Вадим ДмитриевЧёрные лебеди
Пролог
Земля! кричала Хельда, вглядываясь в серую полоску горизонта.
Она стояла на носу лёгкого парусника и ветер-северяк, солью набивая мех её волчьей накидки, сыпал холодными брызгами в разгорячённое лицо. Корабль с изображением ворона на парусе нёсся вперед. Под утренним бризом полосатое полотнище звонко гнулось молодым месяцем, а чёрный ворон пророчил удачу.
Вскоре массивный штевень врезался в берег и бритоголовая команда, втащив судно на сушу, выстроилась перед лесом с луками на изготовке.
Кто первым заметит южан, получит награду, гаркнул Эрик Красноголовый.
Они, молча по очереди, поклонились Лесному Деду, положили на поваленное дерево подношениявяленую рыбу и хлеби вошли в лес.
Парни хвастались, что в прошлый поход рыбаки попались прямо на берегу. Чинили сети, а завидев островитян, пытались бежать. Сразу убили троих, четверых взяли в плен. Войдя в селение, забрали много добралисьих и волчьих шкур, другой пушнины. Много утвари. Забрали оружие и снасти. Нашли серебро. Тот поход удался, и Хельда уверилась, рыжий Эрик везучий.
Они шли сквозь лес, голодные и злые, жаждущие добычи, словно в песне:
Шли без щитов и были безумны как псы или волки,
И были сильны как медведи или быки.
Они убивали всех,
И ни огонь, ни сталь не могли ничего сделать с ними.
И это было то, что называют неистовством.
Красноголовый шёл первым. Хельда едва поспевала за ним. Она опьянела от предчувствия схватки. Сверкающими от возбуждения глазами всматривалась в чащу. Это был её первый поход, и девушка твёрдо решила вернуться домой с серебром.
А началось всё в самый долгий день этого летав праздник Луныкогда ей исполнилось семнадцать.
Ты уже взрослая, сказал тогда Эрик, хочешь в мою команду?
То было взвешенное предложение. Рыжий знал, на руках у Хельды, старшей в семье, три малолетние сестрёнки и брат. И все хотят есть.
Они рано остались сиротами. Отец, Бородач Борн, чьё тело бездыханным привезли из зимнего набега, был последним бликрокским пиратом и настоящим добытчиком. С двенадцати лет вплоть до подписания мирного договора ходил в походы. Все знали Бородача Борна как медведя, вселившегося в двухметровое волосатое человеческое тело. Но отакийское копьё пробило могучую грудь, и уже полгода Медведь пьет вино и веселится с предками в Лунном саду, рядом со своею женой. Мать Хельды, рыжеволосая Уна, не перенеся смерти мужа, быстро сгорела от неизвестной болезни.
Много лет назад молодой Борн привел на верёвке из отакийских земель красивую иноземку. Поговаривали, в том набеге Бородач выкрал её из селения, где та слыла колдуньей. Но привёз он её не как пленницу и не как рабыню. Как жену. Громогласно объявив об этом общине, в первую же ночь овладел её молодым горячим телом. Так на свет появилась красавица Хельдасветловолосая с большими раскосыми как у матери голубыми глазами, и с ослепительной отцовской улыбкой. Со временем у Хельды появились сёстры и брат. Все смуглые и темноглазые как и Медведь Борн.
А потом Уна поседела в одну ночь. Прямо перед возвращением корабля с телом мужа. Ещё до того, как узнала о его смерти. Она любила Борна больше жизни, и без него та теряла смысл. Так и случилось.
«Нет теперь со мной моего Медведя», сказала Уна, увидев тело Бородача, и на следующий день слегла. Спустя десять дней неизвестная болезнь забрала голубоглазую в Лунный сад к её Медведю.
Так старшая дочь Хельда стала единственной кормилицей в некогда богатой семье. Она могла выйти замуж, многие сватались к юной красавице. Но тогда пришлось бы войти в семью мужа, оставив брата и сестёр умирать голодной смертью. Об этом не могло быть и речи, поэтому Эрик предложил девушке кормиться набегами.
После убийства короля Тихвальда война за геранийский трон разгоралась с каждым днём. Мирные договора разрывались, купцы отказывались платить дань за морские переходы, и жители островов решили вспомнить старое пиратское ремесло.
Предложение Эрика могло стать спасением. Женщин не брали в походы даже куховарить. Пиратский набегмужское занятие. Но Красноголовый был дальним родственником Бородача Борна, потому считал обязанным заботиться о его семье. Два года давал еду и деньги, а сейчас, собравшись в поход, решил взять Хельду с собой. Он давно присматривался к бойкой девчонке, крепкой и вёрткой, похожей на отца.
