Была уже полночь, но каменщик поднялся с постели и поспешил обратно в Херли-Берли. Бледная женщина стояла и наблюдала за ним, пока он не разобрал кладку, которую возвел три дня назад, а слуги теснились и перешептывались поодаль, гадая, что же случится дальше.
А дальше случилось вот что: когда замурованную дверь отперли, каменщик вошел внутрь, освещая себе путь, а за нимМаргарет Калдервуд и другие. У подножия органа темнел на полу какой-то холмик. При виде его свидетели застонали. То была малютка Лиза, мертвее мертвого!
Когда мистрис Херли смогла встать с постели, сквайр с женой уехали во Францию, где и прожили до самой смерти. Херли-Берли многие годы простоял запертый и всеми покинутый. Недавно поместье перешло к новому владельцу. Орган разобрали и вытащили вон, а комнату, где он стоял, отделали под спальню с самым пышным и богатым убранством. Но в спальне той никто не ночует дважды.
А Маргарет Калдервуд, всю седую и вмиг постаревшую, на другой же день положили в могилу.
Джеймс Брандер МэтьюзВздорные призраки
Перевод Наталии Роговской
Красавец-лайнер на всех парах рассекал тихую гладь Атлантики, с каждым часом приближаясь к американским берегам. На листках с расписанием и картой маршрута, отпечатанных пароходной компанией, рейс помещался в графе «туда», хотя почти все пассажиры плыли «обратно» возвращались домой после заграничного летнего отдыха и считали дни до той долгожданной минуты, когда увидят наконец свет маяка на Файр-Айленде. На подветренной палубе у входа в каюту капитана, которая в дневные часы служила салоном для пассажиров первого класса, уютно устроилась небольшая компания американцев. Герцогиня (в пассажирской ведомости она значилась как миссис Мартин, но друзья и знакомые звали ее Герцогиней с Вашингтонской площади) и Бэби ван Ренселар (младшая из двух сестер, она навсегда осталась для своей родни маленькой, хотя могла бы уже обладать правом голоса, если бы таковое распространялось на представительниц слабого пола) так вот, Герцогиня и Бэби ван Ренселар обсуждали приятный английский голос и не то чтобы неприятный английский акцент бравого молодого лорда, направлявшегося тем же рейсом в Америку за новыми впечатлениями. Дядюшка Ларри и Дружище Джонс затеяли споркакое расстояние пройдет корабль за следующие сутки; каждому хотелось подбить другого на пари.
Ставлю два к одному, что четыреста двадцать мы не одолеем, сказал Дружище Джонс.
Идет, с готовностью ответил Дядюшка Ларри. В прошлом году на пятый день мы прошли четыреста двадцать семь.
Это был семнадцатый по счету вояж Дядюшки Ларри в Европу, его тридцать четвертое трансатлантическое плавание.
А когда вы приплыли домой? подала голос Бэби ван Ренселар. Мне все равно, сколько миль мы проходим в сутки, лишь бы поскорее доплыть.
Мы вошли в бухту в воскресенье вечером, через семь дней после отплытия из Квинстона, и бросили якорь на рейде напротив карантинной станции в понедельник, в три часа утра.
Надеюсь, это не повторится. Когда корабль стоит, я совсем не могу спать.
А я могу, только в тот раз мне спать не пришлось, невозмутимо продолжал Дядюшка Ларри, потому что моя каюта была первая от носа, и якорный мотор тарахтел прямо у меня над головой.
И тогда вы вышли на палубу и увидели, как над заливом восходит солнце, подсказал ему Дружище Джонс. Вдалеке мерцали электрические огни большого города, на востоке, над фортом Лафайет, занималась заря, бледное небо окрасилось нежным румянцем, и
Так вы возвращались домой вместе? удивилась Герцогиня.
Если кто-то тридцать четыре раза переплыл Атлантику, это еще не значит, что у него монополия на рассветы, нашелся Дружище Джонс. Нет, я описал свой собственный рассвет, и, смею вас заверить, картина была восхитительная.
Я не стану мериться рассветами, но готов помериться шутками, все так же невозмутимо заметил Дядюшка Ларри. Ставлю шутку про мой рассвет против двух шуток про ваш.
Вынужден признаться, что никаких шуток про рассвет я не припомню.
Дружище Джонс был честный малый и не стал бы экспромтом придумывать шутку, лишь бы не ударить лицом в грязь.
