Меня сбивает с ног чем-то мягким и тяжелымвалюсь на землю, мои руки скользят по мокрой, мерзлой земле, кожа обдирается, и за рукава набирается грязи, моя куртка мгновенно становится серой, джинсы промокают и покрываются мерзкой жижей, которая стразу же просачивается сквозь ткань и прилипает к коже. Рядом приземляется сумка с тетрадями одной и них.
Хорошо, что тут никто не ходит.
Поднимаюсь на четвереньки. Они подбегают и ржут, как скаковые лошади. Им смешно, а я пытаюсь подняться на ноги. Одна из них, та, что выше и больше остальных, пинает меня в бок, и я снова валюсь на землю. Раскат хохота. Я стискиваю зубы в бессильном отчаянии и чувствую, как тело начинает дрожать. Снова поднимаюсь, и на этот раз никто не пинает меняони просто заходятся в истеричном хохоте, глядя на то, как с меня капают вода и грязь. Я даже глаза не могу поднятьмне безумно обидно и стыдно. Стыдно перед теми, кто уронил меня в грязь. Разве такое может быть? Обидно, что ничего не могу ответить им, ни на словах, ни на деле. Развернуться бы, да как дать им по наглым мордам своим рюкзаком! Но вместо этого я молча поднимаю его и пытаюсь водрузить на плечо. Из него льется. Снова приступ хохота с тонкими истерическими попискиваниями.
Ненавижу их.
Одна из нихблондинка с коротким каре, огромной грудью и ногами, как два фонарных столбапрямыми и бесформеннымивытирает слезы, проступившие сквозь смех:
Может, хоть теперь переоденешься
Снова взрыв хохота. Ничего смешного она не сказала, но её подружки так и заходятся. Я перевожу затравленный взгляд с одного лица на другое и с замиранием сердца думаюждать ли мне чего-то похуже? Это не блондинка влюблена в Тима. Этаеё лучшая подруга, то есть она, вроде как, и не при делах вовсе. А вот та, что влюблена, стоит прямо за её спиной и скалит зубырыжая, невысокая, весьма недурна собой, если не считать отвратительного характера. И возможно, её веснушки были бы очень милыми, не веди она себя, как животное, но сейчас, глядя на россыпь рыжих пятнышек на её носу и щеках, я с упоением думаюТимур не любит рыжих. Однозначноне Ева Грин. Ничего общего.
Тут блондинка достает изо рта жвачку и идет ко мнев моих глазах загорается паника. Я испуганно смотрю на неё и делаю несколько шагов назад, предчувствуя что-то из ряда вон. Её подружки подбегают, и хватают меня за руки.
Вы что, совсем озверели, что ли? кричу я.
Но это лишь раззадоривает их. Я пытаюсь вырваться, я отчаянно дергаюсь, стараясь вырвать руки из цепких клешней, но их пальцы словно вросли в мое тело. Я дергаюсь, я пячусь назад и пытаюсь кричать на них. Это лишь поднимает ставки. Блондинка рядом со мной. Она берет меня за хвост, а затем впечатывает плюху жвачки в мои волосы. Хохот, одобрительные возгласы и омерзительные голоса с упоением галдящие надо мной, словно чайки над китовой тушей. Меня отпускают, а я закрываю лицо руками и сдаюсья даю им то, чего они добивались. Я начинаю плакать. Это дежа-вю никогда не закончится. Гребанная петля времениснова и снова, до первых слёз, как до первой крови. Им, в общем-то, больше ничего и не нужно, кроме чувства собственного превосходства, выливающегося из меня крокодильими слезами. Мое унижение стало их наркотиком в последний год, и если вы думаете, что издевки и побои заканчиваются в старших классах школы, вы глубоко заблуждаетесь. Ятому живое подтверждение. Я стою и рыдаю у них на глазах, а они с упоением впитывают мои страх, боль и унижение.
Еще раз увидим тебя с Тимуром, шипит мне блондинка, и ты будешь ходить лысой до самого выпускного. Поняла, мразь?
Дикое завывание, больше похожее на вой шакалов, одна из них плюет на мой рюкзак, а затем они разворачиваются и идут по тропинке, хваля блондинку за креативность речи.
Я стою на заднем дворе колледжа и рыдаю в три ручья. Мне так обидно, мне до того больно, что я никак не могу унять слёзы. Я всхлипываю и подвываю, я пытаюсь зарыть рот, но у меня ничего не выходитвсе, что я хотела сказать им в ответ, все, что могла бы, но не сделала, превращалось в воду и лилось из меня нескончаемым потоком.
