Он не видел их лиц. Их будто стерли, превратив в бледные сумрачные формы. Зато видел кожистые крылья и белые, как кость, рога.
Желудок снова скрутило. Черная молния боли расщепила внутренности.
Здравый смысл кричал на языке пращуров. Они заманили его сюда, они принесут его в жертву неведомому божеству
Вадим стал оседать в тесном проходе, когти соседки рвали спину, выковыривая позвоночный столб. Парень пытался засунуть пальцы ему в рот. Мужчина пел.
Я обращаюсь к Тебе, Владыка джинов! Я призываю Тебя! Я заклинаю Тебя!
Боль и страх ослепилион ударился головой обо что-то твердое, возможно, столикударился с размаху о взлетную полосуударился о яркое чужое воспоминание, о жажду охоты.
Его глаза широко распахнулись.
Нет, не жертва.
Он сжал челюстизубы скрежетнули по кости, погрузились в сустав, надавил и выплюнул на пол извивающийся палец. Парень отшатнулся, опустился на полку, держа перед собой покалеченную кисть, из которой почему-то не спешила течь кровь.
Он развернулся и ударил девушку локтем в ухо. Маленькая голова откинулась в сторону, врезалась в дверной стопоротвратительно хрустнуло. Он ударил снова, в безобразную маску, размытую мишень.
Развернулся, ухватил мужчину с больными глазами за рукав и рванул на себя. Встретил коленом. Отбросил под столик. Стал избивать ногами.
Поднял голову и уперся взглядом в грязное стекло.
В призрачном отражении увидел пожилого мужчину с длинной бородой и седыми патлами.
Отец звездных богов, выдохнуло сидящее на полке крылатое существо.
Он переступил через тело другой твари и выбрался в коридор.
Поезд стоял на конечной станции.
Стены и потолок косого коридора украшали гвозди с квадратными шляпками. В купе проводников на полке лежало высохшее тело в форменной одежде. На лице мумии отпечатался ужас предсмертного видения. Повсюду валялись разодранные пластиковые бутылки, пол был залит водой и напитками, темные лужицы стояли в запавших глазницах.
Он спустился на перрон и упал на колени. Его вырвало потоком соленой воды. Спазмы в желудки стихли.
Взвыли панцирные гонги, запели раковины. В голову хлынули воспоминания. Яркие языки утраченной памяти на миг ослепили его, когда он повел кругом глазами, чтобы поприветствовать тех, кто желал его возвращения. На платформе стояли люди и мверзи, ночные призраки, его безликие слуги.
Защити нас от Древних!
Верни смех наших сыновей!
Они хотели, чтобы он снова поселился на утесе.
Они принесли дары Ноденсу-спасителю. Ему, пять лет назад поверженному в высоком космосе проекцией Даолота и рухнувшему на Землю, где он укрыл искру своей жизни в человеческом теле, угасающем на руинах железной машины.
Мир, скрытый в тени.
И бог, скрытый в человеке.
«В каждом пшеничном зерне таится душа звезды»прочитал где-то, когда-то, тот, в чьем теле он вернулся в затерянный среди пространства город.
Он оглянулся на поезд. Они, все трое, смотрели на него сквозь исцарапанное стеклоте, кто помог ему родиться заново, кто пробудил в нем Охотника.
В сердце разгорался огонь.
Да приду я в мир Луны, сказал он и поднялся с колен.
На далеких бакенах протяжно звонили колокола.
Он двинулся на восток, миновал пересохший водоем и красно-бурую кирпичную башню; прошел насквозь притихший город с мешаниной колониальных строений, церквями и погостами; тропинка вилась по луговым разливам к скале, на вершине которой стоял островерхий серый дом.
Дом не желал ему зла, не залучал его в свои сетидом искал, звал.
И хозяин вернулся.
В небе неслись пронзительные крики чаек. Впереди бежал огромный бурый пес.
Ноденс, бог глубин, шел к восточному отлогу утеса. Он нашел длинную палку и поднял ее, нашел острый камень и приладил его к палке. Его горящие глаза неотрывно смотрели на дом, на кольчатое тело, обвившее его стены, на выпученные рыбьи глаза и гибкие вздувающиеся щупальца.
Дмитрий ТихоновКОРОНАЦИЯ
Архип явно намудрил с дозировкой. Джерри накрыло быстро и сильно, наполнив все тело колючим теплом. Он шел по Невскому, не сводя глаз с фонарейих свет был гораздо ярче, гораздо мягче, чем обычно. Это сияла, переливаясь, сама любовь. Она улыбалась ему, и Джерри улыбался в ответ. Любовь отбрасывала цветные отблески на стены домов, подмигивала с оконных стекол, обещала вечное счастье. Он знал, что любовь лжет, но все равно улыбался.
