Чем могу?
Адрес мне ее нужен, сказал Вадим. Поговорить хочу.
Он подумал вдруг, что доктор решил после этих слов, будто он за благодарностью пойти хочет, за ощущением своей значимости и благородности, и поэтому, помедлив, добавил:
Уточнить кое-что надо, я не все толком помню. Стремительно ведь все произошло и в горячке, да и вообще
Верно, верно, поддержал Тимонин, сочувствие, вернееучастие ей сейчас не помешает, то, что нужно. Депрессия сильнейшая у нее была. Мы утешили, как могли. Но теперь лучше доктора для неевремя и дом. Пострадала она, конечно, крепко, очень крепко.
Такие сильные были побои? спросил Вадим. Но ведь ее раза два-три только и ударили.
Вот те на! удивился Тимонин и даже чуть отстранился от Вадима и оглядел его, будто впервые видел. Вас, что же, не вызывали еще в прокуратуру?
Вызывали, осторожно подтвердил Вадим, уже предчувствуя, что ему сообщат сейчас что-то недоброе.
И что же, ничего не рассказали?
Да нет, ничего, нетерпеливо ответил Данин.
Тимонин пожал плечами и фыркнул, не сдержавшись.
Ну и ну. Может, думали, что вы знаете Странно. Короче, побоиэто все чушь. Вреда большого они ей не принесли, и не из-за них она теряла сознание. Она была изнасилована. И причем жестоко. Понимаете? Как минимум два-три человека участвовало в этом. Все было проделано зверски, я бы даже сказал садистски. Возможно, пользовались и подручными предметами. Этого я тоже не исключаю У нее были сильнейшие повреждения внутренней полости, и поэтому она потеряла много крови. Ко всему прочему, естественно, добавился сильнейший психический шок. Первую неделю просто-напросто не хотела жить. И даже пыталась покончить с собой
Доктор говорил, а Вадиму казалось, что тело его деревенеет, что руки, ноги, голова, плечи становятся холодными и нечувствительными. И губы тоже немеют, и язык не хочет слушаться. И он боялся пошевелиться, боялся произнести хоть слово. А вдруг это не кажется, вдруг на самом деле. Он вздохнул, а вздоха не получилось, только клокотнуло что-то в горле, как у сытой хищной птицы.
Что? встревожился доктор, пристально всматриваясь Вадиму в глаза.
Нормально, сказал Данин, все прошло. Он звучно и длинно проглотил слюну и смутился и, чтобы скрыть смущение, спросил быстро:Выходит, что ее изнасиловали еще до того, как появился я?
Вы невероятно догадливы, не сдержал ухмылку Тимонин.
Вадим не обиделся, даже хотел рассмеяться, но не получилось, на губах промелькнула только тень улыбки.
Ну вот и чудесно, сказал доктор. Вы уже и улыбаетесь.
Он хлопнул Вадима по колену, поднялся, подошел к столу дежурной сестры, полистал ту самую толстую книгу, вырвал из своей записной книжки листок, что-то быстро записал на нем и вернулся обратно.
Вот, сказал он, протягивая Вадиму листок. Ее адрес, телефон. Идите, навещайте. Передайте привет. Или нет. Не надо. О больницах и врачах лучше не вспоминать.
Вадим поблагодарил, пожал доктору руку и направился к выходу. Сестра кивнула ему на прощанье.
Когда захлопнулись за Вадимом двери больницы, он и не подумал даже, куда ему надо идти, даже на бумажку с адресом не взглянулс первого взгляда не запомнил он название улицы, чтобы направиться в нужную сторону. Ноги сами его повели поближе к центру, повели к шуму, подальше от этой неприметной, спокойной улочки, от тишины ее умиротворяющей, но сейчас почему-то ненужной и нежеланной.
Он вышел на бульвар, прозрачно-изумрудный от зелени, красивый, почти такой же, как Гоголевский в Москве. И даже литая ограда и гранитные толстые, как бочонки, столбы были похожи на московские. И так же кучно и деловито машины тут сновали по мостовой «А может, уехать? вдруг подумал он. В Москву уехать, к родителям. Работу там себе найду. В случае чего отец поможет. И с книгой вроде все уже в порядке. В случае чего прилетать буду. Всего-то два часа лету» Он улыбнулся своим мыслям, такими радостными, такими спасительными они ему показались. А потом и засмеялся даже, только тихонько, про себя, остановился, сунул руки в карманы, огляделся вокруг. Как чудесно все, как замечательно! И люди все такие нарядные и симпатичные, и дома такие яркие, и лавочки уютно-заманчивые. А солнце-то, солнце, как сквозь сито, через листву густую просеивается и лучиками тоненькими ласкает твое лицо, не палит, не жарит, а именно ласкает. «Москва далеко, опять подумал Вадим, и там все забудется, все сотрется, выветрится все из памяти. А собственно, что такого я совершил? Да ничего. Ничего дурного».