Ненавижу их.
Ненавижу их!
Господи, как же все это достало! Достали обида и унижение, достали собственная беспомощность и неумение постоять за себя. Достало, что все, кому не лень, указывают мне, с кем мне общаться, а с кемнет.
«Чтобы я тебя больше не видела рядом с Тимуром», говорит блондинка.
«Я не хочу, чтобы ты общалась с Аней», говорит мама.
Все решают за меня, и никому нет дела до того, чего хочу я.
Я вспоминаю Аньку и плачу еще сильнее. Я плачу, потому что знаюАнька не дала бы меня в обиду. Анька надрала бы им задницы и начистила откормленные рожи. Я это знаю, потому что Анька никогда и никого не боялась.
***
Это был один из погожих солнечных денечков. Именно в тот день вечно рыдающая девчонка по имени Катя, которую еще никто не видел с сухими глазами (возможно, даже ее собственные родители), попыталась забрать у меня Настю (моя кукла). Я была на даче у бабушки. Отлично помню, как сидела на траве прямо рядом с открытой калиткой и, находясь под бдительным, но периодическим контролем бабушки, а потому фактически была предоставлена самой себе. Время шло к обеду, а потому Настя уже должна была приступить к полной тарелке воображаемого супа, когда появилась та самая Катя. На меня упала тень, и я подняла голову. Катя стояла прямо передо мной в тонком ситцевом сарафане и сандалиях на босу ногу. Она усердно рассматривала мою Настю и новехонький кухонный набор из пластмассы, которые подарили мне родители на мой день рождения, буквально за неделю до этого. Пройдясь взглядом красных глаз по сидящей за столом кукле, Катя спросила:
Она ест червяков?
Я посмотрела на мелкую траву, собранную в пластмассовую кастрюльку, и мне показалось странным, что девочка не замечает очевидногоэто же суп, ясно как день.
Нет, этоначала я, как вдруг, Катя наклонилась и ловким движением вытащила Настю из-за стола и поднесла к своим заплаканным глазам.
У нее все ноги разрисованы, тоном эксперта по куклам сказала она.
Внутри меня неприятно зашевелилось что-то, что очень тихо, но настойчиво подсказывало мнесейчас будет нехорошо. Взгляд Кати и ее наглое поведение говорили о том, что пришла она не с миром, но я была еще слишком мала, чтобы улавливать детали и акценты человеческого поведения, а потому за меня говорили инстинкты.
Отдай Настю, пожалуйста, попросила я.
Ее зовут не Настя, а Анжелика, сказала Катя, шмыгая носом и устремляя на меня взгляд, полный уверенности в собственной правоте.
Глаза мои предательски заблестели, а к горлу подкатил комок.
Отдай куклу, пожалуйста, на последнем слове мой голос дрогнул, и это не ускользнуло от внимания Кати. Она смерила меня оценивающим взглядом, а затем сказала твердо и хладнокровно:
Нет.
По моей щеке побежала слезинка, губы предательски изогнулись.
Это моя куклапрошептала я.
Была твоя, а стала моя, со всевозрастающей решимостью отчеканила Катя и посмотрела на свой трофей. Я ее заберу и спрячу под сараем. Даже если ты расскажешь бабушке, и она придет к нам за куклой, взрослые её не найдут. Они не поверят тебе. Не поверят, что я её забрала, и подумают, что ты просто потеряла куклу. А когда мы поедем домой, я положу ее в свой рюкзак так, чтобы никто не видел, а затем она добавила хладнокровным голосом матерого вора-рецидивиста. Я так уже делала.
В этот момент слезы хлынули из моих глаз, и рот раскрылся в немом плаче. Я даже воздуха не могла глотнуть, не то, чтобы позвать бабушку, которая как назло где-то запропастилась. Я тихо и горько роняла слезы на траву, понимая, что не смогу дать отпор этой наглой, бессовестной девице. Я никогда не могла. Не умела. Ятрусиха, сколько себя помню.
Катя смотрела на мою истерику и по ее лицу расползалась самодовольная ухмылочка
Вдруг камень, размером с перепелиное яйцо, со всего маху врезался ей точно в лоб. В первое мгновение на лице Кати отразилось лишь удивление, но потом, когда тело громко и отчаянно завопило о боли, Катя выронила куклу и, схватившись за лоб, залилась тем же немым плачем. Выглядело это так, словно идет мультфильм, но без звука.
