Больше никогда прошептал Миляга.
Монах нагнулся к нему.
Вы можете встать? спросил он. Или вам помочь?
Ничего не ответив, Миляга оперся на руки и поднялся на колени. После исчезновения мистифа посланный за ним злокозненный ветер начал стихать, роняя на землю скорбный град останков. Снова монах воздел руки, чтобы защититься от нисходящей силы. Миляга едва отдавал себе отчет в том, что происходит. Глаза его были прикованы к Просвету, который быстро переставал клубиться. К тому времени, когда град обрывков полотна, камней и трупов прекратился, последние следы неровностей исчезли с границы между Доминионами, и она снова превратилась в гладкое ничто, по которому глаз скользит, не находя опоры.
Миляга поднялся на ноги и, оторвав взгляд от Просвета, огляделся. Разрушения простирались во всех направлениях, кроме одного. Круг Мадонн, который он мельком увидел сквозь бурю, остался нетронутым и укрывал внутри около полусотни уцелевших; некоторые из них стояли на коленях, рыдая или молясь, многиецеловали ноги защитивших их статуй, а другиесмотрели на Просвет, принесший смерть всем, кроме этих пятидесяти да еще Маэстро и монаха.
Ты видел Афанасия? спросил Миляга у монаха.
Нет, но он жив, ответил тот. Он похож на тебя, Маэстро: у него слишком важная цель, чтобы позволить себе умереть.
Не думаю, чтобы самая важная цель сумела меня спасти, не окажись ты рядом, заметил Миляга. У тебя чертовски крепкие кости.
Кое-какая сила у меня есть, ответил монах со скромной улыбкой. У меня был хороший учитель.
И у меня, тихо сказал Миляга. Но я потерял его.
Видя, что у Маэстро на глаза наворачиваются слезы, монах собрался было удалиться, но Миляга остановил его.
Не обращай внимания на слезы. Мои глаза слишком долго оставались сухими. Позволь мне спросить у тебя кое-что. Я не обижусь, если ты откажешься.
Что, Маэстро?
Я отправлюсь обратно в Пятый Доминион, чтобы подготовить Примирение. Достаточно ли ты доверяешь мне, чтобы войти в Синод и представлять в нем Первый Доминион?
Лицо монаха утонуло в блаженстве, помолодев на много лет.
Я почту это за величайшую честь, Маэстро, сказал он.
Риск велик, предупредил Миляга.
Всегда был риск. Но меня не было бы здесь, если б не вы, Маэстро.
Каким образом?
Вымое вдохновение, Маэстро, сказал монах, почтительно склоняя голову. Я постараюсь исполнить любое ваше поручение.
Тогда оставайся здесь. Наблюдай за Просветом и жди. Когда придет время, я найду тебя.
В словах его звучало больше уверенности, чем было в ого сердце, но, возможно, умение делать вид, что являешься хозяином положения, входило в репертуар каждого Маэстро.
Я буду ждать, сказал монах.
Как твое имя?
Когда я присоединился к голодарям, они назвали меня Чикой Джекиным.
Чика Джекин?
Джекин значит никудышный парень, объяснил монах.
Тогда у нас с тобой много общего, сказал Миляга. Он взял руку Чики и пожал ее. Помни обо мне, Джекин.
А я никогда вас и не забывал, ответил он.
В этой фразе был подтекст, который Миляга не вполне уловил, но времени для изысканий не было. Ему предстояло два трудных и опасных путешествия: первоев Изорддеррекс, второеиз этого города обратно в Убежище. Поблагодарив Джекина за его решимость, Миляга оставил его у Просвета и направился по разрушенному лагерю к кругу Мадонн.
Некоторые спасенные уже покидали свое убежище и принимались бродить по руинам, по всей видимости надеяськак Миляга предположилотыскать других уцелевших. Перед ним открылось зрелище скорби и удивленного оцепенения, которое ему уже столько раз приходилось видеть во время путешествия по Доминионам. Как ему ни хотелось верить, что эти бедствия происходят в его присутствии по чистой случайности, он не мог тешить себя таким самообманом. Он был обручен с бурей, подобно тому как он был обручен с Паем. А может быть, и более крепкотеперь, когда мистиф исчез.
