Рита устало опустилась на небольшой старенький диван, стоявший в углу комнаты.
Что делать? Молчать? Но она член партии, военный юрист, обязана сказать правду о том, кто у него отец и где он живет. Это на сто процентов расстрельный приговор!
Ну и что? Подумаешь, бывший муж. Одним предателем меньше. Справедливый советский суд воздает должное изменникам Родины.
Все было бы так, если бы не одно существенное «но». У нее от Игоря остался ребенок, дочь. Званцев об этом, конечно же, не догадывался.
Она безумно любила свою Иришку, которая уже начинала спрашивать:
«А где мой папа? Погиб на войне?».
Почему ей так не везет в личной жизни? Спустя месяц после развода она снова вышла замуж. Леонид Моисеевич был старше нее на восемнадцать лет. Он так был увлечен ею, что согласился признать чужого ребенка своим.
Была ли любовь? Нет, в отличие от первого брака ее не было. Но жить матерью-одиночкой Маргарита не хотела. Поэтому и дала согласие.
Со вторым мужем она тоже прожила недолго. Леонид Моисеевич, работник одного из столичных райкомов, был неожиданно арестован. Десять лет без права переписки. Таков был приговор. Она отлично знала, что это означает.
Да и сейчас, на войне, были люди, неравнодушные к ней. Взять хотя бы председателя трибунала Павла Рудольфовича. Юрист, профессионал, его слово здесь решающее. Чего греха таить, они уже не первый месяц близки. После войны, как он не раз повторял, будут вместе. Если она попросит за Игоря, за смягчение ему приговора, то Павел Рудольфович ей не откажет. Но вправе ли Маргарита так поступить?
С Игорем они не виделись шесть с лишним лет. А если Званцев уже не тот, каким она его знала? Вдруг он действительно изменник Родины? Конечно, Смерш часто перегибает, требует в обвинительном заключении смертный приговор. Но ведь война еще не окончена. На ней без суровых приговоров нельзя.
Дверь открылась, и на пороге появилась секретарь трибунала.
Зоя, смени меня. Голова разрывается на части, сказала Рита, имея в виду подготовку документов.
Хорошо, Маргарита Михайловна, идите, с пониманием отозвалась Зоя.
Рита вышла из душной комнатушки на крыльцо, жадно втянула свежий весенний воздух. Она знала, что надо делать.
Ну здравствуй, Званцев.
Игорь, лежащий на соломе, поднял голову, оперся на локоть.
Ты?..
Рита осторожно прикрыла дверь сарая, в котором находился арестант, и спросила:
Что, удивлен?
Я уже отвык чему-либо удивляться, ответил он и криво усмехнулся.
Рита осмотрелась вокруг и сказала:
Да у тебя отдельная комната. Шестерых других подследственных содержат в одной землянке.
Выходит, я важная персона.
Глава дивизионного Смерша капитан Купцов специально отделил Званцева от остальных арестантов. Когда военный юрист третьего ранга Маргарита Мещерская попросила разрешения на свидание со своим бывшим мужем, капитан тотчас разрешил это, надеясь, что она вразумит арестованного и он напишет покаянную, именно такую, какую Купцов и задумал.
Рита присела на пустой ящик и сказала:
Похоже, ты не особо рад меня видеть.
Игорь поднялся, сел напротив нее.
Ну почему же, рад. Вижу, что ты жива-здорова и выглядишь для военного времени очень даже неплохо. Правда, есть одно обстоятельство, перечеркивающее радость от нашей встречи.
Какое же?
Мы с тобой находимся на разных берегах. Яарестант, подследственный. Тывоенный юрист и будешь меня судить. Так?
Так. Потому я сюда и пришла.
Игорь горько усмехнулся.
Когда-то давно, в мае тридцать восьмого, ты меня защищала. А сейчас будешь судить. Как все меняется.
Званцев, у нас нет времени на сантименты. Давай поговорим о главном.
Он почти как по команде встал, выпрямился во весь свой немалый рост и заявил:
О главном? Хорошо. Если так, то слушай и запоминай. Я вырвался из плена не только для того, чтобы спасти свою шкуру. У меня имеются сведения о новейшей разработке немцев, реактивном самолете «Саламандра». У нас такого нет. Понимаешь, Ритка, нет! Это значит, что «Саламандра» не должна летать! Я пытался объяснить это капитану Смерша, а тот врезал мне в челюсть.
А ты ему в ответ.
Да, в ответ, но не об этом речь.
