумие, и имя ему было Легион, это была одержимость фуриями; это был спазм в горле, трепет рук и ног, и жажда зрачков, и огнь в костях; это была каталепсия, транс, апокалипсис; это было высоким, как галактика, и низменным, как сточная канава; это был Везувий, северное сияние, закат; это была радуга в выгребной яме, святой Иоанн и Гелиогабал, Беатриче и Мессалина; это было преображение, и проказа, и метемпсихоз, и невроз; это был танец менад, укус тарантула и солнечное крещение. Она изливала дикие определения в простых словах, но с отчаянием человека, сражающегося за свою жизнь. И она не произнесла и половины, когда он понял все до конца; и как только он понял, он был покорен и погиб.
Вы же не хотите сказать он запнулся.
Ах, мистер Теегер, ответила она, нет слепых хуже невидящих.
Его рука обвилась вокруг ее дрожащего тела.
Говорят, что у каждого свой недостаток; и этот человек, Уолтер, ни в коем случае не человек с крепким умом, в делах любви безусловно склонялся к импульсивности, распущенности и слабости. И эта тенденция только усиливалась благодаря вполне искренней направленности его ума к «духовным предметам», ибо под влиянием внезапного искушения его существо с еще большей пылкостью возвращалось в свое природное русло. В целом, не будь он пуританином, он был бы Дон Жуаном.
Рейчел мигом повисла у него на шее, и он стал страстно ее целовать.
После этого она сказала ему:
Но ты делаешь это только из жалости, Уолтер. Скажи правду, ты влюблен в Энни?
Он, как Петр, сразу отрекся.
Это ты так говоришь!
Нет, влюблен, настаивала она, наполненная блаженством его отречения.
Ха! Нет. И никогда не был. Ты та самая девушка, что мне нужна.
Вернувшись, они вошли в дом порознь: он первым, она же еще двадцать минут ждала на улице.
Дом был маленьким, и поэтому сестры спали вместе в комнате на втором этаже; Уолтер в задней комнате на втором этаже; миссис Эванс в задней комнате на первом этаже, а передняя комната первого этажа служила «гостиной».
Девушки обычно ложились спать одновременно, и в тот вечер, когда они раздевались, произошла ссора.
Спервадолгое молчание. Затем Рейчел, чтобы что-то сказать, указала на новые перчатки Энни и спросила:
Много дала за них?
Деньги и благодарность, ответила Энни.
С этого началось.
Ну, нет необходимости грубить, сказала Рейчел. Она была счастлива, она была в раю и презирала Энни в тот вечер.
А все-таки, сказала Энни, помолчав минут десять перед зеркалом, а все-таки, я никогда не бегала бы так за мужчиной. Я лучше умру.
Ума не приложу, о чем ты говоришь, промолвила Рейчел.
Не притворяйся. Мне было бы стыдно за себя, будь я на твоем месте.
Что ты болтаешь? Маленькая дура.
Это ты дура. Вешаться на человека, который и знать тебя не желает. Как еще ты можешь назвать себя?
Рейчел рассмеяласьсчастливо, но угрожающе.
Не беспокойся, девочка моя, сказала она.
Только подумать, каждый вечер выходить на улицу, чтобы попасться мужчине на глаза! Так знай, девочка моя, это отвратительно!
Правда?
Ты же не станешь отрицать, что была сегодня вечером с мистером Теегером?
Нет, не была.
Врешь! Любой поймет по твоему радостному лицу.
Ну, предположим, что была, и что из этого?
А то, что женщина, я считаю, должна быть приличной; женщина должна уметь управлять своими чувствами, а не выставлять себя напоказ. Поверь, мне противно думать об этом!
Вот и не думай, и не ревнуй, моя милая.
Нежная Энни вспыхнула!
Ревновать? К тебе?!
Знаешь, для этого нет никакой причиныпока что.
Я не ревную! И причины никогда не будет! Ты считаешь мистера Теегера сумасшедшим? На твоем месте я бы сперва вставила несколько фальшивых зубов!
Так Энни пала в бездну вульгарности; но она знала, что лишь этим способом сможет добраться до Энни, ткнуть, как раскаленным прутом, в нервный узел ее страданий; и в самом деле, при этих словах лицо Рейчел стало напоминать добела раскаленное железо, и она вскричала:
Оставь мои зубы! Мужчина смотрит не на зубы! Мужчина смотрит на хорошо сложенную женщину, а не на пухленькую коротышку!
Спасибо. Ты очень добра, ответила Энни, испуганная яростью похлеще своей собственной. Но все же, Рейчел, глупо говорить, что я ревную к тебе. Я знала мистера Теегера за шесть месяцев до тебя. И тебе недолго осталось его знать, потому что я не хочу, чтобы здесь позорили мать, и это для него неподходящее место. Я легко могу уговорить его съехать как можно
Услышав это, Рейчел взвилась и грозно подняла руку, готовая влепить Энни пощечину.
Только посмей заставить его съехать! Я разорву твою маленькую
Энни заморгала глазами, вздрогнула, всхлипнула: в ней больше не осталось боевого духа.