По-моему, нам всем неплохо живется, сообщил Звездинский.
Намнеплохо. Вон Борман с Женькой ни дня в жизни не работали. Лохов мордовали да пили-жрали в свое удовольствие, и никто их не трогал, пока сами не влипли. Да и то ненадолго. Тоже скоро на свободе будут
Спасибо на добром слове, Алексей Иванович, вежливо ответил Борман. Злые люди мне трупешник вешают, но правда победит. Судье целый пакет баксов отнесли. Он человек справедливый, разберется.
Конечно, разберется, подтвердил Женька.
А вы, господин Звездинский, со своих больших денег могли бы поделиться с товарищами по несчастью.
Какие там деньги! Все счета арестовали.
Аферист растягивал рот в улыбке и лез на свою шконку. Бормана он побаивался.
Камера считалась привилегированной. Если в большинство других набивали арестованных, как селедок в бочку, то в нашей имелось даже одно свободное место. «Сидеть здесь можно!»сказал Женька, переведенный из общей камеры на сорок человек. Попадали сюда по очень большому блату. У меня такового не имелось. Лишь впоследствии я понял, меня сунули сюда из-за особого контроля, под которым держалось дело. Тогда же я стал понимать, почему меня до смерти не забили в своем кабинете тесть и его генерал-бульдог.
Тестя, как опытного практика, тянули на высокий пост в правительство. Полагали, что такие люди смогут вытащить из грязи разваленную российскую экономику. Тесть соглашался принять портфель заместителя министра. Его фирма крепко стояла на ногах, а новая должность сулила большие перспективы. Шум вокруг моего убийства ему был совсем не нужен. Тесть решил, что выиграет, если дело получит законную огласку, а в глазах общественности он будет выглядеть жертвой криминала. Процесс должен был также отвлечь внимание от некоторых темных дел, в которые влез концерн тестя.
Все в камере, кроме меня, получали с воли передачи. Никто ни у кого ничего не отбирал. Но я заметил, что каждый отделял лучшие куски и приносил Надыму. Иногда Надым отказывался, иногда подарки принимал. Спасибо не говорил. Кивал в сторону тумбочки:
Положи вон туда.
«Не верь, не бойся, не проси!»я изо всех сил пытался соблюдать эту старую лагерную заповедь. Я ни у кого ничего не просил. Мне доставались почти нетронутые пайки каши, супа, серого тюремного хлеба. Я давился, глотая безвкусную ячку, стараясь не видеть, как рядом пережевывают копченую колбасу, хрустят печеньем и пьют хороший чай. Иногда предлагали куски и мне, но, как правило, я отказывался. Не хотел попадать в зависимость. Да и ни с кем в камере я близко не сошелся. Звездинский был мне противен своей болтовней и заискиванием перед Надымом, а Борман и Женька вызывали чувство брезгливости. Жвачные животные!
Впрочем, и мне дали в камере очень точную оценку. Однажды меня подозвал в свой угол Надым и, угостив сигаретой, стал расспрашивать о жизни. Врать авторитету было нельзя, и я рассказал ему почти все. Кроме убийства.
А что там произошло в квартире, я не знаю. Скорее всего, жена застрелилась сама.
Ну ты хлюст! негромко засмеялся Надым. Жена тебя любила, а ты ее чики готово! Даже о дочке не подумал. Хлю-ю-ст Ну, иди. С тобой все ясно.
Следствие шло интенсивно. Уже в первую неделю меня свозили на место убийства и провели очную ставку с Ириной. Она все отрицала, заявляя, что мою жену не убивала, а в тот день находилась дома.
Зря упираетесь, сказал следователь прокуратуры по особо важным делам. Это вам ничего не даст. Подельник во всем сознался.
Подельник, значит, я. Следователь, кучерявый, с широкой залысиной через лоб, угощал Ирину и меня сигаретами и даже распорядился снять наручники. Ирина, глубоко затягиваясь, аккуратно стряхивала пепел.
Подельник сознался бы в чем угодно. Поглядите, у него еще синяки не сошли. Если бы вас так молотили, вы бы о своих всех любовницах мгновенно рассказали.
Ирина за эти дни осунулась, но стала еще привлекательнее. Красивая женщина со светло-пепельными волосами весело смотрела на следователя, и тому было приятно, что его принимают за настоящего мужчину, имевшего кучу любовниц.
