Когда в окошко на двери мне просунули очередную миску баланды и кусок черствого хлеба, я понял, что наступило утро. И даже немного разочаровался, что прошлой ночью меня никто не пытался выдернуть из камеры и потоптать ногами. Все мои планы вцепиться кому-нибудь в горло, а потом быть забитым насмерть благополучно рухнули. Ничего, впереди еще много подобных возможностей.
Я не умывался уже больше двух суток, а моя рожа покрылась жесткой щетиной, но все свои туалетные принадлежности, которые прихватил с собой, я видел в последний раз при входе в ИВС, когда меня фотографировали в профиль и анфас, снимали мои отпечатки пальцев и выдергивали из моих кроссовок шнурки. И после этого передавать мне мыло или зубную щетку никто не собирался. Все равно в камере не было водопровода. Так же как и канализации Кстати, о нейто бишь о параше. Я попытался представить, кто же потащит ее выносить. Поведут меня самого под конвоем? Или впрягут в это грязное дело кого-нибудь из моих соседей-бомжей? А может, менты?.. Ха-ха-ха, только не это!
Узнать это мне так и не довелось
Разин, на выход!
Я, обученный уже по полной программе, поспешил, хлюпая расшнурованными кроссовками, к двери. Уткнувшись физиономией в стену, дождался, пока вертухай у меня за спиной вдоволь нагремится ключами, и, жмурясь от яркого света, вышел в помещение для охраны. Я был совершенно уверен в том, что снова явился по мою грешную душу прокуроришка Муха. Или адвокатик Живицкий. И меня вызывают в комнату для допросов.
Но все оказалось иначе.
Я это понял сразу, как только обнаружил на столе у охранников полиэтиленовый пакет со своими пожитками. Весь, так сказать, мой багаж. С бритвенным станком. С зубной щеткой и пастой. С двумя кусочками мылахозяйственным и туалетным. Что еще у меня там припасено? Три смены белья, полотенце, свитер, шерстяные штаны, тапки, несколько пар носков, письменные принадлежности Что еще? Да не помню! Меня собирала в эту дорогу Лина, пока я на кухне подписывал протоколы. Кажется, она еще положила в пакет что-то из жрачки. Только вот не знаю, что. Вряд ли это было что-нибудь путное. Скорее всего, какой-нибудь фруктовый бисквит в целлофане. На другое фантазии жене просто бы не хватило. А мне бы сейчас обычного хлебушка. Хотя сойдет и бисквит. Только его, наверное, сожрали менты.
Вот ведь сытые рожи! Я перевел взгляд с пакета на двоих мусороводин из них с автоматом, которые, пристроившись на двух стульях, придвинутых к стене, с интересом пялились на меня. «Добро пожаловать, дорогие, с радостью подумал я. Никак конвой по мою душу? Рад вас видеть. Заждался. Наконец хоть какие-то перемены. И куда мы поедем?»
Так, засмотрелся Здесь распишись. Вертухай ткнул толстым пальцем в бумажку, дожидавшуюся меня на столе рядом с пакетом.
Это чего? удивился я.
Распи-ы-ысывайси давай! Без вопросов, греб твою мать. Это за то, что шмотье свое получил. В целости, так сказать, и сохранности. Вертухай хлопнул ладонью по моему пакету так, что он сплющился.
Так надо проверить, неосторожно заметил я, чем вызвал целую бурю негодования.
Ты чё, охренел вообще, доходяга?!! завопил вертухай и сделал такую зверскую рожу, что я приготовился к тому, что меня снова будут бить. Но ему, наверное, было лень. Или он просто стеснялся конвойных. Хотя вряд ли Ты что, думаешь, время есть ждать, пока ты вшивятник свой перероешь? Или считаешь, что тут хлам твой кому-нибудь нужен? Он стоял, опершись на стол огромными лапами, и голосил, брызгая мне в лицо капельками слюны. В натуре считаешь так, чмошник? Не слышу!!!