Именно об этом, Званцев. Ты ударил представителя власти.
Ритка, я погорячился. А что было делать? Он предлагал мне взять на себя предательство.
Игорь вкратце рассказал ей о концлагере, о подпольной организации и неудавшемся, как он слышал от Купцова, побеге. Рита слушала его молча. Главное она берегла напоследок.
Скажи, Званцев, честно, ты встречался в Чехии с отцом? вдруг спросила она.
Игорь почувствовал, как его больно кольнуло. При их расставании более шести лет назад разговор шел о его отце. И вот сейчас, при встрече то же самое.
Оставь моего отца в покое, зло процедил он. Ты в своем уме? В Чехии я был в концлагере. Как выжил, не знаю. В бараке девятьсот человек, нары в три этажа. Каждый из нас был в полной власти капо, эсэсовцев, коменданта. Любого могли избить, изувечить, убить. Двести граммов хлеба, кружка баланды и три картофелинывот и вся еда на день. Работа изнурительная. Ежедневно повозка, запряженная людьми, увозила трупы туда, где дымила труба. Может, хватит? Повторяю, я был в концлагере!
Только ли в концлагере?
Игорь в упор смотрел на Риту.
«Эту женщину я когда-то любил. Она даже была моей женой», говорил его презрительный взгляд.
Значит, и ты веришь, что я предал?
Званцев, ты несносен! У меня нет времени вести следствие. У тебя есть единственный шанс не оказаться у нас в трибунале. Это принять условия Купцова и написать покаянную.
Что? Ты тоже предлагаешь мне стать предателем?
Званцев!
Я рисковал жизнью, добыл секретные сведения, а ты!.. Пошла вон!
Игорь распалился не на шутку. Еще немного, и он обложил бы свою бывшую жену трехэтажным матом или запустил бы в нее чем-нибудь.
Рита Мещерская захлопнула дверь сарая, устало прислонилась к ней спиной.
Часовой, стоявший рядом, скорее всего, слышал проклятия арестанта, адресованные ей. Поэтому он с удивлением наблюдал за душевными переживаниями представителя военной юстиции.
Придя в себя, Рита неторопливо зашагала по тропинке в сторону единственной дороги, проходящей через село. Самое главное Званцеву она так и не сказала. Он и сейчас не знал о том, что она воспитывает их дочь.
Кто посмел заправить русский самолет? Оберштурмбаннфюрер Вальц прохаживался вдоль строя своих подчиненных и орал, не умолкая. Эсэсовцы, все в черных мундирахкомандиры рот, взводов, рядовые из охраны концлагеря и заводавытянулись в струнку, застыли на месте.
Не получив ответа на этот вопрос, Вальц перешел к другому:
Чей взвод дежурил этой ночью на взлетной полосе? Он с недоверием окинул взглядом людей, стоявших навытяжку.
Из строя вышел немолодой эсэсовец, командир роты, с заметным шрамом над переносицей и с черной повязкой на глазу. Видно было, что ему пришлось повоевать.
Господин оберштурмбаннфюрер, взлетную полосу охранял третий взвод шарфюрера Бонхофа.
Бонхоф! взревел Вальц.
Ответом ему было молчание.
Где Бонхоф? Не вижу его.
Бонхофа вчера днем госпитализировали. У него язва желудка, пояснил одноглазый офицер.
Ну и кто за него?
Из строя вышел молодой парень. На вид ему было лет восемнадцать, никак не больше.
Шарфюрер Эрих Бухгольц, представился он.
Вальц всмотрелся в лицо парня. Пополнение пришло совсем недавно, и он не успел еще всех запомнить.
Ты что, не слышал рев мотора?
Слышал.
Почему не предотвратил вылет?
Парень поправил очки с толстыми стеклами, сползшие на нос, и ответил:
Я плохо вижу в темноте. Я думал, что это наш самолет.
Вальц театрально развел руками.
Посмотрите на него. Он думал! Ты что, вчера родился? Не знаешь, что за нас думает фюрер? Твое собачье делоисполнять приказы, не только его собственные, но и тех людей, которых он поставил над тобой. Инструкции читал?
В ответ молодой эсэсовец отрицательно покачал головой и тихо промямлил:
Не успел еще. Я здесь только второй день.
Вальц почувствовал, что вспотел.
«С такого молокососа взятки гладки, подумал он. А одноглазого ветерана отдавать под суд душа не лежит. Ведь он еще на Курской дуге воевал в дивизии «Мертвая голова». Ох, придется отвечать мне».