На душе стало легко, и напряженность внутри исчезла, и скованность пропала, и он опять чувствовал себя легким, сильным, подвижным. И было приятно шагать по бульвару и едва заметно рисоваться вольной своей, раскованной походкой и открыто, чуть-чуть нахально смотреть в глаза проходящим женщинамвсем без исключения и красивым, и симпатичным, и совсем уж неприглядным. И приятно было ловить на себе их взоры, то строгие, то деланно-равнодушные, но всегда, как казалось ему, заинтересованные. А что? Он и впрямь парень ничего. Высок, строен, крепок, привлекателен лицом и одет не худо.
«Можейкина сама виновата, успокаивал себя Вадим. И издевательства над собой сама спровоцировалаведь есть такая гипотеза, что жертва зачастую сама провоцирует преступника. А теперь не хочет говорить, кто это. Значит, ей так надо. И я здесь совсем ни при чем. Я поступил, как обычный порядочный человек, он поморщился. Что-то не понравилось ему в этих рассуждениях, он никак не мог понять что. Ну а в самом деле? Что, я милиционер, что ли? Что, это мой долг? Уж я-то скорей должен поступать по совести в таких случаях, а не по долгу».
И чтобы окончательно успокоиться, он решил, что надо все-таки действительно позвонить Можейкиной, а то и встретиться с ней, обговорить все еще раз. А вдруг изменилось что? Вдруг она сама уже хочет все рассказать? Так что же получиться может? Что это он, а не она преступников покрывает? И вновь пришло беспокойство, знакомое и нудное. Он остановился, поискал глазами телефонную будку. Обнаружил ее впереди метрах в сорока. Заспешил к ней. Но, пока шел, ее уже заняла приземистая коротконогая женщина с недовольным, потным лицом. Вадим встал возле будки так, чтобы женщина его видела. Она скользнула по нему взглядом и, казалось, даже не заметила. Неторопливо набрала номер, постояла немного, монетка так и не провалилась. Тогда она вынула из большой, плотно набитой и поэтому пузатой дерматиновой сумки бумажку, глянула на нее коротко и опять набрала номер. На сей раз монетка провалилась, и женщина произнесла громко и визгливо:
Туфлей нету женских, австрийских?
Видимо, услышав отрицательный ответ, повесила трубку. Лениво достала еще монетку, опять посмотрела в бумажку и набрала номер:
Алле, туфлей нету австрийских Эй, обождика-ка, а дубленков? выругалась и опять повесила трубку. И следующая монетка свалилась в железную утробу автомата:
Эй, магазин Ага. Белья нету постельного? Многа? Ага Она записала что-то на бумажке карандашом, предварительно послюнявив его, и опять полезла за двумя копейками.
Вадим отошел от автомата, но недалеко, чтобы опять не перехватили, обвел взглядом близлежащие дома, но телефонных будок больше не заприметил. Он вернулся обратно.
Эй, магазин Нету? Ага, доносилось из кабинки.
Вадим вынул сигарету, прикурил. Дым показался противным и горьким. Сигарета полетела в урну.
Он наконец решился постучать в стекло кабинки. А в ответ только:
Эй, магазин Нету? Ага
«Так сдвинуться можно», подумал Данин и принялся нетерпеливо ходить взад-вперед. Потом остановился, вынул листок с адресом Можейкиной. «Ул. Блюхера», прочитал он. Это недалеко, несколько остановок на троллейбусе. Надо подъехать поближе к дому и там уж позвонить, а то ждать здесь бесполезно. Он сделал уже несколько шагов в сторону остановки, когда скрипнула дверца кабины, и женщина наконец вышла из нее:
Наглец, хулиган, злобно прищурившись, процедила она и утиной походкой поковыляла прочь.
Хотел сказать ей вслед Вадим что-нибудь хлесткое, остроумно-обидное, чтобы разрядиться как-то, снять раздражение, чтобы поставить на место эту женщину-утку, а потом покривился и передумал. Поймет ли? Нет. Оскорбится только, еще злее станет, еще ненавистней на людей глядеть будет. Недобрала чего-то очень важного эта женщина в своей жизни. Радости, наверное, недобрала, ласки, благополучия. А теперь вот и злится на весь свет и сама не понимает почему. Злится, и все тут.
Вадим рывком открыл будку, ступил на поскрипывающий песком ребристый пол ее, отрывисто набрал номер. Ну конечно. Занято. Господи, как же мешают эти мелочи, как сбивают настроение! Он набрал номер еще несколько раз. Наконец-то!
Алле? Голос был тихий, потухший, испуганно-вопрошающий.