Именно так я и считал. Но вслух говорить об этом не сталзачем еще раз получать напоследок по почкам? И без этого второй день мочусь кровью. Я просто молча взял ручку и расписался там, куда ткнул пальцем охранник. Потом дождался, когда меня, и так уже сто раз обысканного, снова обыщут конвойные и скуют мне за спиной руки.
В автозаке, который оказался подогнан вплотную к тому входу в подвал, через который меня провели в ИВС почти три дня назад, я обнаружил обоих своих знакомых бомжей. И встретили они меня, надо сказать, с распростертыми объятиями. Точнее, встретили бы, если бы у них, как и у меня, не были бы скованы браслетами руки.
Ха, Константин! радостно взвизгнул Артист. Рад тебя видеть, братишка, не в белых тапках. Мы уж грешным делом подумалидоконали тебя легавые
Разговоры отставить, без особого служебного рвения пробормотал один из двоих конвойных, которые сопровождали нас внутри фургона. Мы были отделены от них решеткой и не представляли для них никакого интереса. Они откровенно скучали. Отставили свои автоматы в сторонку и синхронно ковырялись в носах.
Артист не обратил на замечание никакого внимания.
Давай, браток, потешь старика любопытного, насел он на меня. Чё там случилось тако? Куды тебя легавые дели?
Ну как же было его не потешить? Тем паче я здорово успел соскучиться по нормальнымну, тем, что не таскают с собой дубинки и не лупят ногами по почкам, собеседникам.
Сначала избили, стараясь говорить тише, доложил я. Потом кинули в одиночку.
А избилиэтта не страшны, философски заметил Артист. Оне эт аккуратно все делають. Больны, да аккуратно. Потом и не долго болить. А как одиночка?
Скучно, пожаловался я. А так ничего. Почище, чем ваша. Со столом даже.
Да ты чё?! выпучили глаза оба бомжа. Дык не бывает такого, шоб со столом! С мойкой там, с унитазомэтта да. Этта по всему Питеру, во всех ивээсках толчки как толчки, тока здеся Прасковьи
Вот вместо толчка, наверное, стол и поставили, улыбнулся я.
Та не пожал плечами Артист. Везде был, понимашь, но шоб столы?! Бля буду, не видел. Этты какая-то особая камера, Константин. Для специальных гостей. Он посмотрел на меня с уважением, и я приготовился к тому, что сейчас меня спросит о том, по какой я обвиняюсь статье. Но он промолчал и перевел разговор с толчково-парашных вопросов на более интересные темы.
За то время, пока мы ехали в автозаке, я узнал о том, что афганец, покалеченный мною, промучился с глазами всю ночь, а утром, когда раздавали баланду, менты его куда-то забрали. Назад он так и не вернулся.
Либо в больничку, сделал вывод Артист, либо земы, наркоты, децл хрустяшек заслали. Вот и поехал афгаша бабу пялить свою да баранину хавать.
Потом мне рассказали, что оба моих попутчика проходят по одинаковым статьям. Хотя и по разным делам.
Артист слепил из хлебного мякиша муляж пистолета и, выпив для смелости «Льдяхи», отправился грабитьчто бы вы думали?! кухню детсада. Благополучно положил на пол посудомойщицу и повариху, забрал из холодильника десятикилограммовую коробку с полуфабрикатами тефтелей и спокойно отправился ее продавать. Правда, не будь дураком, решил ехать с товаром на другой конец города. Но в метро его прихватили менты. По-обидному прихватилиза неопрятный вид и отсутствие жетона. Проверили сумку, в которой нашли мелкооптовую партию свежего фарша, удивились и, сморщив носы, залезли к бомжаре в карман. А там муляж пистолета. Все ясненько. А еще яснее все стало через десять минут, когда пришла ориентировка на вооруженный разбой в одном из детских садов.