Его настоящее имя перестало иметь значение. Сегодня, сейчас он был только Джеррикак в школьные годы, в честь юркого, неунывающего мышонка. Из-за ушей, конечно. Из-за оттопыренных ушей и маленького роста. Его назвали так еще в третьем классе, и приклеилось навсегда. Сначала переживал, потом стало нравитьсяподчеркивало непохожесть на окружающих, выделяло из толпы. Впервые уединившись с парнем в туалете ночного клуба, он представился именно так, хотя тот и не спрашивал, как его зовут. Позже, уже в студенческие годы, на бесчисленных сайтах гей-знакомств Джерри никогда не использовал своего реального именивпрочем, там это было в порядке вещей.
Однажды, устав от двойной жизни, от лжи и самообмана, от обреченности на одиночество, он решил покончить с собойно не с Джерри. Он рассказал все родителям, с садистским удовольствием наблюдая, как меняется лицо отца; он рассказал все немногочисленным друзьям и больше никогда не видел ни одного из них; он ступил на дорогу, которая в итоге привела его из угрюмой, верующей в умерщвление плоти провинции сюда, в Питер. На Невский Проспект, полный соблазна и света. Даже ночью. Особенно ночью.
Но старое имя притащилось следом. Оно скрывалось в документах, возникало в письмах из банка, всплыло при устройстве на работу, настойчиво звучало в редких телефонных разговорах с матерью. А сменить его по закону можно было только по месту регистрации. Возвращаться Джерри не хотел, не мог. Он бы просто скопытился в поезде, идущем в родной город.
Хорошо, что в Питере хватало людей вроде Архипа, всегда готовых облегчить страдания. Вот только с дозировкой нужно все-таки аккуратнеепохоже, за первой волной прихода надвигалась еще одна, огромная и тяжелая. Свет фонарей размазывался по поверхности бытия, струился искрящимися нитями на фоне неба. Фасады по обе стороны проспекта сливались в единое целое. Между ними не оставалось ни щелочки, ни единого просвета, и Джерри почувствовал укол паникигде-то здесь ему предстояло свернуть, чтобы добраться до дома, но как это сделать, если сворачивать некуда? Проспект сбрасывал цепи улиц, избавлялся от ответвлений, вросших во внешний мир. Малая Садовая? К черту! Большая Конюшенная? Нахер! Одна дорога, прямая и честная, одна жизнь, без чужих мнений и прочего балласта, ведущая
Он налетел на кого-то на полном ходу, попытался выдавить извинения, но слова липли к языку, словно густая патока.
Глаза разуй, чучело! сказали ему. Обдолбанный, что ли?
Пошел в жопу, пробормотал Джерри. Пидор.
Его ударили. Он так и не смог понять, с какой стороны. Кулак оказался здоровенный, тяжелый. Невский на мгновение исчез, все вокруг заполнило черное, черное, черное небо, а когда оно расступилось, Джерри уже лежал на тротуаре. Гранитная плитка гладила его по щеке холодной ладонью.
Твою-то мать, блять, а! сказали над ним.
Оставь, оставь, произнес второй голос, женский. Пойдем.
Стало слишком холодно. Приподнявшись на локте, Джерри медленно сел. Обладатель тяжелых кулаков сплюнул и зашагал прочь, увлекаемый перепуганной спутницей. Кто-то еще возник рядом, помог Джерри встать, отряхнул куртку, поправил сбившийся шарф. Люди. Откуда столько? Он оттолкнулся от их участливых рук, оттолкнулся от участливых слов, свернул за угол. Здесь уже можно было дышать.
Чуть придя в себя, Джерри двинулся вдоль стеныпрочь от Невского проспекта. Из окон дорогих ресторанов за ним наблюдали бледные, равнодушные лица. Летом здесь стояли крытые веранды со столиками, за которыми он пил пиво и слушал уличных музыкантов. Теперь осталась только серая мостовая.
Джерри нырнул в темную арку, ведущую во двор. Отсидеться в тишине, переждать, потом искать дорогу домойтаков был план. На самом деле, он жил где-то неподалекуснимал крохотный номер с огромной кроватью в мини-отеле, названном в честь одного из писателей-классиков. Коренного петербуржца, разумеется. За месяц набегала солидная сумма, но пока он не жалел денег. Если есть не каждый день, то его новой зарплаты, переводов от матери (о которых отец, разумеется, ничего не знал) и остатков сбережений вполне хватало на жилье и наркоту.
