Ого, какая модница, шепчет Ксюша и окликает женщину:
Добрый день!
Женщина изучает гостей чуть раскосыми, синими как лед глазами.
Добрый, сдержанно говорит она.
Ксюша спрашивает про деревню, про старожилов.
Ворсой деревня зовется, отвечает женщина. Так-то три избы заняты, но нынче нет никого, кто в Ивановку ушел, кто рыбачить.
Вы, бабушка, в тайге давно живете, не знакомо ли вам такое место?
Старуха смотрит на рисунок, но в руки его не берет.
Нет у нас такого. К Ивановке идите, может, там есть.
Вы уверены?
Старуха уже уходит в дом, гремит засовом, зашторивает окно.
Не больно она гостеприимна, говорит озадаченный Илья.
Врет она про капище, по-моему, хмурится Ксюша. Переживает, что мы увезем статуи.
За Ворсой луга и лесные урочища. С вновь вспыхнувшим энтузиазмом друзья шагают по охотничьей тропинке. На дороге сложенные из бревен мостки. Под досками хлюпает грязь.
Илья замечает чистое озерцо, напоминающее глаз с ресницами сосен на дальнем берегу. Уговаривает спутницу искупаться с ним. Безуспешно. Она не взяла с собой купальник.
Как чужая
Ксюша устроилась на заросшем пушицей склоне. Он стоит по пояс в воде. Таежное солнце ласкает спину.
Почему мы расстались? спрашивает внезапно.
Она поводит плечами:
Работа, семья У Лены дети. Я переехала. Витька
Да нет. Мы с тобой почему расстались?
Она вскидывает брови удивленно:
Так мы и не встречались.
А тогда, в походе?
Ну, это вообще-то по-другому называется, говорит она. И было всего пару раз.
«Четыре раза», думает он, ныряет в воды лесного озера и зажмуривается.
Сверившись с картой, они делают крюк. Древнее мансийское городище Тарума расположилось на холме. Под густой травой угадываются оплывшие насыпи и полузасыпанные рвы. Ямы землянок. Крапива.
Привал, говорят они в унисон. Садятся, скрестив ноги.
Мышцы ноют от рюкзаков. Тишина пульсирует, давит на уши.
Птицы не поют над Тарумой, и путники молчат, что-то такое понимая интуитивно. Илья улыбается вяло, когда Ксюша кладет голову ему на колени. Она сразу засыпает, а он успевает сказать, что скучал по ней. И погружается в сон.
Ему снится пожилой мужчина с колючим взглядом из-под очков.
Дальше не ходи, говорит мужчина. Если увидишь их, никогда не будешь прежним.
Марьичев!
Он просыпается рывком, едва не соскальзывает в ров.
Господи, мы спали три часа!
Ксюша мрачна и не на шутку встревожена.
На вершине холма стоял человек.
Где? напрягается Илья.
За тем валом. Я проснулась, а он стоял там.
Как он выглядел?
У него была крупная голова. Очень крупная.
Крупная голова? Тебе это не приснилось?
Мне здесь не нравится, она подхватывает рюкзак.
Хочешь, я проверю?
Нет! Давай идти, наверстаем упущенное время.
Он успокаивает ее по дороге: «Всего-то рыбак из Ворсы». Он размышляет о прицепе с извращенным коллажем и о танце на опушке.
Русло Линты запружено осклизлыми утопленниками-бревнами. Река течет под топляком. Бревна трутся со скрежетом, ветви и корни переплетены узлами.
Угрюмая Ксюша отмахивается от слепней.
Тропинка оборвалась в болоте. Деревья вокруг чахлые и тонкие как спички. Не оправились после давнего пожара. Корявые стволы обросли лишайником. Верхушки засохли. За уродливыми кронами мелькает тусклое солнце, постепенно снижающееся к торфяникам.
Над гиблым болотом стелется дымка.
Спой что-нибудь, предлагает Илья.
Что за глупости, говорит она.
Но поетпытается петь. Песенка из кинофильма «Москва слезам не верит» неуместна в тайге и только привлекает взоры из зарослей.
Без гитары не получается. Вот бы Витьку сюда. Обидно, что он не смог поехать.
Я его не приглашал.
Нет? Но ты же сказал
Я соврал. Я хотел провести выходные с тобой.
Мне приятно, но
Она подавлена. Она подыскивает слова.
Ильюш, мне жаль, если я ввела тебя в заблуждение. Ты мой друг, самый лучший. Но сейчас у меня не тот период, чтобы
Он останавливается, касается ее запястья:
Тот. Ты просто еще не поняла. Я буду рядом всегда. Я не предам тебя. Я
Илья
Я люблю тебя.
