Ненужные - Сергей Астапенко

Александр ВаргоНенужные

© Варго А., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

* * *

Новосибирская область, Агарьевский район, Трасса Р-601, до ближайшего населенного пункта 40 километров

13 февраля 2018 г., 14:09

Из-за прошедшей накануне бесновато-сырой метели вся дорога оказалась покрыта ледяной чавкающей мешаниной из снега и слякоти, которая тяжелыми грязными кляксами разлеталась из-под колес внедорожника. Матово-серебристый «Инфинити-QX-80», словно гигантский жук, закованный в тускло поблескивающий панцирь, уверенно катил вперед, взрыхляя стылый февральский воздух пронзительно-желтым светом фар. Внутри представительской иномарки находилась немолодая супружеская пара.

 Боря, включи музыку,  попросила женщина, поджав губы.  Надоели эти новости.

Ее супруг, Уваров Борис Сергеевич, послушно выполнил указание, настроив радио на музыкальную волну, транслировавшую зарубежные хиты восьмидесятых. Это был худощавый мужчина лет пятидесяти с жидкими темными волосами, слегка утомленным лицом и внимательными серыми глазами. Он заметил, что жена сложила на груди руки крест-накрест, с нетерпением вглядываясь на заснеженную дорогу.

 Нервничаешь?  коротко спросил Борис.

Елена щелкнула кнопкой бардачка, крышка послушно откинулась, словно пасть механического хищника.

 У меня затекла спина. А еще я хочу курить,  заявила женщина, доставая из бардачка плоскую пачку «Капри».  Не возражаешь?

Борис промолчал, и она перехватила его бесстрастный взгляд.

«Даже если я возражаю, это ничего не изменит»,  подумал он про себя.

Елена извлекла из бардачка замысловатую зажигалку в виде золотистой кошки, прикурила.

 Боже, трудно поверить, что завтра утром мы проснемся совершенно в другой семье,  произнесла она, выпустив колечко дыма.  Мы всю жизнь провели вдвоем, не считая нашего мопса Мишки. И как по мне, решиться на усыновление, когда на пороге пятьдесят,  все-таки подвиг.

 Подвиг,  не стал спорить Борис, аккуратно объезжая глубокую лужу, для чего ему пришлось вырулить на встречную полосу.  Но, родная, во-первых, это все-таки опекунство, а не усыновление. А между этими понятиями есть существенная разни

 Один фиг,  перебила мужа Елена, не дослушав до конца.  Разница лишь в юридических терминах. А по факту дети будут жить с нами, как при усыновлении. И потом, эти проверки со стороны опеки!

Борис глубоко вздохнул.

 Разреши мне все-таки закончить?  терпеливо проговорил он.  Во-вторых, мы ведь сами этого захотели. Я не хочу возвращаться к теме твоего здоровья, поскольку именно по этой причине мы пришли к выводу, что опекунство или усыновление в нашей ситуации единственный шанс скажем так, обрести полноценное счастье. И дать его другим деткам.

 Да, конечно,  помолчав, сказала Елена. Она нервно затянулась и, приоткрыв окно, выбросила недокуренный окурок наружу.  Я все понимаю. Но

Борис искоса посмотрел на жену.

«Такого раньше не было,  скользнула у него мысль.  Что-то явно ее гложет».

Между тем Елена потянулась за сумочкой и, вынув смартфон, принялась скользить по экрану ухоженным пальцем, листая фотографии.

 Помнишь, мы ездили в Озимы в прошлом месяце?  спросила она.  Там были чудесные малыши, четырехлетние двойняшки.

 Разумеется, помню,  подтвердил мужчина.  Если мне не изменяет память, Аня и Антон.

Елена кивнула.

 Я сегодня видела их во сне,  призналась она.  Понимаешь? Как будто они к нам переехали.

Борис некоторое время медлил с ответом, и жена, не дождавшись, продолжила:

 Я не отказываюсь от нашего решения. Мы сами захотели взять к себе этих троих ребят Тем более с двойняшками мы не успели, у них уже появились кандидаты на усыновление. Но Боря

Елена умолкла, словно устыдившись своих слов, и Борис, выдержав тактичную паузу, мягко произнес:

 Милая, мне тоже понравились те двое малышей. Но, видишь ли Мне кажется кощунственным подходить к вопросу, будь то опекунство или усыновление, с рыночных позиций. Все-таки мы с тобой не на базаре выбираем картошку. Это ведь дети. Каждый  личность, со своим характером. Со своими чувствами, интересами, обидами. Они не простят обмана или фальши.