Следователю за сорок. Одутловатое лицо с мелкими крапинками веснушек, светло-голубые глаза и старый форменный китель с одной звездой. Трудяга, разгребающий столичную грязь. За это он получает зарплату, иногда премии. Все. Начальство в свои ряды его не двигает. Начальником может работать любой, а вот чтобы стать хорошим следователем, нужен талант. Следователя, который ведет дело, зовут Эдуард Васильевич. В детстве называли Эдиком. Подходящее имя для музыканта или актера. И фамилия подходящаяКоренев. Утонченный, бледно-красивый Ихтиандр, любимец девочек из когда-то нашумевшего фильма «Человек-амфибия». Фамилия не вяжется с простоватым носом-лепешкой и перхотью на воротнике мундира, хотя Эдуард Васильевич далеко не простак.
Может, и рассказал бы, согласился следователь. Кстати, подследственный Ермаков не заявлял, что его избивали.
Конечно, он сам себя молотил.
При задержании всякое бывает. Ермаков пытался скрыться, целился в охранников из газового пистолета, очень похожего на настоящий.
Коренев достал из ящика письменного стола импортный «кольт», который я возил в бардачке и который был действительно похож на боевой пистолет. Темные глаза следователя перебегали с моего лица на лицо Ирины, скользнули по ее легкой блузке и джинсам, туго обтягивающим бедра.
Саня, не надо наговаривать на себя и на меня. Там, в доме, тебя били, но здесь люди вежливые
Следователь протестующе замахал рукой.
Отвечайте только на вопросы.
Признаваться в несуществующем убийстве я не собираюсь, перебила его Ирина.
Очная ставка длилась часа два и ничего не дала. Ирина все отрицала, а за ней и я отказался от своих первоначальных показаний. Коренев приказывал выключить видеокамеру и терпеливо ловил нас на противоречиях. Мы упорно стояли на том, что никакого убийства в природе не существовало, а отец Кати мстит нам за любовные отношения и смерть дочери.
Коренев очную ставку прекратил, и в последующие дни вызывал нас порознь. Я продолжал все отрицать.
Вы создаете себе сложности, сказал он. Вы же прекрасно понимаете, что у нас есть способы заставить вас заговорить.
Опять будете колотить?
Брось, Саша! Ты угробил невиновного человека. Жена, кстати, тебя любила, это утверждают все
Я никого не убивал.
Угробил руками другой женщины, которая тоже тебя любит. Покайся хоть, черт возьми!
Я отворачивался и смотрел в окно следовательского кабинета. За окном шумели машины, переговаривались прохожие. Огромный город жил своей весенней жизнью. Я исчез из этой жизни, и никто не заметил.
Даже мама и отец, которых я уже не видел года три. В свой городок после свадьбы я так ни разу и не съездил. Отец с матерью приезжали как-то в Москву, но им здесь не понравилось, и больше они не появлялись.
Время обеденное. В камере для меня оставлена кастрюля с баландой и синяя ячневая каша. «Быки» Серега и Женька жрут ветчину и печенье. Следователи в прокуратуре питаются хуже. Эдуард Васильевич снимает китель и расстилает на столе половинку «Советской России». На чистых листах бумаги разложены бутерброды с вареной колбасой, яйца вкрутую и два куска домашнего пирога с вареньем.
Перекусим? подмигивает следователь.
Я не выламываюсь и беру бутерброд. Эдуард Васильевич наливает в стаканы крепко заваренный чай. Жуем не спеша, не докучая друг другу пустой болтовней. Коренев вздыхает и обдумывает какие-то свои невеселые мысли, а может, страдает с похмелья. Как я догадываюсь, запивает он хорошо. Я его понимаю. От такой жизни и от такой зарплаты запьешь. Но на работе это не сказывается. Эдуард Васильевич злость на мне не срывает и разговаривает по-человечески. Он очень не глуп, но не делает умную морду и не строит мне всяких ментовских ловушек. Мне приятно, что он не жлоб и не отводит меня в клетку возле дежурки, чтобы в одиночестве сожрать свой обед. Впрочем, я допускаю, что ему выделяют деньги на подкормку арестованных. Ну и что, если выделяют? Когда человек сволочь, то он прожрет эти деньги, а арестованного не спросят, кормили его или нет.
Мы по-братски съедаем обед, закуриваем «Нашу марку» и минут на двадцать погружаемся в чтение. Эдуард Васильевич читает «Советскую Россию», а я«Спид-инфо». Идиллия, да и только! Но идиллии не получается. Сейчас мы почитаем, и следак с актерской фамилией станет подталкивать меня к признанию. Коренев сопит, погруженный в обличительные статьи «Советской России». Я отрываю глаза от ослепительной задницы, дразнящей с разворота «Спид-инфо». Синяки на промежности от башмаков генерала-бульдога у меня уже прошли, и, несмотря на безрадостное положение, мне хочется женщину.
