Успокаивало Евгения, что, пусть косвенно, а сквитается он с проституткой, посадив ее жениха, и не видать им обоим никаких америк. А поможет в том Мордашка. Никуда не денется. Выбора нет.
С такими размышлениями явился Дробызгалов домой.
Открыл двухстворчатую входную дверьперекосившуюся, с разболтанным замкомремонтировать ни дверь, ни замок Дробызгалов даже не пытался: грабить тут было нечего, да и соседи толклись в квартире день и ночь.
Тотчас обрушился на Евгения детский гомон, пар от стирки и жирные кухонные ароматы.
Соседка Валентинанезамужняя лимитчица, обремененная выводком пацанятвсе от разных отцов, а рожала она как кошка,встретила Дробызгалова направленным визгом в лицо: мол, не дает покоя телефон!
Безобразие!орала она, перемешивая редкие пристойные слова с обилием отборного мата.Замотали! День и ночь!
Дробызгалов всмотрелся в ее оплывшую физиономию. Хотел заметить, что, в отличие от нее, неизвестно на какие средства существующую, он работает день и ночь и звонят ему исключительно по делу, серьезные люди, а не сексуально озабоченные хахали, нопромолчал, сил не нашлось. Свинцовая апатия.
Учуяв расслабленное состояние Дробызгалова, вторая соседкастаруха, провонявшая всю квартиру какимито полутрупными запахами, скользнула в свою протухшую комнатенку, тоже позволив себе проскрипеть о телефоне и о соседе нечто гнусное.
Пошли вы!вяло выдохнул Дробызгалов в адрес соседей и открыл дверь своей комнаты. Жены с ребенком не былоуехали к теще. Уже легче!
С тоской он уселся на стул в маленькой комнате, забитой мебелью, с бельем на веревках, протянутых от стены к стене жена боялась, что его закоптят коммунальным кухонным чадом; с ванночкой для ребенка, хранящейся на верху платяного шкафа, холодильником, втиснутым в угол
Время подходило к обеду, но так не хотелось тащиться на кухню, где бегали разномастные Валентинины отпрыски и слышался ее голос, повествующий о нем, Дробызгалове, соседу Панину хроническому алкоголику, дважды сидевшему и жутко Евгения ненавидевшему за принадлежность к милиции.
Диалог Валентины и Панина сводился к тому, что всем Дробызгалов плох и в быту невыносим. На кухню жеубогую, ничейную, принадлежащую всем и никому кухнюДробызгалов обычно шел как на казнь.
Евгений сделал бутерброд, сжевал его мрачно и запил прямо из горлышка остатками выдохшегося «Боржоми», стоявшего на подоконнике по соседству с чахлым желтым алоэ, над которым кружили мошкидрозофилы.
Сильный стук потряс хлипкую дверь.
Телефон!заорала соседка.Опять, твою мать!
Заткнись, стерва!в приливе отчаянной ярости взревел Дробызгалов, выбегая в коридор и хватая трубку, свисающую до пола, всю в утолщениях изоляциисиней и красной.
Женька?послышался голос одного из приятелейклерка в аппарате больших милицейских властей.Ты когда из норы своей наконец переселишься?
Разве в другую нору, в могилу,морщась и прикрывая ладонью ухо, дабы не слышать детского визга, молвил Дробызгалов.Тыто как? Хапнул квартирку? Дали?
Нет У нас все мимо Как перетасовка штатовиз других городов кадры прибывают, и весь фондим Тоже кошмар! Теща, тесть, дети Вшестером в двух комнатах.
Но хоть все свои
Тебе бы таких своих Ладно. Тут разговор я слышал Я из автомата звоню, усекаешь?
Таакпохолодел Дробызгалов.
Кушают тебя, Женя. Считай, съели. Шеф твой. Так что учти.
Выход?произнес Дробызгалов отрывисто.
Какой еще выход?! Там беда. Злоупотребления, подозрения на взяточничество, человека своего провалил Держишься пока на теневике этом В общем, или проявляй доблесть и находчивость, или подавай рапорт. Да!решай срочно, а то вызовут к нам ипривет. В комендатуре наручники и в кепезе Система отработана. Думай, Женек, взвешивай. Пока!
Дробызгалов понуро застыл. Положил нетвердой рукой трубку. Затем, преисполнившись решимости, оделся и вышел на улицу.
Он ехал к Мордашке.