Разойдись! теперь уже негромко выкрикнул Вальц и устало опустился на лавку. Достал сигареты, закурил.
«Во что превратили СС! размышлял он. Когда-то один удаленный зуби пошел вон, не служить тебе, парень, в элите. А сейчас что? Одноглазые, язвенники, очкарики. Неужели у Германии людские ресурсы на пределе?»
Оберштурмбаннфюрер быстро докурил сигарету, поднялся и пошел в сторону комендатуры.
В июле сорок четвертого ему повезло. Машину с двумя важными участниками покушения на фюрера он, начальник охраны сторожевого пункта, пропустил беспрепятственно, за что мог угодить под суд. Выручил Эвальд, брат жены. Теперь придется попросить его о помощи еще раз. Но гарантии, что Эвальд поможет, нет.
Вальц расположился за столом в своем кабинете, не снимая шинели и фуражки, набрал нужный номер.
Группенфюрер Брайтнер будет через полчаса, услышал он. Кто его спрашивает?
Вальц представился.
Что передать?
Я сам перезвоню, сказал он и положил трубку.
Но Брайтнер вернулся раньше и позвонил сам:
Густав?
Слушаю тебя, Эвальд.
Это я тебя слушаю.
Вальц хотел было сразу рассказать обо всем, что случилось, но вовремя остановился, понимая, что телефон может прослушиваться.
Поэтому он ограничился только короткой фразой:
Надо увидеться. Срочно.
Брайтнер хорошо знал своего зятя, был в курсе его проделок и подвигов. Похоже, Густав снова влип. Будь на его месте кто-то другой, Брайтнер и пальцем не пошевелил бы, чтобы помочь. Слишком большое число ступенек карьерной лестницы отделяло его от какого-то там оберштурмбаннфюрера. Но Густав Вальц был женат на его младшей сестре Эмме.
Кроме Эммы и двух ее крошек-дочерей у Брайтнера никого не осталось. Родители давно умерли, а у жены сердце не выдержало после сообщения о гибели сына под Сталинградом. Еще они с Густавом были старые приятели, однокашники по мюнхенскому университету, хоть Вальц его и не окончил.
Группенфюрер Эвальд Брайтнер не заставил себя долго ждать. Через час он уже сидел напротив Вальца в прокуренном кабинете и вопрошающе глядел на своего родственника.
У нас ЧП, сообщил ему Вальц. Заключенный сбежал на русском самолете.
Брайтнера такая новость вроде бы никак не задела. Но это только казалось. С минуту он раздумывал, что-то сопоставлял, затем приставил палец к губам и кивнул на дверь. Мол, давай выйдем и обсудим все на свежем воздухе, а не здесь, в кабинете, где запросто может быть установлена прослушка.
Они вышли в небольшой садик, разбитый вокруг здания комендатуры. Здесь Брайтнер сразу изменился в лице.
Выкладывай все начистоту, жестким голосом произнес он. Только в этом случае я смогу тебе помочь. Итак, вопрос первый. Кто сбежал?
Заключенный номер триста пятьдесят шесть.
Ты что, меня за идиота держишь? вспылил Брайтнер. На кой черт мне номер! Ты говори, кто он, русский, поляк или француз?
Русский, некто Званцев. Обер-лейтенант, летчик. Вальц достал картонную карточку, на которой красовался номер и были указаны фамилия, имя и воинское звание Званцева.
К ней были приклеены небольшие фотографии в анфас и в профиль. Всех, кто переступал территорию завода, фотографировали, такой был порядок.
Ясно, что не пехотинец, заявил Брайтнер, держа в руках карточку, и осведомился: Он мог знать какие-то секреты, связанные с «Саламандрой»?
Конечно, нет. Он работал на участке, где проверяют гидравлику. Она есть у каждого самолета. Вальц сжал кулаки. Ох, попадись мне этот русский!
Еще неизвестно, кто кому попадется. Он теперь знает, куда надо бомбы бросать, сказал Брайтнер и криво усмехнулся, но его взгляд тут же стал серьезным. Кто его туда поставил?
Петер Рауш, инженер.
Немец?
Фольксдойч. Отец чех, мать немка.
Его допросили?
Нет. Он исчез.
Как исчез?
Он вольнонаемный, у него пропуск с правом свободного выхода за территорию завода. Его ищут.
Далее Вальц, запинаясь, начал говорить об оплошности охранников-эсэсовцев, не предотвративших этот вылет. Брайтнер с презрением смотрел на своего родственника, как бы говоря: «Расстрелять бы тебя!».