Возможно, ему даже удастся добраться до отеля, не возвращаясь на Невский. Дворами, как и подобает обитателю культурной столицы. Сообразить бы только, в какую сторону идти.
Джерри осмотрелся. С одной стороны за высокой кованой оградой возвышались нелепо раскрашенные сооружения детской площадки, с другойк стене жались несколько столь же нелепо раскрашенных машин. Между машинами и площадкой чернел жадно распахнутый зев следующей арки, ведущей дальше в лабиринт дворов-колодцев. И оттуда за ним наблюдали горящие зеленым глаза.
Привет, сказал Джерри, делая шаг навстречу. Вот и Том нашелся.
Кот выскользнул из тени, замер на мгновение, изучая человека, затем медленно, не сводя с него взгляда, вернулся во мрак.
Приглашаешь, да? усмехнулся Джерри.
Глаза сверкали в темноте зеленым, не выражая ровным счетом ничего.
Хорошо, Том, сказал Джерри. Я иду. Иду, видишь?
Он шагнул под арку, и кот повел его через дворы: убегал, останавливался, оборачивался, терпеливо дожидался человека, снова бросался вперед. Джерри послушно следовал за ним, наполняясь детской, восторженной радостью от встречи с чудом. Сменяли друг друга дома, различавшиеся только рисунком освещенных окон, проплывали мимо крошечные скверики, лавочки и помойки. В какой-то момент, попытавшись на ходу сориентироваться, он подумал, что следовало бы оставлять за собой след из камешков или хлебных крошек. Сказка, в которую вел его Том, могла оказаться не из приятных.
Но вскоре они пришли, и Джерри перестал переживать.
Кот бесшумно растворился в тенях, однако Джерри этого не заметил.
Небо вверху, сдавленное со всех сторон краями крыш, начало светлеть, но Джерри уже не придавал значения времени.
Знак распластался по стене, желтый, словно палящее солнце, словно пшеница на последнем полотне Ван Гога, словно безумие Климта. Он пульсировал и шевелился, ни на секунду не оставаясь неизменным, но ни на йоту не нарушая строгости и целостности своего узора. Всего несколько простых линий, нанесенных щедрыми, размашистыми мазками. Целый мир, запертый в их переплетении. Черные башни. Черные воды. Черные звезды.
Линии звучали. Они были не только цветом, но и голосомжелтым голосом. От него у Джерри встали дыбом волосы на затылке и мышцы налились жгучей болью. Он застонал, стиснув зубы, но ни на мгновение не отвел взгляда от знака. Желтый голос не приказывал и не просил, а проговаривал реальность, сплетал ее из небытия. То, что было произнесено, существовало, все остальноенет.
Ты сгораешь от ненависти, сказал желтый голос. И это было так.
Твой мир обречен, сказал желтый голос. Чужаки губят его, пожирают его изнутри.
Подобно червям, ответил Джерри, сразу поняв, о чем и ком идет речь.
Их нужно остановить, продолжал желтый голос. Прежде, чем сгореть, ты убьешь чужаков.
Убью, согласился Джерри.
Знак ослабил хватку, позволил отвести взгляд. Позволил вдохнуть. Влажный воздух, пахнущий подвалом и плесенью, ворвался в легкие, разошелся по жилам наэлектризованной волной. Джерри с трудом повернулся и побрел прочь. Он знал дорогу. Он теперь знал многое.
Лабиринт дворов разворачивался перед ним, показывал беззащитное палевое подбрюшье, добровольно раскрывал секретытолько в них уже не было нужды. Чем мог Питер, едва протянувший триста лет, заинтересовать того, кто видел меж линий желтого знака шпили и башни другого, куда более древнего города? Скелетами грифонов, сдохших от голода в Аптекарской башне? Посмертной маской императора, похожего на толстую усатую бабку? Уродцами в банках? Джерри отмахивался от проулков, назойливо зазывавших взглянуть на замшелые свои достопримечательности. Его путь лежал на Петроградскую сторонутам в одном из домов находилось логово чужаков.