ИЗ ЖИЗНИ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО
Наверное, именно по возвращении в НьюЙорк Алик понял, что безнадежно постарел
Шалили сосуды, скакало давление, ныл крестец от долгого сидения в машине, к близорукости прибавилась напасть дальнозоркости и пришлось разориться на сложные двойные стекла для очков.
Вставать чуть свет на таксистскую службу было мукой, а для самой службы элементарно недоставало сил.
Изматывало и безденежье. Пришлось вскоре продать прожорливый «линкольн» и приобрести более экономичный «крайслер ньюйоркер» с японским движком и бортовым компьютером, каждый раз при открывании дверцы механическим голосом приказывающим застегнуть ремни и говорящим, если подчинялись его команде, «спасибо». Алика это умиляло. Компьютер также сообщал о неисправностях, возникающих в автомобиле, но иногда ошибался чтото в нем замыкало.
Сам по себе автомобиль был небольшим, но удобным: салон обтянут лайкой, отделан карельской березой, кресла на электроприводе, цифровая магнитола С такой тележкой вполне можно было устроиться в «Лимузинсервис», куда Алика взяли бы даже без спецномера, по дружбе, однако контора располагалась в глубине Манхэттена и добираться туда с рассветом, чтобы, возвратившись в полночь домой, рухнуть на топчан в подвале, Адольфу не жаждалось.
Устроился в «Карсервис»* на Брайтоне, на подхвате. Работа шла слабенько, выходило от тридцати до пятидесяти долларов в день, «крайслер» барахлил, а ремонт съедал едва ли не все заработанное. С любимых сигарет «Салэм» Алик перешел на дешевку«Малибу», «Вайсрой», Белэйр», начал выгадывать на еде
Единственной удачей был день, когда в очередной раз на перешейке подземки «БруклинМанхэттен» прорвало подводный туннель и публику пришлось перевозить на машинах в ударном порядке. Народ «голосовал» на тротуарах, как в России, Алик снимал по четыре пассажира за раз и заработал в тот день пятьсот зеленых, но затем от перенапряжения не мог встать с дивана неделю, так что в итоге все равно получилось кисловато.
-
* Служба второразрядного такси, вызываемоего по телефону.
Начавшаяся перестройка открыла Алику дорогу назад, в Россию, многие неудачники уже отчалили туда, подумывал и Адольф: ведь там старая мама, квартира, а вдруг и заработает он чутьчуть, обменяет зеленые на деревянные по громадному коэффициенту, что здесь, на Брайтоне, проще простого: здесь отдаст, там получит или наоборот А уж коэффициент на Брайтоне самый высокий, тут рады лишь бы как обменять, дабы заполучить реальные деньги, а не те, прошлые, микимаусмани игрушечные
Так размышлял Алик, копаясь в багажнике своего «крайслера», когда почувствовал неожиданно настойчивую боль в ногах чуть выше колен и сообразил, что к бамперу собственной машины придавливает его бампер машины иной, придавливает планомерно и беспощадно.
Боль стала невыносимой, Алик заорал что есть мочи, и водитель, неудачно парковавший грузовик, подал вперед. Адольф грохнулся на асфальт, хватая ртом воздух.
Грузовик принадлежал богатой компании «Пепсико», и Алик смело подал на компанию в суд.
Два Аликина синяка обошлись капиталистам в сто тысяч долларов, но половину суммы забрал адвокат, не без труда выигравший процесс, ибо юристы компании выдвинули версию, будто мистер Бернацкий подставился под грузовик с умыслом.
Алик, тряся на суде костылями, бросал в сторону враждебного адвоката испепеляющие взоры и русские нецензурные слова, чем, видимо, убедил судью в своей правоте.
Костыли, говоря по правде, были использованы так, театра ради, посоветовали умные люди.
Пятьдесят тысяч для среднего нормально работающего американцасумма, ничего принципиально в жизни не определяющая, однако для Аликабогатство. Пять тысяч было пропито на радостях в течение недели. Бары, казино в АтлантикСити, распутные жизнерадостные девочки, прогулки на яхте в океан
Вылечив очередную легкую венерическую болезнь, Бернацкий призадумался. Можно было выбраться из подвала, снять приличную квартиру, пожить широко, однако Алик рассудил иначе. Подвал экономил едва ли не полтысячи долларов в месяц, от загулов Адольф уже подустал, а вот найти бы стабильную работенку
Друг Фима, приютивший когдато Алика в СанФранциско, а ныне в НьюЙорке, предложил подрабатывать у него в страховом агентствеохмурять клиентов, работающих за наличные и уклоняющихся от налогов: дескать, вложи под проценты деньги из чулка в страхование по специальной программе и отмоешь заработок с выгодой
Однако Алик с трудом уяснял детали сложного бизнеса, от его английского произношения шарахались, оставалось попробовать удачи на русскоязычном Брайтоне, но Брайтон Фима охватывал самостоятельно и конкуренции бы не потерпел.