У Витьки все произошло гораздо проще. Никаких муляжей он не изготавливал, просто напился и пьяный попытался угнать велосипед у какой-то девчонки. Впрочем, о том, что натворил, сам он совершенно не помнит. Ему, когда проснулся с жесточайшего похмела в ИВС, обо всем рассказали менты. Оказывается, брел он, как неприкаянный, после нескольких пузырьков настойки боярышника через пустырь к знакомой помойке и вдруг обнаружил рядом с тропинкой велосипед, аккуратно прислоненный к большому кусту. Витька долго не думал. Сел и поехал. Притом, как ни странно, ехать у него получалось здоровоне то что идти. Он успел уже удрать с пустыря в жилой микрорайон, прежде чем его нагнала группа захвата из нескольких ребятишек. Велосипед отобрали, бомжу наковыряли колхозом по самое некуда, после чего, отморозки, вместо того чтобы отпустить его, несчастного, восвояси зализывать раны, сдали ментам.
Вот такие вот грызуны проклятущие нонче пошли, жаловался Витек. Раньше дети как дети. Сам двоих вырастил. А теперича чё? Звери и звери Чу! насторожился он. Приехали вроде.
Машина притормозила, резко свернула налево и сразу остановилась. Я расслышал снаружи какой-то шум, металлический скрежет.
Точно, прибыли на место, заметил Артист, и я обратил внимание, как наши конвойные поспешили поднять с пола свои автоматы и положили их на колени.
Разговоры отставить, предупредил один из ментов, но я все-таки прошептал:
Куда прибыли-то?
Куда, куда? хором ответили мне бомжи. В «Кресты», братишка, прибыли. Так что готовсь.
Я лишь улыбнулся в ответ. Просто не знал еще, к чему надо готовиться.
Глава 5. Во что верят «кресты»
После кошмарного ИВС то, куда я угодил, показалось мне раем. Никто не лупил меня по почкам, никто не пытался ткнуть меня побольнее в спину. Весьма оперативно мы трое были отправлены в карантиногромную камеру, где теснилось человек двадцать пять растерянных зеков. Разных национальностей и разных мастей, они расположились на нескольких нарах. Кто-то мирно беседовал между собой, кто-то просто замкнулся в себе. Но никто, как я ожидал, не пытался качать права. И ни один человек даже и не подумал позадавать мне вопросов, кто я и как здесь очутился. Отвечать пришлось позжена вопросы ментов, когда меня вызвали на медицинский осмотр.
Для начала меня заставили сдать всю одежду и голого внимательно обследовали на педикулез и кожно-венерические заболевания. И проверили руки на предмет дорог от уколов.
Жалобы, хронические заболевания есть? поинтересовался огромный врачина, который сам мог бы работать в конвое, и когда я ответил, что нет, он, не вставая из-за стола, обвел меня внимательным взглядом, попросил повернуться спиной, наклониться и раздвинуть ягодицы. Потом он чересчур тщательно обследовал мне ротовую полость и, по-видимому, оставшись довольным моим состоянием, пробасил:Свободен. Здоров. Следующий.
Вот и все. Помаявшись с полчаса в душной каптерке, я получил обратно одежду и bhoвь оказался на нарах в камере карантина. Ко мне тут же подсел Артист, пробормотал: «Курнуть бы децл, братишка»и рассказал, что Витьку отправляют в больничку. Тот закосила может, и нетто ли под гепатитчика, то ли под спидника (Артист так и сказал: «под спидника») и теперь несколько дней будет отсылаться в чистой постельке, пока не придут результаты анализов и его не выкинут вон. Я сразу подумал, что со своим медицинским образованием мог бы косить под кого угодноразве что не под психакуда изобретательнее какого-то там бомжа и отдыхать в этой больничке не несколько дней, а, как минимум, месяц. Но вот не допер, идиот, поначалу. А теперь поезд ушел.
А знаешь, я врач ведь, зачем-то доложил я Артисту, и он выпучил на меня глаза.
И какой?
Реаниматолог.
Реаниматор? В натуре, братишка? Ты здеся не пропадешь, если захочешь. При больничке пристроишься, коли не в падлу. Ну, конечно, поробить тама придется, так зато и при хавке нормальной, и при курехе. Там такие живут в ништяк самый. А коль к наркоте проберешься, так вовсе озолотишься, братан. Вот тока в падлу все это.
Почему в падлу? Я никогда не считал для себя зазорным лечить людей, кем бы они не были, и поэтому удивился.