Замечание Джекина о том, что Афанасийслишком целеустремленная натура, чтобы погибнуть, подтвердилось, когда Миляга подошел к кругу поближе. Он стоял в центре группы голодарей, возносивших молитву Святой Матери за спасение. Когда Миляга дошел до границы круга, Афанасий поднял голову. Один глаз его был закрыт коркой из запекшейся крови и грязи, но во втором пылала ненависть, которой хватило бы и на дюжину. Встретив его взгляд, Миляга остановился, но Афанасий все равно понизил голос до шепота, чтобы посторонний не смог расслышать слова его молитвы. Однако Миляга не настолько был оглушен шумом разразившейся катастрофы, чтобы не уловить несколько фраз. Хотя женщина, воплощенная в таком количестве различных вариантов, несомненно была Девой Марией, здесь она проходила под другими именами или же имела сестер. Миляга услышал, как ее называют Умой Умагаммаги, Матерью Имаджики, а также тем именем, которое он впервые узнал от Хуззах в доме для умалишенных, Тишалулле. Было и третье имя, но Миляге потребовалось некоторое время, чтобы удостовериться, что он понял его правильно. Имя это былоДжокалайлау. Афанасий молился о том, чтобы она сохранила для них место рядом с собой в райских снегах. Услышав это, Миляга довольно злорадно подумал о том, что если бы голодарь хоть раз побывал в снегах, он вряд ли счел бы их подобием рая.
Хотя имена и звучали странно, в самой молитве не было ничего необычного. Афанасий и поредевшие ряды его сторонников молились той самой милосердной Богине, перед святынями которой в Пятом Доминионе загоралось бесчисленное множество свечей. Даже погрязший в язычестве Миляга впускал эту женщину в свою жизнь и молился ей единственным известным ему способомсоблазнением и временным обладанием представительниц ее пола. Была бы у него мать или любящая сестра, возможно, он научился бы более возвышенному способу поклонения, чем похоть, но он надеялся и верил в то, что Святая Женщина простит ему его набеги, пусть даже Афанасий и не окажется столь милосердным. Эта мысль успокоила его. В предстоящей битве ему потребуется вся помощь и поддержка, которые он только сможет получить, и не так уж плохо было думать о том, что у Матери Имаджики есть храмы в Пятом Доминионе, где эта битва будет вестись.
Закончив благодарственную молитву, Афанасий распустил собравшихся, и они разбрелись рыться в обломках. Сам же он остался в центре круга, рядом с распростертыми телами тех, кто добрался до убежища, но погиб от ран.
Подойди сюда, Маэстро, сказал Афанасий. Тебе надо кое на что взглянуть.
Миляга шагнул в круг, ожидая, что Афанасий покажет ему трупик ребенка или еще какое-нибудь зрелище раздавленной хрупкой красоты. Но лицо человека у его ног принадлежало мужчине и имело далеко не невинный вид.
Думаю, ты должен его знать.
Да. Это Эстабрук.
Глаза Чарли были закрыты, роттоже; веки и губы наглухо сомкнулись в миг смерти. На теле почти не было следов физических повреждений. Возможно, просто от волнения не выдержало сердце.
Никетомаас говорила, что вы принесли его сюда, потому что приняли за меня.
Мы думали, что онМессия, сказал Афанасий. Когда же стало ясно, что это не так, мы продолжали поиски, надеясь на чудо. И вместо этого
вам на голову свалился я. Кое в чем ты прав. Действительно я принес с собой это бедствие. Я толком не знаю, почему это так, и не ожидаю от вас прощения, но я хочу, чтобы ты понял: никакой радости мне это не доставляет. Все, к чему я стремлюсь, это искупить вред, который принес.
Что-то я не понял, Маэстро. А как такое вообще возможно? Он оглядел трупы, и его здоровый глаз переполнился слезами. Ты что, можешь воскресить их той штукой, что болтается у тебя между ног? Ты думаешь, они воскреснут после того, как ты их трахнешь? Затеял показать нам фокус?
Миляга издал гортанный звук отвращения.
Так ведь в этом и состоит кредо всех Маэстро, не так ли? Вы не хотите страдатьвам нужна только слава. Вы оплодотворяете своим фаллосом землю, и она приносит дары. Земле нужна ваша кровь, ваша жертва. И пока вы будете отрицать это, другие будут гибнуть вместо вас. Поверь мне, я бы с радостью перерезал себе глотку, если б знал, что этим смогу воскресить погибших. Но это был бы никудышный фокус. У меня есть воля, чтобы совершить это, но кровь моя не стоит и ломаного гроша. А твоя стоит. Не знаю почему. Мне кажется, что это несправедливо, но тем не менее это так.