Камень прилетел откуда-то из-за моей спины. Я обернулась. Там стояла белокурая девчушка нашего возраста в светло-голубой юбке и шикарной белой футболке с Барби во всю грудь. Она улыбнулась мне и заговорщически скривила хорошенький носик. Девочка была до того красивой, что я забыла, как реветь и залюбовалась огромными голубыми глазами и шикарными волосами цвета соломы. Они блестели на солнце, переливаясь золотом в местах, где крупный завиток ложился в локон, накладываясь один на другой.
Тут Катя заголосила вовсю. Она плакала так громко, что из-за нашего дома послушался звук упавшего ведра и быстрые шаги моей бабули.
Незнакомая девочка подошла ко мне и, встав рядом со мной, со спокойным лицом рассматривала, как на лбу у Кати растет огромная лиловая шишка. Мы смотрели, как Катя извивается от боли, а ее лицо корчится в гримасе злобы, и на мгновение меня пронзил восторгвпервые в жизни кто-то, кто не был со мной в кровном родстве, заступился за меня, встал на мою защиту и не дал меня в обиду. Справедливость торжествовала и, хоть и не моими руками, но злодей наказан, а зло так и не свершилось за секунду до неизбежного. Совсем как мультфильмах про супергероев. А потом мне стало стыдно и жалко эту наглую девчонку. Все-таки это очень больнополучить камнем в лоб. Я повернулась и посмотрела на голубоглазую блондинку. Ничего в ее взгляде не говорило о сожалении, но и восторга она не испытывала. Все, что я смогла прочесть тогда в силу возраста, мне показалось скорее похожим на спокойствие и полное равнодушие к горю плачущей девочки.
Тут Катя повернулась и закричала:
Ненормальная!
Она развернулась и побежала к своему дому, а мы остались вдвоем с блондинкой.
Зря ты ее так сильно, сказала я, смущаясь от того, что говорю подобное моему спасителю. Но девочку мое замечание не смутило, и она спокойно ответила:
Ничего не зря. Нечего брать чужое, а затем улыбнулась мне и спросила, глядя на пластмассовую кастрюлькуЭто суп?
Я опустила глаза вниз, снова посмотрела на девочку, стоящую надо мной и кивнула, улыбнувшись во весь рот. Говорю же, ясно как деньэто суп, а не червяки. За нашими спинами послышались торопливые шаги бабушки.
Что было дальше я уже и не помню, но, полагаю, мы с ней получили по первое число. Что бы там ни было, а бросаться камнями нельзя.
***
Я иду по улице и тихонько всхлипываювсе, что осталось от моей истерики. Я пытаюсь отряхнуть одежду и рюкзак, но они намертво впитали в себя грязь. Зато начали подсыхать. Отлично.
Танька! послышалось позади меня. Танюха! Стой! Ну, стой же
Тим подбегает ко мне, обгоняет, и в одну секунду его счастливое лицо увядает на моих глазахглаза округляются, тонкие губы белеют:
Ё-моешепчет он, судорожно оглядывая меня с ног до головы, а затем его голос становится уверенней и громче. Кто это сделал?
Он останавливается прямо передо мной, преграждая мне дорогу, но я обхожу его:
Не твое дело, я отчаянно пытаюсь стереть с рук грязь, но она намертво впиталась в мою кожу.
Тимур оббегает меня и опять встает на моем пути:
Таня! Кто это сделал? громко и четко говорит он и хватает меня за плечи, пытаясь остановить. Я скидываю его руки с себя:
Да отстань ты от меня! Чего ты привязался ко мне?
Я снова обхожу его и ускоряюсь, чтобы он не видел, как мое лицо снова корчит в гримасе подступающих слёз. Он бежит следом:
Танька, ты просто скажи мнеэто они?
Я молча колочу ногами по земле, стараясь не замечать его за моей спиной.
Ты просто кивни
Тут я резко останавливаюсь и разворачиваюсь к нему:
И тогда что? Что ты сделаешь? Пойдешь девчонок бить?
Он резко останавливается, чуть не врезаясь в меня, смотрит на меня, бешено шаря глазами по моему лицу:
А четверо на одного, это подевчачьи? Это уже не девчонкиэто звери. А со зверьми
Что тебе нужно от меня? Чего прилип, как банный лист? я шиплю и давлюсь собственным гневом. Я смотрю на него и понимаю, что все, что я сейчас говорю и делаю результат моей трусости. Исключительно её и больше ничего, потому что Тимур все стерпит, а я уже не могу терпеть. Все, Тим, оставь меня в покое. Я тебя больше видеть не хочу.
Тань, ты сдурела? он смотрит на меня бешеными глазами. Я-то здесь при чем?
