Уж точно, не охранникам, а из зеков набиралось всего пару человек. И ДжоДжо Аквинтес был одним из них.
Судья отправил его на восемь лет в Шеддок за вооружённое ограбление, и это был уже второй раз, когда этого жёсткого парня государство посылало на перевоспитание.
Но, несмотря на историю мошенничества и всё, что он когда-либо сделал, Аквинтес походил на Ромеро, и Ромеро был рад, что они находились на одной стороне.
Если ты являлся другом ДжоДжо, то мог безоговорочно ему доверять. Он никогда не украдёт у тебя, никогда на тебя не настучит и никогда не воткнет в спину заточку.
А в тюрьме максимально строгого режима это многое значило.
Ромеро открыто рассказал обо всём Аквинтесу, вытащив на божий свет все скелеты из древних шкафов.
Я понимаю, ДжоДжо, что это, мать его, бред сумасшедшего Но клянусь могилой своей матери, Палмквист Господи Он не такой, как другие люди. Вся та хрень, что он рассказывал о своём братеэто правда.
Я верю тебе. Наверно, все мы когда-то начинаем верить в то, во что раньше не верили, тихо ответил Аквинтес. Всё меняется. Пусть иногда мы и не позволяем себе во что-то верить.
Ростом Аквинтес был метр шестьдесят пять, но коренастый и крепкий из-за постоянных тренировок в тренажёрном зале. Он носил очки, зализывал назад редеющие и седеющие волосы и увлекался историей Средневековья.
Он прочёл все книги в тюремной библиотеке на эту тему и ещё сотнючерез интернет-базу библиотек.
Он не был обычным зеком.
Но за годы, проведённые в тюрьмах и камерах, Ромеро понял, что не существует такого понятия, как «обычный зек».
Кто-то был юристом в этих стенах, кто-тохудожником, кто-топоэтом, а кто-то так и оставался в душе фермером.
Хотя были, конечно, и обычные хулиганы, гопники и маньяки-убийцыот них никуда не деться.
Я должен был кому-то рассказать обо всей этой херне, произнёс Ромеро, и выбрал тебя.
Я слушаю.
Знаешь, Палмквист У него есть близнец
Аквинтес молча курил и терпеливо слушал, впитывая в себя каждое слово и оценивая их правдивость. Это у него прекрасно получалось. Он с лёгкостью делал правильные выводы, обращал внимание на малейшие детали и принимал во внимание любые возможности.
Он курил, слушал и рассеянно наблюдал за прогуливающимися по двору зеками. Те с важным видом расхаживали по территории, как самцы в период брачных игр, пытающиеся произвести впечатление на самок.
Он неплохой парень, ДжоДжо, закончил рассказ Ромеро. По его лицу катился градом пот, а глаза постоянно моргали, словно у мужчины перед глазами стояла картинка, которую он не хотел видеть и пытался отогнать. Мы могли бы сделать из него правильного зека, который не станет походить на этих мудаков. Я искренне в это верю. То, что произошло с Уимсом и Тони, и Хеслипом с Бургоном
Эти уроды получили то, что заслужили, и все это знают, констатировал всем известный факт Аквинтес.
Ромеро кивнул.
Я пытаюсь сказать, что нельзя винить парнишку за произошедшее. Он не в ответе за за своего брата.
Конечно, нет. Брат, многие тут утверждают, что пацана хранит дьявол, или что он какой-то антихрист со сверхъестественными способностями, как у тех белых чудиков в фильмах. Поэтому в то, что ты мне рассказываешь, не так уж и сложно поверить.
Аквинтес дёрнул плечом.
Даже, я бы сказал, легче. Насколько неправдоподобным бы это не казалось, тут хотя бы присутствует некая научная доказательная база Чёрт, и пусть она напоминает сюжет «За гранью возможного», но с этим, по крайней мере, можно работать!
Вот теперь мне стало намного лучше, пробурчал Ромеро.
Аквинтес усмехнулся.
Ну, по крайней мере, здесь нету демонов и призраков. Конечно, тебе не удастся заставить поверить в это дерьмо тех идиотов, но вот я верю. Дай только уточню, затянулся он сигаретой. Близнец твоего паренькаДеймон, так? живёт глубоко внутри брата, но, когда тот засыпает, может обретать материальную форму?
Ага.
Охренеть.