А что, Ума Умагаммаги обрадуется, если увидит мою кровь? сказал Миляга. А Тишалулле? А Джокалайлау? Неужели этого хотят любящие матери от своего ребенка?
Ты к ним не имеешь никакого отношения. Не знаю, откуда ты взялся, но уж точно не из их нежных тел.
Но кто-то же должен был родить меня, сказал Миляга, впервые высказывая эту мысль вслух. Я чувствую в себе цель, которой я должен достичь, и я думаю, что это Бог вложил ее туда.
Не забирайся так высоко, Маэстро. Возможно, твое неведениеэто единственная защита, которая имеется у нас против тебя. Отрекись от своих честолюбивых помыслов, прежде чем обнаружишь, на что действительно способен.
Не могу.
Почему? Ведь это же так просто, сказал Афанасий. Убей себя, Маэстро. Напои землю своей кровью. Это самая большая услуга, которую ты можешь оказать всем Пяти Доминионам.
В этих словах он расслышал горькое эхо письма, которое прочитал много месяцев назад, в совсем другой пустыне.
«Сделай это ради женщин всего мира, кажется, так писала ему Ванесса? Перережь свою лживую глотку».
Неужели он проделал все это путешествие по Доминионам только для того, чтобы во второй раз услышать совет обманутой им женщины? Неужели, после всех попыток разгадать тайну, в роли Маэстро он оказался таким же злостным обманщиком, как и в роли любовника?
Афанасий определил точность попадания по выражению лица мишени и с мрачной усмешкой вбил стрелу еще глубже.
Сделай это поскорее, Маэстро, сказал он. В доминионах и так уже достаточно сирот. Не стоит умножать число жертв, чтобы потешить честолюбие.
Миляга оставил эти жестокие слова без ответа.
Ты обвенчал меня с самой большой любовью моей жизни, сказал он. Я никогда не забуду тебе этой доброты.
Бедный Пай-о-па, сказал Афанасий, начиная вкручивать стрелу. Еще одна твоя жертва. Сколько же в тебе должно быть яда, Маэстро.
Миляга повернулся и молча пошел прочь, под аккомпанемент повторяющихся наставлений Афанасия.
Поскорее убей себя, Маэстро, говорил он. Ради себя, ради Пая, ради всех нас. Поскорее убей себя.
Миляге потребовалось около четверти часа, чтобы выйти из разрушенного лагеря и перестать спотыкаться об обломки. Он надеялся отыскать какое-нибудь средство передвижения возможно, автомобиль Флоккуса, чтобы реквизировать его для возвращения в Изорддеррекс. Если он ничего не найдет, ему предстоит долгий путь пешком, но, стало быть, так уж суждено. Какое-то время дорогу ему освещали слабые отблески пожаров за спиной, но вскоре они угасли, и ему пришлось продолжать поиски при свете звезд, лучи которых едва ли помогли бы ему обнаружить машину, если бы визг свиноподобной любимицы Флоккуса Дадо не скорректировал маршрут. И Сайшай, и ее потомство до сих пор оставались в салоне. Машину перевернуло бурей, так что Миляга подошел к ней только для того, чтобы выпустить животных, а после отправиться на новые поиски. Но пока он возился с неподатливой ручкой, в запотевшем окне появилось человеческое лицо. Это был Флоккус, и он приветствовал появление Миляги воплями радости, не менее пронзительными, чем визг Сайшай. Миляга взобрался на борт машины, и после долгих усилий и отчаянной ругани ему удалось наконец выломать дверцу.
Маэстро, тымое спасение, сказал он. А я уж было решил, что придется мне здесь задохнуться.
Вонь в машине была невыносимой, и Флоккус пропитался ей насквозь. Когда он вылез, Миляга увидел, что одежда его покрыта коркой поросячьего дерьма. Постарались и детишки, и мамаша.
Какого черта ты вообще здесь оказался? спросил у него Миляга.
Флоккус счистил прилипшее к очкам дерьмо и яростно заморгал.
Когда Афанасий сказал мне, чтобы я тебя вызвал, я сразу подумал: что-то здесь не так, Дадо. Лучше тебе сматывать удочки, покуда еще есть такая возможность. Когда я сел в машину, буря уже начиналась, и нас просто-напросто перевернуло. Стекла здесь пуленепробиваемые, и разбить их нельзя, а замки заклинило. Выбраться не было никакой возможности.