Он ощущал их присутствие так ясно, словно они притаились в одной комнате с ним, спрятались за диваном и ждали удобного момента для нападения. О да, они давно ждали, очень, очень давно. Терпения им было не занимать. Джерри скрипел зубами от гнева. Ярость клокотала в его груди, пылала, превращаясь в энергию. Он почти бежал. Прохожие испуганно расступались, бросали ему вслед встревоженные взглядыэтот парень явно спешил навстречу беде.
Набережная Мойки, Миллионная, Троицкий мостДжерри летел сквозь город, ни мгновения не раздумывая над маршрутом. Улицы сами вели его. Мерзлая, стальная Нева провожала тысячей взглядовэто смотрели из-под ее поверхности те, что уже явились на коронацию. Многие другие прибудут до полуночи. Король умер, да здравствует король! Сегодня на престол взойдет наследник, и Джерри сможет увидеть его своими собственными глазами! Ему позволят, потому что он докажет свою преданность, сослужит верную службу, убьет, убьет, убьет чужаков посмевших осквернить священное место.
Миновав Дивенский сад, Джерри свернул на одноименную улицу. Еще поворот. Еще один. Здесь ночь заканчивалась, уступая тусклому предрассветному безвременью. В просветах меж строений он различал тяжелые тучи, ползущие с востока. Последние приготовления. Осталось только очистить тронный зал от грязи.
Окруженный дом показался ему смутно знакомым, но вспоминать и приглядываться времени не было. В серых утренних тенях застыли фигуры его соратников, верных роялистов, явившихся сюда по зову желтого голоса. Мужчины и женщины, молодые и старые, стояли на тротуарах вокруг, задрав головы, не сводя глаз с темных окон.
От толпы отделился высокий парень в джинсах и криво застегнутой фланелевой рубашке, сжимавший в посиневших от холода руках небольшой продолговатый сверток. Подойдя к Джерри, он коротко кивнул, сказал:
Мы ждали тебя, пастух, и передал ношу. Буря приближается. Пора начинать.
Джерри развернул ткань. Внутри оказался электрический фонарик с костяной рукоятью. По молочно-белой поверхности ползли изящно вырезанные символы. Ни один из них не был ему знаком, но, несмотря на это, Джерри знал, что они означают. Желтый голос не скупился на объяснения.
ЛИШЬ СЛЕЗЫ ПИТАЮТ ХАЛИ. ВСЕ СЛЕЗЫ ПИТАЮТ ХАЛИ.
Так называлось озеро, в водах которого отражаются черные звезды. Озеро, на берегу которого высится древний город, где прямо сейчас хоронят короля.
Буря приближается, повторил соратник. Веди нас, пастух.
Джерри взвесил фонарик в руке, поднял над головой, словно угрожая им небу, и направился к парадной окруженного дома. Собравшиеся последовали за ним. Только теперь Джерри заметил, что почти все они вооружены: ломиками, кухонными ножами, отвертками, молотками. У некоторых были топоры, и это заставило его улыбнутьсяв Питере человеку с топором не избежать ассоциаций с классикой. Раскольников наверняка находился бы среди этой толпы, раз и навсегда определившись с тем, тварь ли он дрожащая или право имеет.
Вход преграждала стандартная серая дверь с домофоном. Джерри набрал случайную комбинацию цифр, переждал гудки.
Да? раздался из динамика сонный старушечий голос. Кто это?
Домоуправляющая компания, сказал Джерри. Впустите, пожалуйста.
Старуха пробормотала что-то недружелюбное, но дверь открыла. Разве примитивная форма жизни сможет отказать представителю власти? «Домоуправляющая компания» ворвалась внутрь, шумной многоголосой волной покатилась вверх по широким ступеням. На стенах, среди обычных для подобных жилищ оскорблений и признаний в любви, мелькали зловещие символы чужаков, бесформенные, словно их плоть, отвратительные, словно их помыслы.
Выше, выше, пролет за пролетомтело знало, куда двигаться, и Джерри полностью доверился ему. Фонарик дрожал в его ладонях, предвкушая жестокую схватку. Тьма сгущалась. Приближалась буря.
У нужной квартиры, на четвертом этаже, Джерри замешкался, но только на мгновение. Его смутила заурядность этого места: потрескавшаяся матовая плитка, которой был выложен пол на лестничной площадке, криво намалеванные цифры возле шахты лифта, окурки в консервной банке, прикрученной к перилам проволокой. Показалось, что судьба человечества не может, не должна решаться вот здесь, среди пыльных банальностей.
Однако размышлять времени не было. Чужаки уже почуяли опасность. За дверью, обитой обшарпанным черным дермантином, раздавались шорохи и встревоженные голоса.