А потому в падлу, братишка, осклабился мне в ответ Артист, что навроде как та на легавых работаешь. И не понять сразу никак, кто ты таков на самом-то деле есть. Навроде как и мужик, а навроде не разберешь. Мужик, он тоже авторитет ба-альшой держать может. А ты станешь. как проститутка. Братва тут в камерах тесных корячится, спея по три смены, а ты тама, как падла последняя, на всем готовом. Даже при бабах. Не, Костя, не по понятиям это. Коли авторитету ты хочешь, а я вижу, что хочешь, так туды, в больничку проклятую, и соваться не думай. Ну конечно, ежели как пациент, так энто другой базар. А на службу туды и не лезь, даж коли опер начнет тебя препирать. А он, сука, начнет в обязаловку.
"Спасибо на добром совете, подумал я. Настанет время, учту". Но вслух ничего не сказал. Постарался устроиться поудобнее и прикрыл глаза. Рядом возился вонючий Артист, но на спертый душный воздух в битком набитой камере я не обращал никакого внимания. Привык. Человек ко всему способен привыкнуть, в какое дерьмо его не закинула судьба. Живучее существо, этот homo sapiens. Возможно, живучее всех остальных представителей фауны. Вот только в отличие от этих «всех остальных» он единственный, кто способен загонять себе подобных в ловушки и помойные ямы. Держать в клетках и измываться любыми доступными способами только затем, чтоб самому получить от этого удовольствие. И убивать просто так, беспричинно или ради каких-то собственных мизерных целей. И придумать при этом одно очень емкое словогуманизм.
Гуманизм, черт побери! Наконец-то у меня, у слепца, получилось усвоить смысл, заложенный в это понятие. Вернее, полнейшее отсутствие смысла
Как ни странно, мне удалось задремать. Мне даже приснился какой-то сон. Не кошмар, а именно сон. И продремал я, похоже, довольно долго, несмотря на неудобную позу и затекшее тело. Как и к вонище, к полному отсутствию элементарных удобств цивилизации я тоже начинал привыкать. Впрочем, я и раньше мог похвастаться этимумением легко и быстро адаптироваться всегда и везде. И это умение должно было помочь мне выжить в той мясорубке, в которую я угодил. К тому же, я всегда был везунчиком. Во всяком случае, таковым себя считал до недавнего времени.
Я спокойно дремал и даже не предполагал, что фортуна, на какое-то время отвернувшаяся от меня, вдруг спохватилась, ужаснулась: «Что я наделала!» и поспешила хоть немного исправить положение.
Вернее, она должна была начать исправлять его завтра. А пока лишь подкинула мне от широты своей фортуньей души долгий спокойный сон с добрыми сновидениями, несмотря на соседство вонючего бомжа Артиста. И на духоту камеры карантина «Крестов».
* * *
На следующий день события начали развиваться настолько стремительно, что не успевал я как следует обмозговать первое, как на него тут же наслаивалось второе. Целое море тем для размышлений, и рядом с ним огромное озеро впечатлений.
Из собачника меня вызвали одним из первых. В каптерке я снова полностью освободился от одежды, и меня внимательно осмотрели. На этот раз не врачи, а мусора. На предмет наличия наколок и особых примет на теле. Не поленились заглянуть мне в уши, нос, рот и задницу, тщательно перекопошили мое шмотье, вытащили из кроссовок стельки, прощупали все швы на белье и спортивном костюме, после чего разрешили одеться.
Четвертый корпус, четыреста двадцать шестая, буркнул под нос старлей в форме офицера внутренних войск, и я сообразил, что это теперь мой новый адрес. Интересно, и как же надолго?
Старлей вручил одному из вертухаев бумажку, насколько я понялнечто вроде транспортной накладной на меня. Потом я наконец получил пакет со своими пожитками, заложил руки за спину, и мы отправились в путь. По мрачным лестницам и переходам, с нанесенной точно по середине пола белой полосойсловно узкой тропинкой, с которой я не имел права сходить. С чугунными решетками, перегораживавшими нам путь и разделяющими все этажи на сектора. Перед каждой из них, дожидаясь, пока отопрут тяжелый засов, и послушно утыкался физиономией в стену. И всякий раз дожидался при этом крепкого пинка в спину, если окажется, что по незнанию сделал что-то не так.