Она отнимает руку и пятится. Смотрит поверх его плеча ошарашенно.
Скажи, что это не галлюцинация.
Девять идолов врыто в землю буквой «С», так же как на рисунке прадеда. У зубчатой стены леса стоит насаженный на полутораметровые опоры-пни амбар. Точь-в-точь избушка на курьих ножках, без окон, но с дверями. Доступ к поляне преграждает болото, и они прыгают с кочки на кочку.
Таким капище являлось во снах художнику Марьичеву, закончившему жизнь в психиатрической больнице святого Николая Чудотворца.
И писателю Раймуту, глотающему выхлопной газ, оно пригрезилось таким же.
Вытянутые восьмигранными пирамидами макушки изваяний. Черные от копоти полуистлевшие тулова.
И не усмешку спрятал прадед в карандашных черточках, а оскал. Подковы ртов с вырубленными клыками. Свирепые морды древних богов.
Фантастика, шепчет Ксюша.
Мы это сделали! торжествует Илья.
Они кружатся по поляне, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки, на силуэт у пихты.
Горельник шуршит когтистыми ветками.
Фотовспышка озаряет статуи. Жуков, копошащихся в лунках глазниц.
Илья просит духов тайги: «Если вы существуете, помогите мне вернуть эту девочку, а я буду любить ее и оберегать».
Ксюша возбужденно щелкает фотоаппаратом.
А меня сфоткаешь? спрашивает незнакомец, выходя из-за сумьяха.
Бритый под ноль коренастый мужчина в камуфляжных штанах. Рубашка расстегнута, на шее болтается маска с длинным носом. Желудок Ильи болезненно сжимается. Он узнает танцора.
Вот это местечко, Лысый с любопытством рассматривает святилище. Ну и забрались же вы, ребята. Погоняли меня по болотам.
Илья заслоняет собой Ксюшу.
Кто вы?
Да не трусь, пацан. Из Линты я. Учитель, прикинь? Труды в школе веду. А это ученичок мой бывший. Ходь к нам, ученичок.
От пихты отслаивается тень, и бледная Ксюша вскрикивает.
У второго незнакомца голова филина. Перья и деревянный клюв грубо приклеены к вересковой плашке.
Что вам надо? голос Ильи дрожит.
Лысый подходит к нему вразвалку. Улыбается приветливо.
Вы у меня вчера в летней резиденции были, смекаете? Старенький такой фургончик. Кабы предупредили, что зайдете, прибрался бы.
Мы у вас ничего не крали, говорит Ксюша.
А я вас ни в чем не обвиняю, добродушно парирует Лысый, я, наоборот, отдать вам кое-что хочу.
Что? спрашивает Илья.
Да вот, клацает Лысый выкидным ножом, держи, братуха.
Илья набирает воздух в легкие, чтобы закричать: «Беги».
Тяжелая пятерня стискивает его горло, а пятнадцатисантиметровое лезвие пронзает грудь. Губы окрашиваются алым.
«Прости меня», думает он.
И мертвый падает в траву.
Лысый деловито вытирает лезвие о футболку Ильи. Ухмыляется Ксюше:
Да не расстраивайся ты из-за этого дохлика. У тебя теперь настоящие мужики есть. Верно я говорю, Эрик?
Верно, отвечает младший Мушта, снимая маску.
Ксюша осознает, что произошло. Илья погиб. Она одна, и неизвестно, сколько убитых маньяками туристов покоится на илистом дне. Она отступает. Стаскивает рюкзак.
Сухие глаза сверлят мужчин с ненавистью.
Сама разденешься или побегаем сперва? интересуется Лысый.
Она срывается и бежит к торфяникам.
Эрик бросается наперерез.
Сбивает Ксюшу на землю и седлает, смеясь. Он по-своему красив, одноклассницы были без ума от него, но свидания с одноклассницами скучны, как хлам из дедушкиного музея. Любовница должна пахнуть страхом и кровью.
Ксюша визжит под ним, сладкая, желанная.
Убийца! Тварь!
Ее ладони беспомощно хлопают по грязи, волосы липнут к щекам.
Мир троится, ей мерещится, что идолов на заднем фоне не девять, а гораздо больше. Худые и высокие, как деревья, они двигаются по краю поляны, вытягивая остроконечные головы.
Я первый, говорит Лысый, спуская штаны.
Во рту и в ушах Ксюшиболотная жижа. Она не чувствует боли, она смотрит мимо мужчин.