Пойдешь с нами? спросил, щурясь, будешь нашей Девой щита? Завтра отплываем. Много серебра и добра привезём. Твоей семье хватит, перезимовать.
А договор с отакийцами?
Я его не заключал. Что мне бумага? Право сильногоприйти за добычей, обязанность слабогоподелиться добром. Если так будет, все останутся живы.
И Хельда согласилась.
* * *
День подходил к концу, когда Эрик с бездыханной Хельдой на руках поднялся на палубу. Уложив на корме, укрыл медвежьей шкурой. Обожженная рука висела плетью.
Ей не выжить, Эрик, слышалось сзади.
Не стоило девку в море брать.
Мы что, уйдем без добычи?
Заткнитесь все! не оборачиваясь, гневно прорычал Красноголовый. Гори все огнём
Глянув на обгоревшую по локоть руку, сглотнул подступивший к горлу ком и стремительно спустился на берег.
Мы не уйдем пока не сожжём их! крикнул команде. Пока не выпустим кишки! Мы не останемся без добычи! Эта ночь для них станет жаркой!
Островитяне одобрительно зашумели:
Пустим красного петуха!
Правильно! Не уйдем без добычи!
Выдвигаемся сейчас же!
Красноголовый отдал бы всю добычу, да что там добычу, отдал красавец-корабль, лишь бы девчонка выжила.
Но судьба уготовила ей иное.
Ровно в полночь Хельда открыла глаза. Песня, еле различимая в шелесте волн разбудила её. Спустившись с корабля, ступнями коснулась воды.
Холодная луна нависла над морем. Её серебряный свет терялся в морской бездне, откуда нарастая и наполняя ночь, слышалось тихое пение прекрасных девичьих голосов.
Дочь Уны, мы ждали тебя, доносилось из морских глубин.
Песня сливалась с ветром, превращаясь в вой.
Дева Воды Хельда, открой лоно для Звериного семени, пели девы, поднимая ударами хвостов фонтаны солёных как слёзы брызг. Дочь небесной от смертного, выноси живого от мёртвого.
Песня окутывала, очаровывала, вводила в транс. Девушка подхватила её, словно всегда владела колдовским языком. Длинные волосы за спиной превратились в рыбий плавник, тело покрылось чешуёй. Пурпурная луна окрасила небосвод кровавым заревом. Распластав руки, Хельда пошла на зов, и вскоре морская бездна поглотила её.
Песня стихла, луна почернела. Горячий ветер, раздувал языки зарождающегося пожарища. На берегу пылал корабль Эрика Красноголового.
* * *
Убьёшь королястанешь королём. Таков этот мир, сынок. Гелейский акцент с отрывистыми согласными выдавал северянина. Коренастый, средних лет солдат, хрипя и покашливая, продолжал: Когда Хор скинул на гвардейские копья короля Тихвальда, тут такое началось кх-эх. Сторонников Кровавого вешали цельный год, на каждом столбе. И я вешал, всяко бывало.
Вот так, без суда? его молодой напарник морщился, напряжённо прислушиваясь к шелесту прибрежных кустов, и беспрестанно поправлял длинную пику на тощем плече.
В отличие молодого, вояка постарше, казалось, совсем утратил бдительность. Любуясь зарождающимся над рекой весенним утром, беспечно продолжал:
Что прикажешь, каждому личного палача приставить? Кх-эх крякнул, недовольно хмурясь, палачей не напасёшься. Вешали скоро, даже помолиться не давали. Раз-два, и висит. Висельная петля делается быстро. Берёшь, значится, верёвкуеё расходовали изрядноа дальше главное выбрать место. Благо вдоль дорог столбов да деревьев хватало по горло. То есть для каждого горла.
Он рассмеялся неприятным болезненным смешком, похожим на треск хвороста в печи. Всегда немногословный, сегодня северянин был явно в ударе.
А как же дознавались, что мятежник? не унимался молодой, опасливо вертя головой. Обход подходил к концу, пора возвращаться в лагерь.
Мятежник он и есть таков, не понял вопроса рассказчик. Похоже, он полностью окунулся в воспоминания: Значится, висельную петлю смастерил, дерево приметил и крепи, да побыстрее, пока капрал выбирает. Как указал пальцем на бедолагу, как вытолкали того сапогами, ты давай не мешкай, тащи несчастного на телегу. Петлю на шею, а кобылу плетью и все дела.