А тюрьма в это время жила своей, только ей ведомой жизнью. Со своими звуками. Своими запахами. Даже с каким-то особенным воздухом, тяжелым и вязким, присущим, должно быть, лишь тюрьмам. Этот воздух давил, подминал, подчинял себе и тело, и душу. Как наркотик. Вдыхая его, я, сам того не желая, испытывал непонятный трепет внутри, ощущал чугунную тяжесть в ногах. И лишь одна мысль постоянно сверлила мои мозг: «Вот сейчас мы придем, меня впихнут в камеру, за мной захлопнется тяжелая дверь, и я со своим полиэтиленовым пакетиком и телячьей психологией обычного обывателя предстану на обозрение десятков глаз. Нос к носу столкнусь со стаей диких волков. Это не парочка немытых бомжей, плюс к ним наркоша-афганец. Стая эта сильна и опасна. Она может порвать. Но она может и принять к себе». Вот только что для этого надо делать, в какую сторону направить свой первый шаг, я совершенно не знал, даже примерно. Что-то слышал, про что то читал в желтых газетках, но специально не интересовался такими вопросами, уверенный в том, что уж мне-то, законопослушному, никогда не придется делить нары с братвой.
И вот ведь пришлось. Эх, от сумы, да от тюрьмы не зарекайся. И чего ж я, дурак, пренебрег этим правилом?..
Лицом к стене! гаркнул конвойный, а другойтот, что присоединился к нам у последней решетки, принялся в двух шагах от меня отпирать железную дверь.
«Вот сейчас я войду. Остались считанные секунды. Oт этой мысли мои внутренности наполнились льдом. Я ощутил предательскую дрожь в руках и коленках. С тем легким чувством опасности, которое преследовало меня всю дорогу сюда от собачника, это щемящее ощущение не шло ни в какое сравнение.
С лязгом распахнулась дверь в камеру, и я услышал команду:
Входи.
Поднимайся на эшафот!
Я оторвался от спасительной стенки и, постаравшись, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным, осторожно пробрался в камеру. За спиной тут же захлопнулась дверь.
Длинное yзкое помещение, освещенное туслым светом нескольких сороковаттных лампочек. Справа в три яруса нары. Слева в три яруса нары. Одуряющая духота. И море народу. Молодые и старые. В спортивных костюмах и тольков одних трусах. Усыпанные наколками и вообще без них.
И ни единой улыбки. И все взгляды уперты в меня. И в этих взглядах интерес и ожидание: кто таков, с чем он явился, что сейчас будет делать?
Что делать? Что надо делать, черт побери?!! Но не стоять же здесь вечно?
Я поздоровался. Просто спокойно бросил:
Здорово, братва.
Кто-то откуда-то произнес:
Здорово.
И больше ни слова. Ну, этого-то я ожидал.
И в этот момент неожиданно у меня открылось второе дыхание. На меня снизошла такая уверенность! В желудке растаял лед страха, в коленях исчезла дрожь. Я уже сделал первый, самый трудный шаг по этой чужой для меня территориипроизнес: "Здорово, братва", задал себе направление и теперь в буквальном смысле точно знал, куда мне надо идти.
И спокойно отправился вперед по проходу меж шконок к далекому окну, укрытому тяжелым намордником. Там, подальше от санузла, подальше от мест для доходяг и обиженных, должен быть оборудован угол смотрящего. С одноярусной койкой. С небольшим столиком. С ковриком на бетонной стене. Даже, возможно, и с телевизоромэто смотря в какой я оказался камере. Сначала надо представиться там. А они и решат, какого же я достоин здесь места? Что явится первой ступенькой, с которой начну продвигатьсявверх или внизпо местной иерархической лестнице.
Там все оказалось именно так, как я ожидал, и коврик, и телевизор, и аккуратная полка с посудой, занавешенная чистой цветастой тряпкой. И одноярусная койка, на которой лежал пожилой мужчина в одних спортивных штанах.
Казавшийся совершенно неживым мужчина!