Вопрос второй, прервал он его. Ты, Густав, не сказал главного. Где ты сам был вчера ночью?
Вальц почувствовал, как у него кольнуло в груди:
Я ездил в Вену, тихо выговорил он.
Солнце светило ласково, по-весеннему.
Эвальд Брайтнер снял фуражку, вытер платком вспотевшую голову и заявил:
Так я и знал. Конечно же, к девкам с Рингштрассе.
Вальцу ничего не оставалось, как молча утвердительно кивнуть.
На Рингштрассе располагался известный в Вене публичный дом.
Ну а где был твой заместитель, Крюгер? едва не закричал Брайтнер.
Я ему дал три дня отпуска. У него вся семья погибла в Дрездене под бомбами.
Брайтнер достал из позолоченного портсигара сигарету, закурил, но Вальцу не предложил. Он еле сдерживал себя.
Понимаю. То, что американцы и англичане сделали с Дрезденом, просто чудовищно. В городе не было ни воинских частей, ни военных объектов, только мирное население, тихо выговорил он и тут же резко повысил голос: Вот поэтому мы и создаем оружие возмездия! Ракеты фон Брауна долетают до Лондона, но разброс большой. Нам бы еще полгода на доработку. «Ме-262» вроде бы хорош, но тяжел в управлении. Да и расход топлива большой. В воздухе может находиться лишь несколько минут. Поэтому вся надежда на Хейнкеля, на его «Саламандру» «Хе-162».
Вальц слушал и молчал, понимая, что любое слово в свое оправдание может вывести Брайтнера из равновесия. Он знал, какая ответственная миссия возложена на его родственника. Тот отвечал за охрану всех секретных заводов, расположенных в Австрии.
Но ему было известно не все. Брайтнер еще и курировал все научно-технические разработки, производимые в Германии.
Совсем недавно ответственности ему добавилось. Он встречался с рейхсфюрером Гиммлером и получил секретный приказ: должен был обеспечить безопасность при проезде нескольких сотен грузовиков в высокогорные районы Альп. Задавать вопросы не полагалось, но Брайтнер догадался, что речь идет о золоте, валюте, картинах.
Сейчас, в феврале сорок пятого, он уже прекрасно понимал, что секретные заводы и научно-технические разработки вряд ли помогут Третьему рейху избежать поражения в войне. Ценности, надежно спрятанные в Альпийских горах, это будущее Германии, которое надо сохранить во что бы то ни стало. А будет фюрер жив или нет, это не так уж и важно.
Ладно, поступим так, сказал Брайтнер и оценивающе посмотрел на своего родственника. Я задним числом оформлю тебе вызов к нам в штаб, в Вену, за новым назначением. Будем считать, что ночью тебя не было в комендатуре по причине, скажем, поломки машины в дороге.
Услышав о новом назначении, Вальц оживился, поднял голову, взглядом спрашивая:
«Куда?».
В Быстрицу поедешь начальником местного гестапо.
А как же Кросс?
Кросс убит. На днях его машину вместе с господином Хорстмайером и охраной обстреляли партизаны. Слава всевышнему, Хорстмайер остался жив.
Кто такой Хорстмайер?
Главный инженер завода в Быстрице. Доверенное лицо самого Хейнкеля.
Что выпускает завод?
Крылья к нашей «Саламандре», причем деревянные.
Деревянные? А что, у нас мало металла?
«Послал же мне господь в родство такого болвана», подумал Брайтнер, тяжело вздохнул, достав новую сигарету, закурил и поучительно произнес:
А когда у нас и чего было много? Железную руду мы закупаем у шведов, лес и никель у финнов, нефть у румын, алюминий и каучук у американцев.
У американцев? Но мы же с ними воюем?
К сожалению, воюем.
Почему к сожалению?
«А ведь этот человек учился в университете», зло подумал Брайтнер и пояснил:
Да потому, что у нас один общий врагбольшевистская Россия. Что же касается поставок, то через подставные фирмы можно торговать с кем угодно.
Вальц достал свои сигареты, тоже закурил. Пару минут они молчали.
Первым заговорил Брайтнер:
Смотри, Густав, Быстрицатвой последний шанс! Завод должен работать бесперебойно. Если «Саламандра» останется без крыльев, то тебе, как говорят русские, не сносить головы. Завтра с приказом о переводе от меня прибудет офицер, который займет твое место. Ты сразу же передашь ему дела и отправишься в Быстрицу.