На тех, кто жил здесь еще до манси, во времена, когда щуки ползали по тайге и поедали лунных оленей.
Существа плавно приближаются к ничего не подозревающему трудовику. Трехпалая лапа ложится на бритый череп. Он ахает изумленно.
Дядь Коль, вы в порядке? Эрик поворачивается к подельнику, и что-то резко сдергивает его с задыхающейся девушки.
Ксюша перекатывается на живот, встает, отплевываясь.
Истошно кричит Мушта. Она ковыляет к лесу, а крик захлебывается, и болото чавкает клыкастой пастью.
Она хватается за стволы, кеды скользят и тонут в буром месиве. Ветки секут по лицу мстительно. Сучья рвут одежду.
Она всхлипывает, спотыкается о корневище. Проваливается в темноту, и там Илья баюкает ее на руках и слизывает шершавым языком кровь со лба.
Вот так, говорит старуха, приподнимая ее голову. Отвар из трав течет по растрескавшимся губам, по подбородку. Девушка моргает, пробует сфокусировать взгляд. Илья зовет ее обратно в уютную тьму забытья, быть вместе навеки.
Мой друг, хрипит она.
Знаю, кивает старуха, отставляя миску.
В дверном проеме успокаивающий солнечный день. Догорает свеча, и воск капает на колотые плахи настила.
Отдыхай, говорит старуха, поправляя одеяло.
Она идет к выходу, подбирает свечу. Белоснежные косы раскачиваются маятниками.
Ксюша хочет спросить, почему в избе нет окон, но шепот Ильи слишком настойчив, она закрывает глаза и отдается ему, как отдалась когда-то, где-то.
Я тоже тебя люблю, улыбается она.
Старуха моложаво спрыгивает на землю. Запирает засов.
Теплый ветерок колышет подол ее платья. Вишневая бабочка порхает над оброненной маской филина. Июнь в разгаре, но мать учила старуху всегда помнить о зиме. И кормить хозяев.
«Сытые хозяевадобрая зима», повторяет старуха материнские слова.
У кромки леса она озирается и смотрит на сумьях. На обагренные кровью морды идолов.
Она искренне надеется, что городская девочка будет пребывать в беспамятстве, когда наступит ночь и менквы проснутся.
Задумчивая, она шагает по лесу и начинает негромко петь, и мертвые из низин подпевают ей.
Рассказы
Роженицы
Они уже видели море из окна автомобиля, когда погода окончательно испортилась. Небо затянули тучи, прохладное майское утро сменил почти октябрьский полдень, промозглый и сумрачный. Шоссе окропило соленой мокротой. За вуалью барахтающихся дождинок просматривалась гавань внизу, крыши игрушечных домишек, толкающиеся под напором прибоя лодки рыбаков.
Ветер боднул в бок «тойоту», норовя спихнуть ее с горного серпантина, и Лида поежилась. Дворники заскребли по стеклу.
Рома погладил Лиду по руке подбадривающе, и она выдавила слабую улыбку. Притиснулась к его плечу, спрашивая немо: «Дождь не помешает нашим планам, не испоганит долгожданный уик-энд вдвоем?»
Это будут лучшие выходные, заверил Рома и чмокнул ее в висок. Его карман вибрировал беззвучно, но он притворялся, что не замечает звонящего телефона. Лида ощутила вибрацию тыльной стороной ладони, и улыбка увяла.
Заскочу в туалет, сказал он, сворачивая к заправке.
Коробка АЗС занимала удобную выемку в известняковой породе. К ней прилепились палатки, торгующие рыбой и сувенирами. Холстина палаток хлопала крыльями напуганных птиц. Насыщенный йодом воздух щекотал легкие.
Рома посеменил к заправке, оставив Лиду у автомобиля.
С площадки открывался вид на приморский городок. Наверное, в солнечный день его можно было бы назвать впечатляющим, но слякотная суббота скомкала все, обесценила. Простор вгонял в уныние. Шевеление жидкого свинца устрашало. Море, ассоциирующееся с купанием, отпуском, с весельем и приключениями, теперь навевало мысли о кораблекрушениях, о таящихся в глубине скользких тварях, о гибели моряков
Ветер окуривал запахом сырой трески.
«Он звонит ей, пронеслось в голове, этой бездетной суке. Лжет о командировке, выдумывает подробности».
Роман был мастаком выдумыватьЛида поняла это только сейчас, после года отношений. И клятвы, что за десять лет брака он изменил жене лишь с ней, больше не казались такими убедительными.