Значит, мой рассвет победил за явным преимуществом, самодовольно заявил Дядюшка Ларри.
А что за шутка? не выдержала Бэби ван Ренселар, поддавшись женскому любопытству, которое бессильно перед искусной провокацией.
Извольте. Я стоял на корме, и вместе со мной были еще двое: один американский патриот и типичный бродяга-ирландец. Американский патриот вдруг возьми и брякнидескать, в Европе такого рассвета вовек не увидишь; но ирландец не растерялся и говорит: «Оно конечнок вам-то рассвет приходит после нас, когда нам он уже без надобности».
Да, в чем-то он прав, задумчиво произнес Дружище Джонс, там у них кое-что и правда лучше, чем у нас. Хотя бы зонты.
И наряды, добавила Герцогиня.
И древности, внес свою лепту Дядюшка Ларри.
Зато многое у нас в Америке в сто раз лучше! возразила Бэби ван Ренселар, еще не испорченная низкопоклонством перед дряхлеющими монархиями деспотичной старухи Европы. У нас полно приятных вещей, которых в Европе днем с огнем не сыскать. У нас мороженое вкуснее!
И девушки красивее, добавил Дружище Джонс, не глядя на нее.
И призраки что надо, заметил Дядюшка Ларри как ни в чем не бывало, будто речь шла о самых обычных вещах.
Призраки? переспросила Герцогиня.
Призраки. Лично мне нравится это слово. Зовите их привидениями, если вам угодно, или духами. Что-что, а призраки у нас и впрямь первый сорт, тут мы кого хочешь заткнем за пояс
А как же чудесные истории про духов Рейна и Черного Леса, про них вы забыли? перебила его мисс ван Ренселар с чисто женской непоследовательностью.
Я прекрасно помню про Рейн и Черный Лес и про всю заграничную нечисть, включая эльфов, фейри и хобгоблинов; но если мы посмотрим на простых честных призраков, то, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше. Ведь в чем главное отличие нашего отечественного призраканазовем его spiritus Americanusот обычных привидений мировой литературы? В том, что он, так сказать, созвучен американскому чувству юмора. Взять хотя бы сюжеты Вашингтона Ирвинга. К примеру, «Всадник без головы». Уморительная история о призраке! А Рип ван Винкль? Помните, с каким юмором, с каким неподражаемым юмором рассказано о встрече Рипа с гоблинами-матросами из команды Гендрика Гудзона? Но нагляднее всего американский подход к мифическому и мистическому проявился в бесподобной истории о двух вздорных призраках.
О двух вздорных призраках! в один голос повторили за ним Герцогиня и Бэби ван Ренселар. Кто это такие?
Неужели я вам про них не рассказывал? вопросом на вопрос ответил Дядюшка Ларри, и в его глазах вспыхнул огонек радостного предвкушения.
Он все равно расскажет, раньше или позже, так какой смысл откладывать, можем послушать и сейчас, ворчливо предложил Дружище Джонс.
Если вам неинтересно, могу не рассказывать.
Ну пожалуйста, Дядюшка Ларри, расскажите! Я обожаю истории с призраками, взмолилась Бэби ван Ренселар.
Давным-давно, начал Дядюшка Ларри, вернее, всего несколько лет назад, в славном городе Нью-Йорке жил-был молодой американец, и звали его ДунканЭлифалет Дункан. Как и его имя, он был наполовину янки, наполовину шотландец, а по профессии, естественно, юрист, и в Нью-Йорк он подался искать удачи. Его отец-шотландец в свое время перебрался в Новый Свет, осел в Бостоне и женился на девушке из Салема. Двадцати лет от роду Элифалет Дункан потерял обоих родителей. От отца он получил в наследство изрядную сумму денег, чтобы начать самостоятельную жизнь и карьеру, а кроме тогогордость за свое шотландское происхождение. Дело в том, что шотландский род Дунканов принадлежал к титулованной знати, и хотя отец Элифалета был младшим сыном младшего сына барона, он всегда сам помнил и своему сыну наказывал не забывать про их благородную кровь. В наследство от матушки-янки Элифалет получил решительный характер и небольшой старый дом в Салеме, который принадлежал ее семье лет двести. В девичестве она носила фамилию Хичкок, а Хичкоки жили в Салеме с самого его основания. В пору знаменитого процесса над ведьмами прапрапрадед ее отца, Элифалета Хичкока, играл в городе далеко не последнюю роль. Так вот, в старинном доме, доставшемся от матери моему другу Элифалету Дункану, обитало привидение.