На его подернутом синевой лице застыло выражение муки. Черные набряклые губы были слегка приоткрыты, выставив напоказ золотую фиксу. Худые смуглые пальцы судорожно стиснули край одеяла
У меня за спиной радостно потирала ручонки взявшаяся за дело фортуна: «Мол, не теряйся, Константин Александрович. Подкинула я, в компенсацию за свои ошибки, отличный шансик тебе. Так не вздумай его упустить. Не теряйся, принимайся за дело».
Я все понял с первого взглядана работе с подобным приходилось сталкиваться чуть ли не через смену. И сразу же посмотрел на столиктам стояла литровая банка, наполовину наполненная спитым чаем, все точно, недавно пили чифир. Потом я перевел взгляд на троих типов, сидевших напротив и с интересом взирающих на загибающегося соседа.
Чего уставился? совершенно без выражения пробормотал один из них, здоровяк средних лет впростой белой майке со сплошь покрытыми наколками руками и плечами. Отвали пока. Очухается, так позовет.
Я врач. сказал я.
А если врач, так лечи. У тебя может, и лекарства с собой?
Мне не нужны были лекарства. Я знал, как такие припадки лечатся и без них.
Вы хоть к нему доктора вызывали? спросил я и присел на корточки перед своим пациентом. Я уже считал его своим пациентом. Это был годами выработанный инстинктесли видишь того, кому срочно нужна врачебная помощь, так немедля кидайся к нему на помощь, даже если от этого можешь нажить неприятности. Был доктор, я спрашиваю? Я сам удивился металлу, который вдруг прозвенел в моем голосе.
Камера замерла. Камера упивалась бесплатным шоу. Камера боялась пропустить хоть движение, хоть слово.
Фельдшера, а не доктора, ответил мне все тот же тип в майке. Я обратил внимание на то, что пустота в его тоне наполнилась интересом. Была, курва старая. Укол поставила, сказала, что оклемается. А хрен ли там
Давно он так?
Еще вчера за сердце хватался. Говорил, что стучит. Не болит, стучит только. А слег уже утром.
Больной приподнял набухшие веки, чуть приподнялся на локтях и попытался мне что-то сказать. У него получилось нечто вроде: «У-пр-ру»
Лежи, лежи. Я опустил руку ему на грудь и почувствовал бешеное дрожание сердца. Оно буквально шло вразнос, и казалось, что через миг или взорвется, или вырвется из грудины на волю.
Та-а-ак то, что и ожидал. Налицо все симптомы, как в хрестоматии. Пароксизмальная тахикардияв этом можно не сомневаться. Интере-е-есно, и как отнесется братва к тому, как я сейчас ее буду лечить.
Слег после того, как чифиру попил? спросил я и услышал у себя за спиной:
Ага, после этого. Здоровяк подошел ко мне и уселся рядом на корточки. От него терпко воняло потом. Чего у него?
Если скажу, все равно не поймешь. А вот чифир ему больше нельзя. И водки нельзя. Загнется когда-нибудь Загнется когда-нибудь, задумчиво повторил я, и я не помогу.
Сейчас-то поможешь? В голосе моего собеседника послышались просительные нотки. Или это мне лишь показалось? Что-то не верилось в то, что он умеет просить. Брать умеет он, только брать! Помочь чего надо, так только скажи.
Сам справлюсь, буркнул я. Что ему фельдшерица колола?
А хрен ее знает. А ведь говорила чего-то Так разве запомнишь?
Чего-то на «фэ», раздался голос у меня за спиной.
На «фэ» на «фэ» чего же?.. чего?.. Я никак не мог сообразить. Или в «Крестах» изобрели какое-то новое средство, о котором я и не слышал?
Строфантин? вдруг осенило меня. Строфан? Так она говорила?
Точняк! радостно воскликнули сзади. Строфан. Точняк, строфан говорила!
Вот сучка! зло бросил я. Падла тупая! Нельзя ему этого. И обернулся. Короче, начинаю лечить. Со стороны это будет смотреться жестоко, но надо так, и если кто дернется на меня
Никто, покачал головой тип в майке. Похоже, он проникся ко мне уважением. И верой в то, что я что-то умею.