Меня это тоже пугает до чёртиков, не стесняясь, признался Ромеро. Если бы ты только слышал
А что что ты слышал?
Ох, это было полным бредом. Я думал, что вот-вот заору, голос Ромеро сорвался.
Я лежал, и вдруг услышал движение и почуял запах гнилых фруктов. А эти звуки наверно, оно вылазило из парнишки, и я это слышал Твою мать, я это слышал! Влажные, хлюпающие звуки. Словно кто-то доставал требуху из кабана. Эта вонь И ползание по стенам О, Иисус, Мария и Иосиф!
Но ты это слышал только той ночью, когда напали на Уимса?
В ночь, когда оно добралось до Жирного Тони, я был в больничке. А когда распотрошили Хеслипа и Бургона, я выпил столько снотворного, что можно было слона ими свалить. Я знал, что должно случиться, и просто не мог ещё раз это слушать
Ромеро сжал руки в кулаки, чтобы пальцы не дрожали.
Надо что-то делать, ДжоДжо, только вот я понятия не имею что.
Аквинтес покачал головой.
Всё, что мы можем, это не переходить мальцу дорогу. Ты знаешь, что грядёт. Думаю, все знают
Да, Ромеро знал.
И если до этого дойдёт дело, парнишка не выживет. Потому что грядёт бунт.
Он зрел уже несколько лет, но сейчас наконец готов прорвать плотину.
Четыре жестоких убийства внутри стен тюрьмы послужили отличным катализатором, и теперь о них говорили всеи белые, и чёрные, и латиносы. Впервые за многие годы они сплотились против общей угрозы.
Нет, не есликогда это случится, зеки возьмут управление тюрьмой в свои руки.
И первым делом после бунта, установив контроль над Долиной Шеддок, зеки пойдут штурмовать камеры, где держат слабаков и стукачей.
Потом они освободят всех заключённых из карцера.
А Денни Палмквист? Они убьют его на месте.
21
Если и существовала тюрьма, сама призывающая к бунту, то это была Долина Шеддок.
Древнее-древнее здание начала XIX века. С тех пор здесь почти не добавилось никаких удобств. Зимой здесь было холодно, как на льдине, а летом от жары пузырилась и текла краска на стенах.
Сквозняки, протекающая крыша, кишащие кругом насекомые. Это здание было старым уже к началу Первой Мировой войны, а на рубеже веков вообще превратилось в трухлявую развалину.
Разменяв третий век существования, Шеддок оставался тем же местом, каким и был всегдасвалкой, куда государство сбрасывало всякий мусор, а когда этому мусору приходило время выходить на свободу, правительство притворялось слепым и закрывало на это глаза.
Зеки постоянно жаловались на всё: от еды до санитарии в помещениях. Но ответом им было лишь гробовое молчание.
Некоторые требовали улучшения медицинской помощи или прав на посещения, некоторыетаких простых вещей, как новые матрасы и визиты к стоматологу, хотя бы раз в три года.
Охранники были злобными, и побои стали привычным делом, как и отсидки в карцере за незначительные, а порой и сфабрикованные нарушения.
Белым парням здесь приходилось тяжело. А неграм и латиносамещё сложнее.
Среди охранников процветала коррупцияони могли пронести зекам всё, что угодно: от порнушки до наркоты, если им хорошо заплатить.
Но если для белого это будет стоить двадцать баксов, то для латиносатридцать, а для негравсе пятьдесят.
Охранники поощряли стукачей, и даже приплачивали некоторым зекам, чтобы те крысятничали друг на друга. Что многие и делали с тревожащей регулярностью. Охранники тоже верили в принцип «разделяй и властвуй».
Иногда они без всяких причин предоставляли поблажки чёрным, но забирали привилегии у белых, только усиливая тем самым вражду и ненависть среди зеков. И рано или поздно всё это выливалось в вооружённые стычки между белыми и неграми во дворе с обрезками труб и заточками.
Иногда охранники начинали лучше относиться только к одному зеку из большой группы и делали ставки, сколько времени пройдёт, прежде чем товарищи по камере его за это изобьют до полусмерти. Или даже хуже.
Охранники часто распространяли слухи, регулярно рассказывая зекам неправду про их жён и детейчто угодно, чтобы раскачать лодку и заставить зеков расшевелиться.
Каждый заключённый мог в любой день ожидать шмона камеры.