Добрый день, Людмила Сергеевна. Это вот даже не знаю, как представиться. Я вам, кажется, и фамилии своей даже не называл. Короче, я тот, кто в больницу вас отвез, в тот не самый, скажем так, удачный день нашей жизни. Вадим Данин.
А-а-а, без всякого энтузиазма протянула женщина. Конечно. Помню. Мой спаситель. Добрый человек. Вадиму показалось, что Можейкина тихонько засмеялась, и он недоуменно пожал плечами. Я хочу еще раз поблагодарить вас. За все, что вы сделали для меня
Как вы себя чувствуете? Как настроение?
Я? переспросила женщина и сказала медленно и слабо, будто прошептала:Неплохо, наверное. А может быть, плохо. Не знаю.
«Пьяна? Не в себе?»подумал Вадим, а вслух сказал:
Вас опрашивали? Следователь прокуратуры с вами говорил?
Говорил. Давно уже. Симпатичный, молодой
Вы все помните, что отвечали ему?
Я? Наверное, помню
Людмила Сергеевна, у меня просьба. Давайте встретимся. Опасаюсь, что по телефону нормального разговора не получится.
Встретиться? Хорошо. Приходите Хотя нет. Не надо. Скоро муж придет. Ко мне не надо. Лучше на улице. Хотя на улицу я не выхожу А впрочем На углу Блюхера и Тюринского переулка есть кафе-кондитерская. Можно там. Во сколько вы будете?
Через двадцать минут.
Хорошо.
Еще из будки Вадим видел, как к остановке подходит троллейбус. Повесив трубку, он выскочил из кабины и стремглав побежал к остановке. Успел в последнюю секунду. Двери едва не сдавили его с боков.
Улица Блюхера была оживленной, многолюдной и шумной. На первых этажах старых, еще довоенных громоздких домов располагалось множество магазинов, и манили эти магазины приезжих яркими своими витринами и рекламой самых разнообразных товаров. Такси, автобусы и «рафики» с загородными номерами, казалось, парковали здесь сутками.
Из дверей кафе-кондитерской выплывали теплые, сладкие запахизапахи детства, беззаботности, безмятежности и беспричинной радости. Стоя у кафе, Вадим отыскал глазом дом, где жила Можейкина, ее подъездон выходил на улицуи стал наблюдать за ним, делать все равно было нечего, он приехал немного раньше.
Он не сразу узнал ее, когда женщина вышла из дверей подъезда. В блеклом платьице она была, в неброском, матерчатом, каком-то мятом пиджачке. И вообще вся сама она была бесцветная и невыразительная. Чуть сутулилась, чуть покачивалась, как впервые поднявшийся после долгих дней, проведенных в постели, больной. Голова была опущена, и глаза на серо-бледном лице безжизненно смотрели под ноги. Она медленно подошла к переходу, остановилась на краешке тротуара, пропуская плотный, по-черепашьи движущийся поток автомобилей.
Вадим, собственно-то, не удивился. Все понятно, тяжелая травма, и физическая и психическая, даже самого сильного человека может выбить из колеи. Он не удивлялся, но почему-то уж очень муторно стало на душе. На мгновение ему подумалось, будто он и только он виноват в том, что вот эта, такая красивая, яркая и жизнерадостная женщина в одночасье превратилась чуть ли не в старуху, унылую, тусклую, сгорбленную. «Нет, сказал он себе, это мне только кажется, и кажется из-за чем-то недавно вызванного и никак не уходящего раздражения».
Машины замерли перед светофором, а Можейкина так и не ступила на мостовую. Рядом с ней вдруг возник мужчина в маленькой кепке и короткой прорезиненной куртке. Он склонился к ее лицу и что-то говорил. Вадим видел, как меняется женщина в лице, как расширяются ее глаза, как кривится, приоткрывается рот, как рука в медленном испуге тянется к груди, к горлу. А парень что-то говорил и говорил ей. Теперь он даже держал Можейкину за плечо, и Вадиму почудилось, что длинные, крепкие пальцы его с силой впились в тело женщины. Машины снова поехали. Они мельтешили перед глазами и мешали сосредоточиться. А впрочем, и не надо было сосредоточиваться, надо было бежать к ней, бежать на помощь, как тогда. Потому что и сейчас там, на той стороне, происходило что-то нехорошее и злое. А еще через секунду он узнал этого парня, его фигуру, его повадку, очертания этой вот головы, втянутой в плечи, очертания этой вот крохотной кепочки. Онодин из тех трех, что били Можейкину. Не тот, за кем Данин гнался, а другой, тот, что стоял левее, и он даже что-то там еще говорил, кажется.
Вадим шагнул на мостовую. Пронзительный визг клаксона резанул по ушам, скрипнули тормоза, кто-то выматерился. Вадим отмахнулся и сделал еще несколько шагов.