Она фыркнула, словно муж сморозил непростительную глупость:

 Ерунда. Пусть меня попробует кто-то осудить, если я не вправе выбрать для себя нормального и хорошего ребенка. По крайней мере, плохую картошку можно выбросить. И что ты прикажешь делать с тремя детьми, если что-то пойдет не так?! Нет, дорогой. Мы с тобой именно на рынке. Вся наша жизнь сплошной рынок, где продают все  начиная от картошки, заканчивая телом и душой.

В глазах Бориса промелькнуло смятение.

 Боже, Лена, о чем ты?  дрогнувшим голосом заговорил он.  Эти трое ребят, они ждут нас! Я никогда не забуду взгляд Сашеньки, средней девочки, когда мы уезжали! И потом Они ведь без патологий, абсолютно нормальные дети! А прививать им лучшие человеческие качества должны мы с тобой! Мы!

Елена посмотрела на ногти, словно видя их впервые, и медленно произнесла:

 Знаешь, я ведь всегда была перед тобой честна, Боря. И сейчас говорю откровенно. У меня где-то глубоко внутри будто застряла заноза. Такая, что не могу думать ни о чем другом. Ноет, и все. Как будто стружку стальную проглотила, и она в печень воткнулась. Опять же за неделю до нашего приезда сгорает приют, и наших детей временно помещают в какой-то клоповник. Скажешь, совпадение? Не спрашивай, отчего да почему, но мне кажется, что-то идет не так. Не так, как я все это видела в своих мыслях. Ты понимаешь меня?

 Понимаю,  не раздумывая, отозвался Борис.

Елена окинула мужа критическим взглядом.

 Ни фига ты не понимаешь,  тихо промолвила она.  У меня такое ощущение, что там, на небесах, кто-то очень не хочет, чтобы у нас была полноценная семья

Изящные руки женщины, никогда не знавшие изнурительной и тяжелой работы, вновь потянулись к сигаретной пачке. Пальцы уже готовы были извлечь сигарету, но в последнюю долю секунды замерли в воздухе.

 Нет, не буду больше курить,  решила она, захлопывая бардачок.

Пара минут прошла в молчании, которое нарушал лишь неподражаемый голос С. С. Catch с ее хитом «Heaven and Hell», льющийся из динамиков.

Снаружи мелькнул дорожный указатель  блеклый, покрытый глубокими вмятинами, с полустершейся надписью:

 О, боже,  простонала Елена, взлохматив густые волосы.  Еще двадцать километров?! Нам ведь до Согры?

 Да.

 Господи Еще и название какое-то  фыркнула женщина.

 Согра  заболоченная местность,  машинально проговорил Борис, прибавив:  поросшая кустарником или мелким лесом.

 Весьма удачное название,  пробурчала Елена.  Мы едем в болото. И никак не приедем

 Милая, потерпи,  примирительно сказал он.  Уже недолго осталось.

В глазах Бориса мелькнула тоска.

* * *

Между селом Согра и Еросьино расстояние, по деревенским меркам, было совсем пустячное  каких-то двенадцать километров. И если в Согре, в которой проживало порядка тысячи человек, еще теплилась какая-то жизнь, то крошечный поселок Еросьино существовал лишь на старых, потерявших свою актуальность географических картах и напоминал давно застывшее кострище, покрытое безжизненным слоем пепла. Пожалуй, единственным признаком цивилизации оставались побуревшие от времени и непогоды ЛЭП, по проводам которых с частыми перебоями бежал ток в другие обитаемые районы.

В конце 80-х Еросьино даже на фоне других поселков было вполне оживленной местностью. В те времена здесь были выстроены добротные гаражи из толстого камня, и чуть ли не каждый третий из них был оборудован под самопальную автомастерскую. Это несмотря на то что Еросьино славилось неплохой ремонтной базой как легковых автомобилей, так и рейсовых автобусов, депо которых располагалось тут же. В начале девяностых каким-то неизъяснимым образом были выкроены деньги на стройку общежития для водителей, но ошеломляющие последствия перестройки оказались губительными для маленького поселка. Стройку заморозили, едва выкопав котлован и вколотив в дно сваи, автобусный кооператив разорился, гаражи оказались заброшенными, потому что, как впоследствии оказалось, построены они были с нарушением геодезических и других норм землепользования. Поселок быстро опустел. Однако отсутствие жизни в Еросьино отнюдь не помешало отдельным местным жителям продолжать использовать каменные коробки, в которых когда-то стояли машины, в собственных целях.