На некоторое время Алик устроился в похоронном бюро по доставке цветов и веночков, но бюро прогорало, зарплата выплачивалась нерегулярно, и Алик, заявив хозяину, что он не волонтер, бесплатно уже коммунизм в отдельно взятой стране отстроил, уволился.
После трудился инструктором по вождению автомобиля в подпольной школе у оборотистого паренька Леши, катался на стареньком «стэйшнвагене»* по тихим улочкам МанхэттенБич с новоприбывшими эмигрантами и, с тоской глядя на часы, командовал им: разворот в три приема, парковка, полная остановка
Пятьдесят долларов в день зарабатывалось стабильно, но работа отличалась удручающим однообразием и к тому же дико Алика унижала.
Эти новоприбывшие, платившие Бернацкому свои последние гроши из пособий, напористо входили в суету эмигрантского бытия, входили с энтузиазмом и верой, а он уже пережил все их будущие взлеты и разочарования и презирал это их будущее потенциальных лавочников, таксистов и микроскопических служащих, обретающихся на задворках сытой Амери и и довольствующихся крохами.
Алик крепко уяснил истину: Америкадля американцев. А американцем можешь быть лишь родившись в Америке. Исключения, конечно, существовали. Но редчайшие из талантливых и умелых завоевывали себе имена, авторитеты, серьезные деньги.
В болоте же Брайтона в основном жили караси. Некоторые из карасейзубастые, однако с мозгами, интеллектом и реакцией всетаки карасиными. До щук и акул, резвящихся в чистых водах крупного бизнеса, всем им было далече.
-
* Пикап (амер.)
Сравнивая свое советское и американское существование, Алик пришел к мысли, что там, в Союзе, для него, да и для многих из перебежчиков, всетаки лучше. Дешевое жилье, всеобщая нищета, бездумье В Стране Советов можно было всю жизнь пролежать на диване, нигде не работая, ине пропадешь Главноене высовываться. Вновь стукнуло в голове: вернуться! Приехать в родной Свердловск с кучей барахла и сувениров, деньги обменять по спекулятивному курсумиллион будет! Продукты с рынка, хорошая машина, девочки И ведь все реально! Не зря же он страдал в Америке
Однако газета «Новое русское слово» каждодневно пугала страшными условиями тамошней жизни, возрастающей юдофобией, неотвратимостью прихода к власти «твердой руки»
Останется тысяч тридцатьслиняю, читая прессу, решил Алик. Нет двадцать. Все равно хватит! Двадцать на двадцать Да почти полмиллиона!
Будучи оператором, получая чуть более сотни в месяц, он и думать о таких цифрах не мог, а ведь хватало, жил, даже гулял и развлекался А уж тутто никакая инфляция не страшна, лишь бы здоровья хватило
Алик послал маме письмо: готовься прислать гостевой вызов, жажду узреть свою замечательную родину.
Затем совершил вояж за визовыми анкетами в Вашингтон, заполнив их тут же, в автомобиле, и вернув сотруднице консульства.
Через месяц анкеты отбыли почтой в СССР, к маме, которая по версии, изложенной судье в СанФранциско, давно почила в бозе.
Старушке надлежало сходить в ОВИР, заполнить бумаги, прождать месяцы и, получив наконец разрешение на въезд сына, отправить соответствующую бумагу Алику. Далее бумага вновь направлялась в Вашингтон, в консульство, откуда через месяц приходила виза на въезд в Союз нерушимый.