Призрак одной из тамошних ведьм, разумеется? встрял Дружище Джонс.
Разумеется, нет. Всех ведьм, как известно, отправили на костер. Когда и кому являлся призрак сожженного на костре? Вы про такое слыхали? спросил Дядюшка Ларри.
Между прочим, это веский довод в пользу кремации, прокомментировал Дружище Джонс, уклонившись от прямого ответа.
Да, если не любишь привидений. А я их люблю! заявила Бэби ван Ренселар.
И я тоже, поддержал ее Дядюшка Ларри. Обожаю призраковпрямо как англичане лордов.
Не отвлекайтесь, продолжайте свой рассказ, распорядилась Герцогиня, властно пресекая не относящиеся к делу споры.
В старом салемском доме водилось привидение, подытожил Дядюшка Ларри. И привидение особенноево всяком случае, с весьма необычными свойствами.
С какими? спросила Бэби ван Ренселар, дрожа и замирая от нетерпения.
За ним замечали немало странностей. Начать с того, что оно никогда не являлось хозяину дома. Как правило, оно подкарауливало нежеланных гостей. За последние сто лет привидение отвадило от дома четырех тещ, но хозяину от него никакого беспокойства не было.
Наверное, при жизни, то есть в бытность свою во плоти, этот призрак был кем-то из сыновей-Хичкоков, высказал догадку Дружище Джонс, не желая довольствоваться ролью слушателя.
Другая особенность, не обращая на него внимания, продолжал Дядюшка Ларри, состояла в том, что при своем первом появлении оно никогда никого не пугало. И только при повторной встрече нагоняло страху на тех, кто его видел, и какого страху! Редкий гость отваживался попытать счастья в третий раз. Едва ли не самым удивительным в этом добровольном потустороннем помощнике было отсутствие лица. По крайней мере, лица его никто не видел.
Может быть, лицо было чем-то закрыто? предположила Герцогиня; чем дальше, тем отчетливее она понимала, что никогда не любила историй с привидениями.
Это так и осталось для меня загадкой. Я сам беседовал с теми, кто видел призрака, и ни один из опрошенных ничего не мог мне рассказать про его лицо. Как ни странно, свидетели словно бы не обращали внимания на его внешность, хотя и не говорили, что лица у него не было или оно было чем-то закрыто. И только потом, пытаясь в спокойной обстановке восстановить в памяти все обстоятельства встречи с таинственным существом, они вдруг осознавали, что лица его не видели. И хоть убей не могли сказать, было ли оно закрыто, или его просто не было, или в чем вообще дело. Они знали однолица они не видели. Столько достоверных рассказов очевидцев, но по сей день неизвестно, было ли лицо у привидения, которое обитало в старом салемском доме, и если да, то какое.
Страсть как интересно! восхитилась Бэби ван Ренселар. А почему привидение там больше не живет?
Я этого не говорил, ответил Дядюшка Ларри с большим достоинством.
Но вы сказали «обитало» в старом салемском доме, поэтому я решила, что теперь его там нет. Или есть? не унималась юная леди.
Погодите, всему свое время. Элифалет Дункан обычно проводил в Салеме летние каникулы, но привидение ему не докучало, ведь он был в доме хозяин, к его великой досаде, надо заметить, ибо ему очень хотелось своими глазами увидеть загадочного жильца, который своевольничал в его владении. Но ему это ни разу не удалось, ни разу. Он привозил в дом то одного, то другого приятеля и просил, если тому вдруг явится призрак, погромче крикнуть, а сам ложился спать в соседней комнате и нарочно держал дверь открытой; но когда он, разбуженный криком испуганного приятеля, вбегал в его спальню, никакого привидения там уже не было, и ему оставалось ни с чем возвратиться в постель и довольствоваться укоризненными вздохами: привидение считало, что Элифалет поступает некрасиворазве можно всеми правдами и неправдами искать знакомства, в котором тебе отказано!
Рассказчик вынужден был прерваться: Дружище Джонс встал с места, чтобы поплотнее укутать теплым пледом ноги Бэби ван Ренселар, на небо набежали серые тучи, и сразу похолодало; от воды потянуло сыростью.