Он потёр ладонь о ладонь, словно вспоминая, какова на ощупь висельная верёвка.
И сколько так?
Да уж не припомню. Счету-то не обучен. Помню только, как шея хрустит. У тощих быстро, словно цыплячья. Но уж ежели жирный мятежник попадется, ох и мучается бедолага. Тяжесть-то большая, а шея толстая. Вот и трясется, что рыба на крючке. Бывало, втроём за ноги тянули. Помогали, значит, окочуриться. Тянешь такого, а он возьми, да обделайся. И прям тебе на голову. Таких часто пикой тыкали, чтоб быстрее издох, зараза. Но ежели позвонки хрустнули, стало быть, дело сделано. Частенько после такого у покойника вставал.
Да ладно? молодой недоверчиво покосился на напарника.
Что ж, я вру, по-твоему? Так и оставались висеть с торчащими членами. Местные селянки часто снимали таких по ночам, чтоб значится дальше использовать, пока вонять не начнёт.
Северянин хохотнул мерзким трескучим смешком.
Погоди-ка, молодой поднял руку, призывая к тишине.
За высокой осокой послышался странный, заглушаемый жабьими трелями, несвойственный этим местам звук.
Что это? вырвалось у северянина.
На мгновение птицы затихли, лягушечьи переливы прекратились, и дозорные ясно расслышали тихий детский плач. Мягко ступая по утренней росе, пошли на звук.
На берегу, окутанный тиной лежал младенец.
Вот так дела, солдат огляделся, С виду месяц отроду. Неужто волной прибило?
Ребенок перестал плакать, и ясными светло-серыми глазами посмотрел на военных.
Отнесём в лагерь, принял решение старший, не оставлять же. Покажем капитану, пусть решает.
Молодой опустился на колени, и младенец, будто здороваясь, протянул к нему крохотную ручонку. Солдат поднял ребенка, аккуратно обернул плащом. Старший подошёл ближе:
Надо же
Оба удивлённо смотрели на найдёныша, не замечая под ногами ни высохшего хвостового плавника, ни тускло поблёскивающей рыбьей чешуи, точно совсем недавно здесь чистили свежевыловленную рыбу.
Глава 1.1Песнь над озером
Тот, кто находит удовольствие в уединении,
либо дикий зверь, либо Бог.
Бесполезно, услышал Уги голос из кустов, здесь нет даже муравьев.
Он медленно приходил в себя. Аккуратно размотал грязную повязку. Рука перестала кровоточить. Глянув на два окровавленных обрубка, торчащие там, где раньше были мизинец и безымянный, покачал головой. Жаль, пальцы бы ему пригодились. Но если подуматьотделаться их потерей в той кровавой резне было сущим везением. Главноеголова на месте, что весьма удивительно, поскольку голову свою Уги особо не жалел. Упиваясь дракой, как когда-то в деревенских кулачных боях, в битве он забывал обо всем. Рубил направо и налево, бесшабашно и яростно. Может, потому жив до сих пор. Почти два года войнысрок немалый. Многих, что стояли рядом в строю, давно уж нет. Оттого крайние фаланги двух пальцев левой рукинебольшая утрата. Кулак-кувалда сжимается и ладно. К тому же свой длинный двуручный фламберг мечник привык держать одной правой.
Сержанту повезло меньше. Пробитое стрелой плечо кровоточило не переставая. И то был недобрый знак. Уги с надеждой прислушивался к слабому дыханию командира. Со времени как они укрылись в роще, тот лежал, прикрыв глаза, сжимая широкой ладонью рану с торчащим из нее наконечником, и лишь едва уловимое шевеление выцветших усов, давало понятьДрюдор пока ещё не собирается к праотцам.
Собственное ранение донимало мечника меньше всего, да и плечо сержанта, признаться, тоже. Но бросить раненого он не мог. И не потому, что был его подчинённым. Причина куда банальней. Взглянув на свои босые ноги, парень грязно выругался.
Когда, лёжа в палатке, он мирно испускал последние хмельные пары, с утренней зарёй в его сон ворвался оглушительный топот копыт. Как назло для нападения на лагерь кочевники выбрали время самых захватывающих сновидений. Под ржание вражеских лошадей и улюлюканье всадников сладострастная кареглазая дева из сна растворилась, словно туман над водой. Уги вскочил так резво и стремительно, будто не пил вчера ни капли эля. Позабыв про сапоги, схватил фламберг, выскочил из палатки и с головы до пят был обрызган горячей кровью кочевника. Сержант Дрюдор опустив секиру, гневно прорычал:
Доброе утро. Долго же ты спишь.