Ты здесь очень даже при чем! Вот прям самым прямым образом при чем! срываюсь я. Поэтому-то я
Тут он смотрит на мои волосы и видит жвачку. Он берет в руки мой хвост и нежно перебирает палацами слипшиеся пряди:
Это что? тихо шепчет он и его глаза становятся огромными, блестящими от подступившей ярости.
Я открываю рот, чтобы ответить, но он, не дожидаясь моих слов, выпускает из рук волосы, разворачивается и срывается с места. Я смотрю, как он бежит по тротуару и возвращается во двор через узкие входные ворота заднего двора. А я разворачиваюсь и иду к остановкеплевать мне, что он там задумал. Я хочу домой.
Глава 2. Деталь с обломанными пазами
Машина проседает и снова поднимаетсявниз, вверх, вниз, вверх. В основномзадняя её часть. Темп ускоряется, и мне становится нестерпимо противноя отворачиваюсь, но через секунду снова поворачиваю голову к окну и пристально наблюдаю за тем, как раскачивается старый «японец». Есть что-то завораживающее в этом отвратительном зрелище. Вверх, вниз, вверх, вниз. Я уверена, если подойти ближе, я услышу характерный скрип старых амортизаторов. Скрип, скрип, скрип. Вверх, вниз, вверх, вниз. Теперь уже быстрее. Я почти уверена, что, будь я достаточно близко, то услышала бы не только скрип подвески, но тихий стон. А может, и не такой тихийего девушки, обычно, не стесняются. Я сижу на чердаке и смотрю в окно за тем, как он занимается любовью. Хотя я не думаю, что это любовь, потому что главная героиня этой сцены меняется уже в третий раз за эту неделю. Вам когда-нибудь доводилось видеть, как самый красивый, самый шикарный и обаятельный человек во всем мире занимается сексом? Не с вами, разумеется. Если нет, то вот вам информация из первых рукэто довольно неприятно. Я слышу свое дыхание, которое шелестит в полнейшей тишине, чувствую, как вспотели ладони, и сквозь грохот сердца в ушах слышу собственные мысли: «Воют волки за углом». Это наша с Анькой любимая детская считалочка. Я смотрю, как машина ходит ходуном, и ненавижу ту, что внутри, кем бы она ни была. Ей до него нет никакого делаодноразовые прелести. А мнеесть. И тем не менее, я здесь, а онатам. Я и сама не замечаю, как стискиваю зубы и скалю их в окно, глядя на то, как старый «Скайлайн» прогибается под тяжестью двух тел внутри. Все быстрее и быстрее. Я хочу отвернуться, но не могу. Я смотрю и смотрю, как машина ускоряет время, разгоняет кровь в моих жилах, рисуя картины того, что происходит внутри. Он мненикто. Вверх, вниз, вверх, вниз. Он мне ничем не обязан. Все быстрее и быстрее. И все же я ненавижу его. Ненавижу настолько, что больше всего на свете хочу оказаться там, в этом старом «Скайлайне». Вверх, вниз, вверх, вниз, вверх
Все остановилось. Движение испарилось, мир застыл, словно все живое вокруг получает наслаждение вместе с людьми внутри крохотной легковушки. Сладкое удовольствие невидимыми волнами заливает весь задний двор. Я разжимаю кулакина внутренней стороне остаются отметины мои ногтейи выдыхаю. Почти уверена, что там, внутри, происходит примерно то же самое.
Удар сердца, взмах ресниц, быстрое движение языка по пересохшим губами жизнь снова возвращается к прежнему ритму, обретая звуки, запахи, краски, эмоции.
Внизу слышен смех. Я даже не уверена, что это они, но отворачиваюсь, поднимаюсь на ноги и отхожу от окна, потому что не хочу этого видеть. Я и так знаю, что произойдет дальше. Пару минут спустя откроется задняя дверь, и она вылезет оттуда, поправляя одежду (скорее всего юбку, так ведь гораздо удобнее), потом она повернется и низко наклонится, выпячивая зад. Она заглянет на заднее сиденье, обменяется с ним парой ничего не значащих фраз, затем рассмеется и попрощается. Пройдет по двору, откроет калитку и выйдет на улицу, закрыв за собой дверцу. Не исключено, что они больше никогда не пересекутся. Всекак всегда. Он не пойдет её провожать, не скажет пару-тройку ласковых слов на прощание и не поцелуетон останется в машине, растянется на заднем сиденье так, что ноги буду торчать из открытой двери. Как всегда. Он закурит и включит музыку. Как обычно.