В одно прекрасное весеннее утро, возобновил свой рассказ Дядюшка Ларри, Элифалет Дункан получил сногсшибательное известие. Я уже говорил, что его семья по отцовской линии принадлежала к шотландской знати и что отец Элифалета был младшим сыном младшего сына тамошнего барона. Судьба распорядилась так, что все братья и дядья Элифалетова батюшки умерли, не оставив наследника мужского пола, все, за исключением старшего сына старшего сына барона, который, само собой разумеется, носил фамильный титул и звался барон Дункан из Дункана. Сногсшибательное известие, которое Элифалет Дункан получил в Нью-Йорке одним прекрасным утром, состояло в следующем: барон Дункан вместе с единственным сыном попал на яхте в черный шквал вблизи Гебридских островов, и оба, отец и сын, погибли. Таким образом, мой приятель Элифалет Дункан унаследовал титул и состояние.
Как романтично! оживилась Герцогиня. Он стал бароном!
Да, промолвил Дядюшка Ларри, он стал бы бароном, если бы пожелал, только он не пожелал.
Ну и дурак! постановил Дружище Джонс.
Как сказать, ответил Дядюшка Ларри, я бы не спешил с выводами. Видите ли, Элифалет Дункан был только наполовину шотландец, а наполовину янки и смотрел на дело трезво. Он предпочитал помалкивать о своей нечаянной удаче, пока не выяснит, насколько шотландский титул обеспечен шотландским состоянием. И вскоре дознался, что никаких денег нет: покойный лорд женился по расчету и жил исключительно на доход от приданого леди Дункан. Практичный Элифалет рассудил, что лучше быть сытым нью-йоркским юристом и жить припеваючи за счет своей адвокатской практики, чем быть голодным шотландским лордом и жить за счет титула, а попросту говоряедва сводить концы с концами.
Но он не отказался от титула? уточнила Герцогиня.
Нет, подтвердил Дядюшка Ларри, только об этом никто не знал, кроме меня и, может быть, еще пары близких друзей. Элифалет не такой болван, чтобы вешать на дверях табличку: «Барон Дункан из Дункана, поверенный, судебный адвокат».
Ну ладно, а при чем тут ваше привидение? не слишком вежливо поинтересовался Дружище Джонс.
То привидение действительно ни при чем, зато другое очень даже при чем. Надо вам сказать, Элифалет на редкость сведущ во всем, что касается потусторонних сил. Причина, возможно, в его салемском доме с привидением, а возможно, в его шотландских корнях. Так или иначе, он поднаторел в науке о духах и дамах в белом, о банши и боги и прочей нечисти, чьи присказки, проказы и прорицания запечатлены в анналах шотландской аристократии. Ни одно мало-мальски известное привидение в многовековой истории родовитых шотландских семейств не прошло мимо его внимания. Знал он и о некоем Дункановом призраке, который связан магическими узами с обладателем титула барона Дункана из Дункана.
Мало ему было дома с привидением в Салеме, так за ним еще числился и родовой призрак в Шотландии? поразилась Бэби ван Ренселар.
Вот именно. Но шотландский призрак был симпатичнее салемского, хотя у них с трансатлантическим собратом было кое-что общее: шотландец никогда не являлся обладателю титула, точно так же как призрак из Салема никогда не показывался на глаза хозяину дома. Дунканова призрака вообще никто не видел. Он был незримым ангелом-хранителем. Его долг состоял исключительно в том, чтобы всегда находиться в личном услужении у барона Дункана из Дункана и вовремя предупреждать его о грядущей опасности. Семейное предание хранит множество примеров необычайно развитой у Дунканов способности предчувствовать несчастье. Кому-то из баронов хватало мудрости прислушаться к внутреннему голосу и отказаться от участия в опасном начинании, которое, конечно же, было обречено. Другие упрямились, не желали верить своему сердцу и очертя голову неслись навстречу неминуемому поражению и смерти. Но не было случая, чтобы лорд Дункан попал в беду по неведению.
Тогда каким же образом отец и сын угодили в бурю у Гебридов? ехидно поинтересовался Дружище Джонс.
Их сгубило просвещение, ведь образованному человеку не пристало идти на поводу у суеверия. Сохранилось письмо лорда Дункана, которое он написал жене за несколько минут до того, как поднял парус; лорд пишет, какую жестокую внутреннюю борьбу ему пришлось выдержать, чтобы пойти наперекор почти неодолимому желанию отменить выход в море. А послушайся он дружеского совета родового призрака, шотландцам не пришлось бы слать письмо на другой берег Атлантики.