Доброе? удивился парень.
Так началось это утро.
«Да уж, скривился Уги, скребя грязные пятки и косясь на отличные новенькие сержантские ботфорты, дурак надо было стянуть их сразу».
Босиком далеко не уйдешь, потому сержанта бросать нельзя. Одно из двух, либо командир придет в себя, либо сапоги достанутся Уги.
Бесполезно, Долговязый, продираясь сквозь колючие заросли, потирал оцарапанную руку.
Он уже несколько раз уходил в чащу и возвращался ни с чем.
Сейчас бы зайчатинки. А?
Куда в тебя столько вмещается? хмыкнул мечник.
Двухметровый Долговязый был настолько худ, что спрячься он за ту березу, виден был бы только нос. Впалые грудь, живот и щёки не подходили образу армейского кашевара, и всё же Долговязый был именно им. Отлично стряпал и, несмотря на худобу, любил поесть. А ел он всё, всегда и везде, оставаясь тощим, как щепа. Сейчас Уги впервые видел кашевара не жующим. Лицо на удивление неподвижно, челюсть не ходит туда-сюда, и слова не коверкаются от непрерывного пережевывания.
Кашевар догнал их у рощи. Превозмогая боль в руке, Уги совсем уж выбился из сил, таща Дрюдора, и помощник пришелся кстати. Так, подхватив раненого на плечи, они затемно добрались до озера.
На тощей ладони Долговязого чернели несколько крупных ягод. С устремленным в небо взором, мысленно умоляя богов, чтобы ягоды не оказались ядовитыми, быстрым движением отправил в рот. Челюсть, как прежде, заходила ходуном.
Сержант открыл глаза.
Что это было? взревел и тут же схватился за раненое плечо: М-м-м.
Кочевники.
Знаю, что не ангелы с небес. Нас что, разбили немытые?
Да. Уги уныло посмотрел на свои босые ноги. Не видать ему ботфорт.
Дрюдор приподнялся на локтях.
Эй, кашевар, есть чего пожрать?
Мне бы удочку, махнув рукой, Долговязый побрел к озеру.
Кто еще жив? сыпал вопросами командир.
Нас трое, больше никого. Покрошили как капусту.
Ах, твою ж мамашу на пику сдавил рану рукой.
Уги достал стилет.
Надо вытащить и перевязать.
Закончив с раной, спустился к озеру. Кровавое солнце котилось за верхушки столетних дубов, окрашивая широкие резные листья бордовым пламенем. Тихое озеро, заросшее водорослями и илом, больше походило на болото. Найдя не топкое место, он зашёл по колени в воду. Узловатой ладонью зачерпнул тёплую зелёную влагу, и жадно приложился сухими потрескавшимися губами. От раздавшегося рядом всплеска, замер и медленно оглянулся. На берегу очистив от болотной слизи корни буро-зеленого лианообразного растения, кашевар с аппетитным хрустом жевал них жёлтыми крупными зубами.
Уги недобро нахмурился. Его внимание привлекло воронье карканье. Справа за деревьями вспорхнула беспокойная сойка. Послышалось еле различимое конское ржание. Мечник напрягся. Метнул взгляд вдоль берега и жестом приказал Долговязому скрыться в кустах. Вобрав в легкие воздух, стараясь не шуметь, присел в воду по самые ноздри.
Вскоре на берегу показался всадник. Мерно покачиваясь в такт неторопливым тяжёлым конским шагам, выглядел он весьма беспечно. Сгорбленная спина, опущенная на грудь голова. Не кочевник.
«Но кто знает?»усомнился Уги. Доверие в военное времяслишком дорогое удовольствие.
Его конь подался к озеру и, присмотрев воду почищепрямо напротив притихшего в воде парняпринялся лениво цедить мутную жижу. Мечник с удивлением рассматривал незнакомца. Да, это явно был не кочевник. Немного потрепанный плащ-сюрко не из мешковины. Под плащом кольчуга, что не по карману ни одному из немытых. За спиной короткий горский меч с широким лезвием, а к дорогому седлу приторочен массивный красный щит. Всадник не походил на бродячих искателей удачи.
Увидев отлично скроенные кожаные сапоги с высокими каблуками, украшенными массивными коваными шпорами, Уги мысленно облизнулся. Только сейчас он заметил, что всадник спит. Немного накренившись в сторону, тот и спящим недурно держался в седле.