Интересная газета? спрашиваю я Коренева, кивая на «Россию».
Слишком много эмоций. Но как любое издание оппозиции ее интереснее читать, чем официоз.
Начальство не преследует за коммунистические издания?
Нет. В обеденный перерыв что угодно читай. А в остальное время раскрывай преступления.
«Ну, сейчас начнется», зевая, подумал я.
Коренев неторопливо складывал газету с огромным заголовком «Куда привели Россию?». Куда привели страну, я догадывался. В помойку, если не сказать крепче. Но мне на это наплевать. Точнее сказать, я об этом не задумывался. Я долго жил совсем в другом мире, и меня мало касались такие вещи, как цены на сахар, чья-то невыданная зарплата и даже война в Чечне. Люди из моего круга в Чечне не воевали.
Послушай, Саня, заговорил Коренев, дело твое не простое, и я о тебе много всяких справок наводил. Даже в Красный Яр не поленился слетать И вот получается такая картина. Жил в городке Красный Яр простой мальчик. Любил книги, рыбалку, неплохо учился, в меру балбес, в меру разумный. В семнадцать лет стал кандидатом в мастера спорта по плаванию. Упрямый парень, молодец!
Мы снова закурили следовательские сигареты. Меня тянуло в сон, потому что ночью я опять плохо спал. Коренев дремать мне не дал и вынул из толстой папки какую-то бумажку.
Но время безжалостно меняет людей! Эдуард Васильевич сделал драматический жест. Вот институтская характеристика за пятый курс. К учебе относится недобросовестно, от коллектива группы держится особняком, скрытен, допускает циничные высказывания Ну, это бумажка, а устно тебя описали еще краше, бабник, эгоист, очень любит красивую жизнь, изо всех сил ищет богатую жену.
Ну и чего плохого! огрызнулся я. Вы, что ли, баб не любите?
Люблю, точнее, любил. Скажи, что тебя так изменило? Москва, перестройка, чужая жизнь, богатые компании?
Знаете, Эдуард Васильевич, не надо меня выставлять полным дерьмом! Я никогда не притворялся. Если вы тянете ниточку к Кате, то я не отказываюсь. Деньги в моей женитьбе сыграли не последнюю роль. Ну и что?
Ничего. Только почему на столе у твоей жены обнаружили записку, написанную задолго до ее смерти? «Я от всего устала. Прощайте». Не вяжется. Обычно такие записки пишут перед самоубийством, а не за полгода до него. Что скажешь?
Откуда я знаю.
Ну-ну а ведь причин для самоубийства так и не увидел. Не верю я в него.
Мы закуриваем на прощание еще по сигарете, и меня увозят в родную шестиместную камеру номер двести девять. После одного из допросов Надым преподал мне короткий и очень понятный урок.
Хорошо поужинавшие Борман и Женька весело пихали друг друга локтями, пытаясь столкнуть с лавки. Оба мускулистые, сытые, они не знали, куда девать силу. Тюрьма их совсем не угнетала, оба были уверены, что больше условного приговора не получат, а жрали они за решеткой куда лучше простого гражданина России. Надым, зевая, поднялся со своего места:
Застоялись, жеребцы?
Есть маленько, Алексей Иваныч.
Давайте-ка разомнитесь. Кто кого на руках одолеет. А это приз победителю. Участвуют все.
Он положил на стол пачку «Честерфильда» и яркую зажигалку с фотографией голой девицы.
Звездинский участвовать в чемпионате не хотел, но и отказать Надыму побоялся. Женька и я без труда согнули его руку, а Борман, дурачась и делая вид, что обессилел, припечатал Звездинского костяшками к столу с такой силой, что тот заорал от боли. Попытался выдернуть посиневшую кисть, но Борман сжимал ее все сильнее.
Пустите, слышите
А ты че сам в меня, как клещ, вцепился? смеялся Серега.
Больно же.
Брейк! скомандовал Надым.
Борман разжал руку, и Звездинский испуганно шарахнулся прочь. Потом выбыл Женька. Силенка у «бычка» имелась немалая, но я все же прижал его руку к столу. В финал вышли мы с Борманом. И тут началось непонятное.
Я был уверен, что мне не выстоять, однако мощные мышцы Сереги оказались не такими сильными, как я ожидал. Подобная картина иногда наблюдается у культуристов, накачавших мышечную массу за короткий срок.