Личные вещи изымались, рисунки детей разрывались на мелкие кусочки, а фотографии девушек и жён охранники отбирали и продавали другим зекам Особенно если девушки были сексуальными и в купальниках.
В большинстве своём охранники были парнями из небольших городков.
Жестокое, бесчеловечное быдло, которое ненавидело любого, кто оказался темнее их.
Чёрных били постоянно. Латиносовчуть меньше. Но вот если они прекрасно разговаривали на английском, то в первую очередь охоту открывали на латиносов.
А вот перед белыми из организованных группировок охранники виляли хвостом, как дворовые шавки, и делали всё, что те запросят: приносили еду из итальянских ресторанов, выбирали лучшие куски мяса, вино и свежие фрукты.
Такие же группы из чёрных могли в любой момент ожидать, что их бросят в карцер и изобьют, если охранники заподозрят, что они пытаются объединить разрозненные негритянские банды в единое целое.
Тюремных юристов и адвокатов охранники тоже терпеть не могли.
За подачей иска от зека следовало обычное наказаниеголодный паёк.
Кантри слушать было можно, но вот за рэп или тяжёлый рок радио или магнитофон могли конфисковать, особенно если охранник давно мечтал о таком же для себя.
Если у тебя была репутация смутьяна, то передачу писем из дома могли приостановить, а любую исходящую почту прочитывали перед отправкой.
А любые детали личного и интимного характера тщательно собирались охранниками и использовались для того, чтобы побольнее достать зека.
Вот такой была жизнь в Долине Шеддок.
В Департаменте исполнения наказаний любили поговорить о реформах, но Шеддок до сих пор их так и не увидел.
Тюрьма стала похожей на старую рану, которую не обработали должным образом, а лишь позволили покрыться коркой. А оставшийся под ней гной отравлял каждый нерв, каждое мышечное волокно, бегущую по сосудам кровь, пока всё теловся тюрьмане оказались заражены.
И лишь вопрос времени, когда этот гнойный очаг прорвётся сам.
22
Это была нехорошая ночь.
Конечно, в Шеддоке и так было мало приятных ночейвсегда находился зек, который вдруг собрался порешить сокамерника, или зек, швыряющий в проходящего мимо охранника дерьмом, и второй, которого от этого рвало на всю камеру. Но некоторые ночи были всё же хуже остальных.
И у некоторых охранников раз за разом оказывались отвратительные дежурства.
Таким был и Лео Комиски.
Казалось, он не вылазит из дежурств по карцеру, наблюдая за зеками, выслушивая их постоянные жалобы и нытьё, крики в темноте и просьбы оставить включённым свет.
Их голоса были слышны даже через толстые железные двери, только более приглушённо, как из засыпанного землёй бункера.
Сегодня в карцере сидели семеро, и все они были напуганы до чёртиков и нервничали.
И причиной тому был восьмой, добавленный только что зекДенни Палмквист.
Эти семеро вели себя, словно Палмквист был Дьяволом во плоти, который проник в тюрьму, чтобы высосать их кровь и обглодать кости черепа.
И они никак не переставали трястись от страха. Нет, от животного ужаса.
И всё это огромные, крутые парни, к которым никто не рискнул бы повернуться спиной, боясь, что ему вскроют горло бритвой.
Лео Комиски было на это плевать.
Он знал, что происходит вокруг Палмквиста, и боялись мальца не только зеки.
Охранники, даже начальник У всех появлялось на лице такое забавное выражение, когда кто-то упоминал имя этого парнишкисловно их тошнило, но они пытались сдержать рвотные позывы.
И жёлтая полицейская лента вокруг места преступлениятретьей камеры, где умер Жирный Тонисовсем не помогала успокоить людей. Абсолютно не помогала.
Двое зеков в карцере были новичками, где-то наглотавшимися наркоты, и уже улетели в далёкие дали.
Приближалась полночь, когда из камеры Палмквиста начали доноситься какие-то звуки.
От забавных пронзительных свистящих звуков у Комиски побежали мурашки вдоль позвоночника, а голова отозвалась нестерпимой болью.
Комиски собрался с духом и направился к четырнадцатой камере, где сидел парнишка.
Он потянулся к щеколде, открывающей небольшое окошко в двери.
Но, как и Йоргенсен пару дней назад, он застыл перед дверью. Что-то внутри него, услышавшего эти звуки, тянуло парня назад, подальше от двери.