Тебе, наоборот, повезло, что ты здесь оказался, сказал Миляга.
Теперь вижу, сказал Флоккус, озирая отдаленную перспективу разрушений. Что здесь произошло? спросил он.
Какая-то сила проникла сюда из Первого Доминиона в погоне за Пай-о-па.
Так это сделал Незримый?
Похоже на то.
Недобрый поступок, вдумчиво произнес Флоккус, что было явной недооценкой событий этой ночи.
Флоккус вытащил из машины Сайшай и ее потомство (двое ее отпрысков погибли, раздавленные матерью), и вдвоем с Милягой они принялись возвращать автомобиль в нормальное состояние. Это потребовало кое-каких усилий, но мускулы Флоккуса вполне искупали недостаток роста, и вдвоем им удалось справиться. Миляга открыто выразил намерение вернуться в Изорддеррекс, но пока не был уверен в намерениях Флоккуса. Когда двигатель заработал, он спросил:
Ты поедешь со мной?
Я должен бы остаться, ответил Флоккус. Последовала напряженная пауза. Но я вообще-то никогда не был в ладах со смертью.
Ты и о сексе говорил то же самое.
Верно.
Что ж тогда остается от жизни, а? Не так уж и много.
Ты предпочитаешь отправиться без меня, Маэстро?
Вовсе нет. Если ты хочешь ехать со мной, поехали. Но только давай поскорей. Мне надо быть в Изорддеррексе еще до того, как взойдет заря.
Зачем? На заре что-то должно случиться? спросил Флоккус с суеверным трепетом в голосе.
Наступит новый день.
Радоваться нам этому или печалиться? спросил Флоккус, словно почувствовав какую-то глубокую мудрость в ответе Миляги, но не сумев до конца постичь ее.
Радоваться, Флоккус. Разумеется, радоваться. И дню, и случаю, который нам представится.
А какой э-э-э о каком именно случае идет речь?
Нам представится случай изменить мир, сказал Миляга.
А-а-а, сказал Флоккус. Ну да, конечно. Изменить мир. Отныне это будет моей молитвой.
Мы сочиним ее вместе, Флоккус, сказал Миляга. Теперь нам все придется придумывать самостоятельно. Кто мы. Во что мы верим. Слишком много дорог уже пройдено по второму разу. Слишком много старых драм разыгралось снова. Уже к завтрашнему дню нам необходимо найти новый путь.
Новый путь
Вот именно. Это и будет нашим самым честолюбивым замыслом, согласен? Стать новыми людьми еще до того, как взойдет комета.
Сомнение Флоккуса было очевидно, даже в слабом свете звезд.
Не так-то много времени у нас осталось, заметил он.
Это верно, подумал Миляга. Судя по всему, в Пятом Доминионе уже приближался день летнего солнцестояния, и, хотя он не мог дать отчет в причинах своей уверенности, он знал, что Примирение может быть осуществлено только в этот день. В ситуации заключалась тонкая ирония. Растратив попусту несколько человеческих жизней в погоне за ощущениями, он должен был успеть исправить ошибку этих бесплодных лет за время, измеряемое часами.
Времени нам хватит, сказал он, надеясь ответить на сомнение Флоккуса и подавить собственную неуверенность, но в глубине души сознавая, что ни то ни другое ему не удается.
Глава 42
1
Из состояния оцепенения, вызванного наркотическим ложем Кезуар, Юдит вывел не звукухо ее давно уже привыкло к анархии, бушующей в ночи, а чувство тревоги, слишком неопределенное, чтобы установить его источник, и слишком настойчивое, чтобы не обратить на него внимания. Что-то значительное произошло в этом Доминионе, и хотя сознание ее было одурманено сонными удовольствиями, когда она проснулась, ею овладело такое возбуждение, что о возвращении в мягкую колыбель не могло быть и речи. С гудящей головой она поднялась с постели и отправилась на поиски сестры. У двери стояла Конкуписцентия с хитроватой улыбкой на лице. Юдит припоминала, как она проскользнула в один из ее наркотических снов, но детали терялись в тумане, да и к тому же разбудившее ее предчувствие было важнее, чем воспоминания о фантазиях, которые уже успели раствориться. Она обнаружила Кезуар у окна погруженной в сумрак комнаты.
Что-то разбудило тебя, сестра? спросила ее Кезуар.
Да, хотя я толком и не знаю, что именно. А ты знаешь, что это было?