Можно повторить? спросил Борман, повернувшись к Надыму.
Если Сашка не возражает, пожал плечами авторитет.
Надым первый раз назвал меня по имени. Значит, понял, что я чего-то стою. Мы схватились вновь. Отжимая его кисть, я почувствовал, что он поддается мне нарочно. Я тоже ослабил нажим, но Борман не пытался припечатать меня к столу, изображая последние усилия. Зачем он это делает?
Ну чего вы телитесь? прыгал от нетерпения Женька.
Даже Звездинский придвинулся ближе, внимательно наблюдая за поединком. Я рывком прижал руку Бормана к доскам стола. Поддаешься, и черт с тобой! Серега потер кулак и вдруг заявил:
Хитришь, Ерема!
В чем я хитрю?
Локоть незаметно двигаешь
Обвинение было настолько абсурдным, что я решил не спорить. Но Борман от меня не отставал.
Локтями по столу любой сможет возить. Ты попробуй в честном бою помахайся.
Я мгновенно понял, куда клонит Борман. К драке. Ни хрена себе, честный бой! Да он двоих таких, как я, по стене размажет.
А че не помахаться? поддержал приятеля Женька. Не в полную силу, а так на касание чтоб костей не поломать. Разрешите, Алексей Иваныч?
Надым насмешливо оглядел меня:
Сашка, что-то не сильно настроен. Может, боится и правильно делает.
Да вы что, Алексей Иваныч! Чтобы Ерема обся? Он не трус!
Меня загнали в ловушку. Отказаться, значило навсегда прослыть трусом. Начнется такая травля, что прежняя жизнь покажется медом. Если эти сволочи задумали подлянку, то мордовать меня будут все равно. Ладно, посмотрим!
Я принял вызов. Нам расчистили место в центре камеры, и мы с Борманом встали друг против друга. Моя немалая физическая сила и два года занятий карате оказались ничем по сравнению с бешеным напором стокилограммовой туши Бормана. От удара в живот я согнулся пополам, хватая ртом воздух.
Вперед, Ерема! Не боись!
Серега, пришиби его! последнюю фразу выкрикнул Женька.
Борман дал мне отдышаться и даже позволил махнуть кулаком. Еще через секунду я валялся на полу, держась руками за костяшку голени, куда безжалостно и точно влепил башмаком Борман.
О-о-о
Гля, запел! дергался от смеха Женька. Вставай, Ерема, чего разлегся?
Хотели поразвлечься, сволочи? Я вам такого удовольствия не доставлю Борман ткнул меня носком башмака в бок. Я изловчился и схватил его обеими руками за ногу. Он попытался стряхнуть меня, но я держался крепко, мотаясь из стороны в сторону вместе с его ногой. Борман, нагнувшись, ударил меня кулаком по затылку. Перед глазами заплясали огненные чертики. Еще удар! Я вцепился зубами в голень. «Бык» заорал от боли:
Убью, сволочь!
На меня сыпались удар за ударом. Наверное, я потерял сознание, потому что очнулся, лежа на полу лицом вверх. Женька лил на меня воду из кружки. Я попытался встать и, охнув от боли, снова растянулся на цементе. Борман отделал меня крепко но представления не получилось. Спустя полчаса, я кое-как вскарабкался на свою верхнюю шконку и не слезал оттуда почти сутки. Кажется, я получил сотрясение мозга: тошнило, сильно болела голова, а левая половина лица превратилась в кровоподтек.
Что случилось? спросил надзиратель.
Упал.
Медицинская помощь нужна?
Нет. Оклемаюсь и так.
Меня освободили от очередного допроса. Звездинский заварил крепкого чая, а Женька передал булку, кусок колбасы и пачку «Честерфильда».
От Алексея Иваныча, шепнул он.
А сам Алексей Иваныч на следующий день вполголоса наставил меня на путь истинный:
Ты, Сашка, не дури. Дело, считай, доказано, упираться нечего. Кайся. Пойдешь в отказ, до суда не доживешь. Понял?
Да.
Я хорошо понял Надыма и на допросах больше не упирался. Эдуард Васильевич Коренев занес мои показания в протоколы и снова провел очную ставку с Ириной. Я монотонно пересказал, как было организовано убийство, но Ирина все отрицала.
Как хотите, Ирина Владимировна, пожал плечами Коренев. Доказательств достаточно.
В июне состоялся судебный процесс. Тесть к нему подготовился основательно. Меня полоскали, как грязную тряпку. Собрали все, что можно, и перед судьями предстал вконец разложившийся тип.