В тот день, когда супруги Уваровы, одолеваемые сомнительно-противоречивыми чувствами, двигались в «Инфинити» по заваленной снегом трассе на встречу к своим опекаемым, к одному из гаражей заброшенного Еросьино с хриплым надрывом, буксуя по холодно-грязевой каше, подъехала видавшие виды потрепанная «Нива».

Изношенный двигатель, чихнув напоследок, резко заглох. С шумом хлопнули измятые двери с мутными, в разводах стеклами, выпуская на морозный воздух троих мужчин. Двое из них были еще относительно молоды, не старше тридцати, третьему можно было дать под шестьдесят. Все трое словно сошли с одного конвейера по выпуску бродяг: неряшливо-затасканные, поблекшие, словно жизнь высосала из них все соки и краски. Они смахивали на несвежие носки  штопаные-перештопаные, заскорузлые от пота и грязи, которые вызывают желание поскорее отправить их в мусорное ведро. Лица приехавших огрубелые, темные, как старый воск, с ранними морщинами и тронутые колючей щетиной.

Один из молодых вынул из кармана длинный ключ, потемневший от времени.

 Давай ты сам, Сапог,  проговорил он, улыбаясь щербатым ртом.  Типа, с возвращением.

Он указал на расчищенный пятачок возле ворот гаража. Снежные завалы у других боксов превышали человеческий рост, с крыш исполинскими сталактитами свисали молочные сосульки.

 Это, типа, я вчера специально весь день ишачил,  похвастался щербатый.  Убирался перед твоим приездом

 Молодец, Леха,  равнодушно отозвался Сапог. Покрутив ключ в заскорузлых, желтых от въевшегося никотина пальцах, он задрал голову, уставившись на толстый провод, тянущийся от крыши гаража.  Гляжу, и свет внутри остался? Как в старые добрые времена?

 А то,  самодовольно подобрался Леха.  Все как в лучших номерах Парижа!

 Ну, тады давай внутрь. Данилыч, тащи горчиловку и хавчик!  обратился Сапог к пожилому мужчине и, с хлюпаньем вытаскивая из снежной жижи ноги, обутые в стоптанные казаки, зашагал к воротам.

Пока Данилыч, сопя и кряхтя, вытаскивал из багажника наполненные провиантом и алкоголем пакеты, Сапог ковырялся с замком.

 Не идет,  резюмировал он, хмуро сдвинув брови.  Не хочет, сука, с девственностью расставаться.

Леха, стоявший за спиной приятеля, закудахтал от смеха.

Сапог обернулся, смерив приятеля холодным взором.

 Че ты ржешь? Помоги.

 Дык, давай туда водки плеснем,  с готовностью предложил Леха.  Разогреется.

Сапог покачал головой.

 Я водку сегодня пить буду, а не брызгать на замки. Газета есть? Или бумажка хоть какая?

После недолгих поисков на заднем сиденье отечественного внедорожника была обнаружена замызганная рекламная газета, и с помощью зажигалки Сапог превратил ее в маленький факел. В ледяном воздухе, бестолково кружась, поплыли черные хлопья пепла. Наконец замок достаточно прогрелся, и мужчины не без труда открыли ворота. Леха тут же прильнул к электрощиту, завешанному лохмотьями паутины, что-то звонко щелкнуло, и спустя мгновенье гаражное помещение озарилось тусклым светом.

Гремя тяжелыми пакетами, Данилыч зашел внутрь последним, и Сапог с лязгом закрыл дверь изнутри.

 Я летом сверху надстройку сделал, Сапог,  снова заговорил Леха.  Типа, как его Пед Пон бля, забыл. Как-то по-пиндосски называется

 Пентхаус?  подсказал Сапог, и Леха радостно заулыбался, кивая, словно китайский болванчик. Он торопливо пробрался мимо беспорядочно наваленного хлама, оказавшись у еще одной массивной деревянной двери, обитой потрескавшимся дермантином.

Освещение во втором боксе было куда ярче. Впрочем, и царящая внутри обстановка больше вызывала ассоциацию с жилой комнатой, нежели с собственно гаражом. Пусть запущенной и неухоженной, но все же комнатой, в которой вполне можно было существовать, даже в холодное время года. У стены старая, продавленная тахта, рядом, между ней и деревянным ящиком, втиснут заляпанный жиром мини-холодильник. На ящике высился исцарапанный телевизор «Сокол». На густом слое пыли, облепившем экран, был неуклюже нарисован женский половой орган.

 Че еще за Ван Гог выискался?  скривился Сапог.  Хоть бы реализму добавили, что ли.