Процедура мучительная. Неблизкие поездки в Вашингтон экономили месяцдва из процесса оформления, однако принципиальным образом на процедуру волокиты не влияли. Тем не менее Алик не унывал: доллары еще имелись, впереди же маячила перспектива блицвизита : русские красавицы, отдающиеся за косметику и заколки, пьянки с бывшими соратниками по телевидению, ярлык «американца»
Сорвалось! А вернее, подфартило. Страховой агент Фима, ответственный квартирный и подвальный съемщик, рекомендовал бедолагу Бернацкого на службу к серьезному боссу Семену Фридману на должность «принесиподай». Стал Алик шофером и домохозяйкой при солидном человеке. Возил всяческие непонятные грузы тудасюда по НьюЙорку, в соседние штаты, передавал «вэны»* с автоматами Калашникова китайского производства покупателям у въездов в трюмы кораблей на ночных причалах и в то же время мирно стряпал на просторной кухне Фридмана, сидел на телефоне, дозваниваясь абонентам хозяина, пылесосил ковры и натирал паркетный пол
Исходя из интересов дела, Фридман предоставил Алику бесплатно подвал в своем доме, и тот, расцеловав благодетеля Фиму, отбыл на новое место обитания.
-
* Микроавтобусы (амер.)
Две тысячи долларов в месяц наличными, дармовое жилье, о чем более и мечтать? В родной Свердловск Бернацкий ехать уже не хотел.
Да и чего делать в дыре этой?рассуждал он высокомерно.
ПАРТНЕРЫ
Прибыл Дробызгалов в горячий момент: Мордашка провожал «пассажиров», то бишь покупателей.
Трое темнолицых людейне то туркмены, не то узбеки уволакивали коробки с аппаратурой: два телевизора, видеодеку, игровой компьютер и «балалайку»так именовался кассетный магнитофон.
Помогал им Шарниршестерка Мордашки, отлавливающий клиентов у комиссионного магазина и поставляющий за оговоренный процент покупателей патрону.
На случай последующих заказов Мордашка отдал покупателям свои визитные карточки мелованной бумаги, где его социальный статус обозначался правдиво: «сторож». Но и двусмысленно
Проводив Шарнира и «пассажиров», прошли в комнату. На столепачки денег.
Ничего себеоценил Дробызгалов.
Да так,отмахнулся Мордашка.Навара две штуки с хвостиком. Ударчик.
Поделись,проронил Дробызгалов.
Не,ухмыльнулся Мордашка.Это из моих сребреников иудиных Кровное.
Так,произнес Дробызгалов, оглядывая заставленную коробками гостиную.А я к тебе с тухлыми новостями, Мишель.
Иного и не ожидаю,рассеянно отозвался Мордашка, ссыпая деньги в полиэтиленовый пакет.
В общем конец нам,сказал Дробызгалов.Обоим.
Чего?посерьезнел Мордашка.
Дело с Грушей и гопкомпанией его прокуратура крутит. Ну, а по показаниям ты в деле, прокурор настроен непримиримо
Хрена себе!воскликнул Мордашка.Вы ж меня сами
А им плевать,резко оборвал его Дробызгалов.Давлю на шефа, а он с прокуратурой ссориться не желает Да и тебя шеф не оченьто жалует. Зажрался, говорит. Пусть посидит на баланде.
Так какого я на вас пашу
А такого!Дробызгалов ощерился.Если бы не работал на нас, давно бы куковал. А таквлепят по минимуму.
Как это влепят!изумился Мордашка.Как это?.. Да я я заявление прокурору, а если до суда дойдет, то и
Какое еще заявление?сморщился Дробызгалов.Ты чего? Из тебя кисель сварят На тебя всех волков спустят Не ты первый! Молчать будешь и кивать, ясно? А пожалуешься чего ж? Шеф открестится: не знаю, не ведаю, ложь. Ты что, офицер органов? Так, стукачок. И сам про то ведаешь. Ну, а вякнешь раскрутят на полную катушку. На тебя оперданныхтонны бумаги.
И никак ничего?..Голос Мордашки дрогнул.
Главноемне хана,сказал Дробызгалов.Изза тебя. Провалил, не обеспечил, тосе Чепе по нашим установкам. Пишу рапорт ина улицу. Но, в отличие от тебя, барыги, денег у меняноль. Могу, конечно, в спекулянты, но тогдаты еще первые к рзачи не стопчешь, а я уже к тебе в соседи по нарам оформляться приеду Мне такой роскоши не позволят. Мне только честно прозябать. В дворниках. Такова жизнь, милый друг, как утверждал Ги де Мопассан.Дробызгалов говорил, сам же наливаясь злобой отчаянием.
Слушай, а может, заплатим? Шефу твоему, прокурору а? Договоришься?
Дробызгалов вспомнил прокурора с гладенькими щечками и мерным голосом, замороженные глаза полковника Хохотнул. А после, едва ли не с ужасом чувствуя, что не в состоянии остановиться, безудержно, с сиплым надрывом рассмеялся