Как у человека, стоящего на крыше десятиэтажного здания включается вдруг осознание и он думает: «А что я тут вообще делаю?»
Ведь в жизни существуют некоторые вещи, увидев или услышав которые, уже никогда не стать прежним.
Комиски стоял и дрожал, как на сорокоградусном морозе, с поразительной чёткостью вспоминая рассказы других охранников о том, что они слышали, а в случае с некоторыми неудачникамиещё и видели.
«Есть такие вещи в жизни, -
говорил им зловещим шёпотом сержант Варрес. Если ты их хоть раз увидишь, то больше никогда не сможешь их забыть».
Вещи, из-за которых ты поседеешь и впредь всегда будешь спать с включённым светом.
«Парни видели то же, что и я. И этот мерзкий запах, разъедающий кожу. И всё, что ты можешь сделать, это держать себя в руках, попытаться не засунуть табельное себе в рот и не вышибить от страха мозги».
И сейчас Комиски понял, что это не простые слова. Может, Варрес и был властным жестоким ублюдком, но это не значило, что он не прав.
«Надо было расспросить Йоргенсена поподробнее Хотя у него нервный срыв, и вряд ли он сможет говорить ещё пару недель».
Такие мысли носились у Комиски в голове.
Он слышал этот пронзительный, жалобный вой, словно плакал рождённый в глубинах ада ребёнок. Пальцы Комиски, дрожа, дотронулись до задвижки. Они были холодными. Ледяными. Такими, мать их, ледяными, что парень их почти не чувствовал.
«Сделай это, чёрт побери, говорил он себе, просто сделай».
Мужчина резким движением отодвинул щеколду, и в лицо ему ударил горячий поток воздуха, пахнущий перебродившими дрожжами. От этого запаха часть внутренностей Комиски захотела выплеснуться наружу через рот, а вторая частьчерез задницу.
И это зловоние, становящееся сильнее с каждой секундой, ударило в лицо, как слезоточивый газ, от которого глаза заслезились, горло сжалось, а ноздри начали гореть.
Комиски включил свет.
Палмквист лежал на койке и спал без задних ног. Он весь был затянут белой, похожей на паутину субстанцией наподобие эктоплазмы.
Она вытекала из его рта, ушей, глаз, сочилась с кончиков пальцев тягучими, пульсирующими тяжами, которые, казалось, были живыми.
Сеть вздымалась и опускалась, словно в такт дыханию, поднималась усиками к потолку, а там соединялась во что-то бледное, раздувшееся, вроде паука или
Матерь Божья
Оно становилось всё больше, раздуваясь, как поднимающееся на дрожжах тесто.
Это-то и увидел Комиски.
Он смотрел на потолок секунду, может две, а потом существо завизжало, зашипело, заметалось по потолку, запуталось в белых нитях слизи, напоминавших идиотский, свисающий сверху серпантин.
Комиски заорал и захлопнул окошко.
А внутри камеры это абсурдное, жуткое создание скулило, ревело и скрежетало, как кусок металла на шлифовальном кругу.
А затем Медленно, очень медленно всё начало стихать.
Какое-то время из камеры ещё доносились отвратительные звуки.
Сначала словно кто-то разливал цемент по вёдрам, затем влажные шлепки по стенам, а потомбудто кто-то мочился на пол.
И наконец, Палмквист застонал, заворочался и тишина.
После этого Комиски больше не выключал свет.
23
А следующим утром начался бунт.
Его начали чёрные.
Сытые по горло бесчеловечными условиями содержания и пустыми обещаниями юристов, они воспользовались моментом и захватили двор: разоружили порядка двадцати охранников, облили их керосином из спрятанных канистр, достали спички и крикнули автоматчикам и снайперам на вышках, что подожгут охранников, если те не отойдут назад.
Больше ничего и не потребовалось.
Может, снайперам это и не понравилось, но они не хотели, чтобы их коллеги и братья поджарились, как колбаски на гриле, поэтому они отступили.
Первым делом остальные охранники добрались до громкоговорителей и пообещали бунтующим, что ад покажется им детской игровой площадкой по сравнению с расплатой за такое.
Ну, вот как не любить таких парней! До последнего настроены миролюбиво.
И пока чёрные захватывали двор, белые и латиносы захватили всё остальное.