Виновато мигая, Леха прямо ладонью стер похабное творчество, размазав пыль по экрану.

 И кстати. Че тут смотреть, антенны все равно нет,  заметил Сапог, снова глянув на телевизор.

Наклонившись куда-то за ящик, Леха выудил не менее запыленный DVD-проигрыватель. Сдунув с него пыль, он с гордостью поставил его рядом с телевизором.

 Работает?  недоверчиво поинтересовался Сапог.

 А то.

С этими словами Леха ловко размотал удлинитель и, сунув штекер в переходник, включил кнопку. Через несколько минут экран вспыхнул мерцающим синим цветом.

 И диски есть,  добавил Леха, подключая к телевизору шнур.

Сапог уселся на заскрипевшую тахту. Он перехватил взгляд Данилыча, который поставил пакеты на перевернутый кабельный барабан, служивший в небольшой хибарке столом.

 Ты чего репу морщишь, Данилыч?  полюбопытствовал Сапог, с наслаждением вытягивая ноги, обутые в заляпанные слякотью казаки.  Не рад, что ли, что родной сын от хозяина прибыл?

 Почему же, рад,  после недолгой паузы ответил Данилыч. Оглядевшись, он подвинул к себе рассохшийся табурет и осторожно сел на него. Старое дерево скрипнуло, но выдержало вес мужчины.  Я просто в толк не возьму, почему мы сюда приехали. Я баню затопил. Картошки с салом нажарил, из подвала огурчиков и опят соленых достал

По изжелта-морщинистому лицу Данилыча, напоминающему выжженую, потрескавшуюся землю, заскользила смутная тень, и Сапог, пристально наблюдающий за отцом, это заметил.

 Ну же. Договаривай, я ведь вижу, что тебе есть что сказать,  произнес он.  Не обязательно ждать, когда бухач язык развяжет.

 До того, как тебя забрали, ты называл меня отцом,  с трудом выговорил старик. Было видно, что он избегает колючего взгляда сына.  А не Данилычем. Вон, для Лехи я Данилыч. Для своих деревенских я Данилыч. А для тебя я отец, Леня.

Сапог засмеялся и, положив ногу на колено другой, лениво покрутил в воздухе казаком, со стоптанного каблука которого на грязный пол упало несколько капель коричневатой жижи:

 Так вот чего ты напрягся Это напрасно. Подумаешь, огорчился на «Данилыча». У нас вон одного перца Вафлей звали, и ничего, крутился как-то. Правда, под шконкой в основном

 Ты на что-то обиду держишь?  напрямик спросил Данилыч.

Сапог перестал улыбаться.

 Обиду держат обиженные, батя,  тихо произнес он.  Они на то имеют свои причины. Не равняй меня с ними.

 Послушай, Леня,  мягко заговорил Данилыч.  Мы не виделись три с половиной года. Если что-то и было хреновое между нами, давай забудем об этом. Хоть сегодня. Я не понимаю ваших законов и ваших понятий, по которым ты хочешь жить даже здесь, на воле. Не лови меня на слове. Привыкай к тому, что ты наконец-то на свободе, сынок.

С этими словами он принялся выставлять на кабельный барабан нехитрую закуску: рыбные консервы, шмат сала, черный хлеб, репчатый лук, вареную картошку «в мундире». За снедью последовала тяжелая артиллерия в виде бутылок, наполненных мутным самогоном.

Сапог наблюдал за ним с чувством снисходительного презрения, словно перед ним был не родной отец, а некто посторонний, неуклюже и тщетно пытавшийся выполнить какую-то работу, вроде отвинчивания от детали закисших болтов, используя вместо мощной отвертки монетку.

 Что-то здесь дубак, Леха, конкретный,  сказал он, энергично потерев ладони. Раздался шуршащий звук, будто вместо кожи соприкасались неоструганные доски.  Околеем ночью.

Леха подошел к стене, провел заскорузлым пальцем по едва заметной щели между пенопластом, пластинами которого было обито все помещение.

 Не знаю, Сапог. Я старался,  сказал он неуверенно.

 Фигово старался,  фыркнул Сапог.

 На втором этаже обогреватель.

 Тут же печка есть,  сказал Данилыч, указывая на самодельную, черную от копоти конструкцию из пропанового баллона.

 Можно и печь,  оживился Леха.  Я наверх, за обогревателем. А дровишки в гараже, в углу.

Когда он взобрался на второй этаж, Данилыч двинулся к сыну.

 Не так я представлял нашу встречу,  хрипло произнес он, и губы его задрожали.