Обозленно взвизгивая, застывали перед ним машины, едва не касаясь горячими своими мордами его ног, бедер. А Вадим, как слепой, толкался среди них, метался из стороны в сторону, изгибался, извивался, пытаясь выбраться из этого стального душного лабиринта. Под ноги он не глядел и на машины не гляделлишь краешком глаза улавливал щель, куда можно проскочить, он смотрел на Можейкину и на этого парня в кепке. Если что-то произойдет, он должен это хотя бы видеть, чтобы предотвратить, не дать ничему случиться, как-нибудь, все равно как, хотя бы криком Раздраженные вскрики клаксонов, тонкое повизгивание тормозов всполошили людей. Те, кто стоял у перехода, во все глаза смотрели на мостовую, и у ограды на тротуарах сгрудились кучки людей. И парня в кепке эти звуки тоже заставили повернуться. Он прищурился, будто почуял что-то неладное, еще больше сгорбился, напрягся, дернул губами, чуть оскалился, сверкнув ровным рядком зубов, стремительно повернулся к женщине, накрыл лицо ее ладонью, сжал его пальцами, сказал что-то, скривившись, оттолкнул ее голову и нырнул в толпу. Можейкина отпрянула назад и, теряя понемногу равновесие, мягко повалилась на бок. И тут автомобили, как по команде, словно вросли в землюсветофор преградил им дорогу. Сопровождаемый отборной бранью, выскочил Вадим на тротуар, бухнулся на колени перед Можей-киной, чуть встряхнул ее голову, несильно хлопнул два раза по щекам; и когда открыла она глазачерез мгновение открыла, через секундукрикнул кому-то, кто рядом стоял: «Кто-нибудь, умоляю, отнесите ее к лавочке возле магазина. Я сейчас», и кинулся туда, куда за несколько секунд до него побежал парень в кепке.
Он натыкался на людей, как недавно еще на машины, отталкивал кого-то, извинялся, кидался то вправо, то влево, отыскивая крохотный хотя бы просвет между ними. Он знал наверняка, что напрасна суматошная эта гонка его. Парень уже далеко, он свернул, наверное, в какой-нибудь переулок или подворотню или вбежал в ближайший подъезд или ближайший магазин, но все равно Данин пробивался сквозь толпу, потому что гнала его вперед неведомая ему сила, ему надо было сделать все до конца, чтобы не ругать потом себя, не упрекать, не корить, не терзать. Издалека теперь люди видели высокую фигуру его, решительное, чуть шалое от погони лицо, и за мгновение до того, как приближался он к ним, расступались они в стороны, давая ему дорогу. Вадим подался чуть вправо, к ограде тротуара, машинально взглянул вдоль нее и увидел парня. Тот бежал по мостовой, а не по тротуару, бежал, прижимаясь к отраде, чтобы не задели его проезжающие мимо машины. Вот оно как значит, не свернул он никудазначит, стремится к определенной цели или просто дурак, ведь давно бы уже мог исчезнуть. Вадим прыжком перескочил ограду и тоже помчался по мостовой. Парень оглянулся, потеряв на этом несколько мгновений, и увидел Вадима, пригнулся еще ниже, и стремительней замелькали его ноги. Вадим тоже прибавил и понял, что нагонит парня, он бегает лучше, быстрее бегает, если бы еще не курил Парень неожиданно перемахнул ограду, исчез на мгновение из виду, и потом Вадим снова увидел его кепку в толпе, она маячила светло-серым пятном среди темного моря голов, а затем исчезла. И Вадим догадался, куда она исчезла. Небольшой короткий переулок здесь был. Вадим достиг егои ограда тут кончилась, и не надо было перескакивать ееи снова различил парня, он подбежал зачем-то к табачному киоску, схватил какого-то малого, стоящего там, за плечо, и вместе они кинулись к припаркованной рядом машине, к такси. Малый влетел в кабину, на место водителя, парень в кепке нырнул в противоположную дверь, и тотчас сорвалась машина с места, чуть присев от толчка на задних амортизаторах. Автоматически скользнул Вадим взглядом по номеру, на всякий случай, может, пригодится, хотя вряд ли, зачем? А почему вряд ли, да хотя бы затем, чтобы преследовать сейчас эту машину. Он огляделсяни одного автомобиля в переулкепустой переулок, чистый, даже безлюдный, и не верится, что совсем рядом в двадцати шагах буквально, напористо катит такой густой и шумный людской поток. Он выбежал на улицу, встал на углу, выставил руку. Но он был здесь не один, много охотников и вперед и, и сзади него стояли, и всем позарез нужна была машина, и каждый спешил, а машины, словно дразнясь, посверкивали зеленым глазком и проезжали мимо