Волны вгрызались в темную полоску пляжа, щупальцами разбегались по руслам высохших ручьев, к белым коттеджам.
Две азиатки щелкали фотоаппаратами, и Лида угодила на снимок. Ее покажут мужьям и подругам в далеком Харбине или Гонконге.
Рома не торопился. Перепрыгивая лужи, Лида подошла к палатке с сувенирами. Нехитрый скарб из хлипких яхт, пепельниц-ракушек, вульгарных русалок. Одна поделка выбивалась из общей массы: крупная глиняная статуэтка, по форме напоминающая фаллос. Девушка дотронулась до шероховатой поверхности и сразу брезгливо отдернулась. Статуэтка была липкой, будто в слюде.
Чертов Коготь, сказала продавщица, появляясь из-за спины. Хиппи, драпированная цветастыми тряпками. В черных космах пряди, крашенные под седину, она никак не старше Лиды, двадцать тридвадцать четыре года.
Наша достопримечательность, пояснила хиппи, скала, похожая на палец. Но, между нами, девочками, вовсе не на палец.
Она подмигнула многозначительно.
Наши предки поклонялись скале как святыне. Считалось, что Коготь исцеляет от бесплодия и усиливает сексуальное желание. Летом у нас нет отбоя от парочек. Энергетические вибрации и тому подобное.
Разговорчивую продавщицу отвлекли азиатки с фотоаппаратами, и Лида поспешила отойти от палатки.
Рома шлепал к «тойоте», улыбаясь как ни в чем не бывало. Сколько он трепался с ней? Пять? Десять минут?
Зачем она ему, черт подери, злобная училка, которой через пару лет стукнет сорок?
Автомобиль покатил по серпантину. Мимо кладбища с памятником Воину-освободителю, облупившейся стены консервного завода и пивных ларьков.
Мне лекцию прочли, пока ты отсутствовал, сказала Лида. Про Чертов Коготь.
А! Член-скала, хмыкнул Рома.
Ты отдыхал здесь раньше? С ней?
Нет, сказал он мягко.
С другими?
Место сексуальной силы, куда мужики среднего возраста возят своих молодых любовниц?
Городок или, скорее, поселок тонул в сизом мареве. Дождь не накрапывал: горизонтально стелился, и ветви кипарисов трещали на ветру. Улицы имени Ленина, Маркса и Гагарина стекали к набережной, где их узелок перерезала улица Морская. Местные прятались в домах, для курортников был еще не сезон, и поселок выглядел покинутым.
Рома притормозил на провинциальной площади, сверился с навигатором. Лида прислонилась щекой к стеклу. Перед азербайджанским кафе сидела огненно-рыжая девица в куртке-косухе и армейских ботинках. Она хищно кусала яблоко. У ног стояла початая бутылка вина.
«Такая беззаботная», с ностальгией подумала Лида.
«Тойота» свернула налево от площади и симпатичной панкетки. Пенящаяся зелень кустов лизнула корпус автомобиля, въехавшего в тесный проулок. За одинаковыми коттеджами мелькало неприветливое море.
Нам сюда! объявил Рома.
У обшитого белым пластиком домика дежурила толстуха в дождевике. Вручила Роме ключ с деревянной биркой, зыркнула на Лиду и неприятно осклабилась.
Погостили бы до конца майских праздников. Даст Бог, и погода наладится.
Работа, вздохнул Рома. Говорил ли он вообще правду женщинам?
Лиде захотелось очутиться дома, где сухо и тепло, читать книги, готовить суши. Пригласить подруг
Рома потопал по ступенькам, притрушенным песком.
Ну, ты идешь?
Коготь они увидели полчаса спустя, гуляя по пляжу. Он вздыбился из воды в десяти метрах от берега, величественный и неприличный, окутанный предштормовой болтанкой. Обломок древнего рифа, шутка природы. Колонну венчал шишковатый набалдашник.
Неплохой агрегат, оценил Рома.
Ты веришь в эти байки? спросила Лида, отхлебывая чай из термоса. Про особые вибрации?
Надо проверить, он обнял ее сзади, поцеловал за ушком, как ей нравилось. Она потерлась о его торс. Нет, она правильно поступила, поехав с ним.
Чайки ссорились у мусорных контейнеров, ветер становился все холоднее, он волочил с севера черные облака и мрачно гудел в раковине бухты. Рома и Лида шли, цепляя обувью водоросли. За песчаным барханом у береговой линии вырисовывалось скопление хибар, отделенных от Когтя шипящим мелководьем. Десяток ветхих фургончиков, поменявших колеса на протезы-кирпичи.