Я оглянулся. Все смотрели сейчас на меня. Все ждали. Десятки глаз упирались мне в спину. Проход между ярусами был плотно забит пробкой из человеческих тел. В этот момент я подумал: «А что будет, если я не добьюсь результата с первой попытки? Второй мне уже не позволят. Потом меня просто порвут на куски».
Я решительно отогнал от себя эту мысль, сосредоточился, сконцентрировался на том, что сейчас должен сделать. Развернулся, схватил левой рукой своего пациента за отвороты клифта, потянул его на себя, как бы подсаживая, и резко и неожиданно, без замаха, двинул в поддых.
Толпа у меня за спиной шумно вздохнула. Здоровый тип в майке удивленно икнул. Я весь напрягся. Я приготовился к тому, что он сейчас так саданет меня локтем, что я больше не оклеймаюсь. Но все пока было спокойно. В камере повисла напряженная тишина.
Нормально. Нормальненько негромко пробормотал я, но голос мой разнесся по всей камере. Его было слышно и на галерке. Рефлекторная остановка. Старый способ Сейчас, сейчас
А мой пациент уже пытался cecть. Я поддержал его за плечи, подстраховал.
Да ты чего? хватая ртом воздух, еле выговорил оживший старик. Чего же ты чего же ты, падла, творишь? Я ж помочу
Стучит? ласково промурлыкал я ему прямо в ухо. Спрашиваю, стучит?
Пациент замер, прислушался к своим ощущениям и осторожно глубоко вздохнул. Он начал бледнеть, слабеть, и я мягко опрокинул его назад на постель. Он молча полежал, медленно вздыхая и приложив, словно придерживая сердце, руку к груди.
Камера замерла. Ни стука, ни скрипа, ни вздоха.
И тут старик произнес совершенно нормальным голосом:
Ништяк, пацаны. Готово. Он перевел взгляд на меня и громко крикнул на пробу:
А здорово-то как! И уже тише распорядился:Так, Корвалан, на стол накрывай. Пошамаем да выслушаем, что нам лекарь расскажет. Он упер в меня взгляд. Обзовись, кто таков? По какой чалишься?
Константин. По сто пятой, вторая, громко и четко произнес я, так, чтобы разобрала вся камера. Хотя можно было и не стараться. Сейчас братва услышала бы и жужжание мухитакая стояла вокруг почтительная тишина.
Константин, говоришь? тоже громко и чуть театрально переспросил уже полностью оклемавшийся старик и сел на кровати. Мокрушник? Что же, бывает Только звать тебя теперь будут Он на миг задумался. Может, Знахарь? Нет, стой, ты же Константин, Костя Так чтоКостоправ тебе погоняло. Костоправ, торжественно повторил он. Что значит лекарь. Что же, Коста, давай познакомимся. Он протянул мне жилистую, покрытую наколками, руку. Бахва я. То не имя, то погоняло. Имен-то много бывало за жизнь, сам не упомню уж сколько. А вот погоняло дается одно. На всю жизнь оно, так что с именинами тебя, Коста. Сейчас и отметим. С братвой со всей потом познакомлю.
Камера оживленно загудела, зрители начали разбредаться по нарам. А я присел на корточки перед своим пакетом и попытался отыскать там что-нибудь съестное. С пустыми руками за стол идти не хотелось.
Хрен, конечно, чего. Если Лина туда что и положила, то мусора, конечно, конфисковали все, как скоропортящиеся продукты, и сожрали сами. Зато меня порадовало то, что все мои вещиво всяком случае, все, что рассчитывал обнаружить в пакете, оказались на месте. А значит, грязью я здесь не зарасту и от холода не подохну. Хотя какой уж там холод? Не продохнуть. Но ведь впереди зима, а в том, что пробуду здесь до зимы, я был сейчас совершенно уверен.
Ты, Коста, вот что, Бахва положил руку мне на плечо. Мешок положи пока к Картине на шконку. Он кивнул туда, где сидел пацан в белой майке. А пообедаем, расскажешь нам про себя, и определим тебе место. Ты не менжуйся, цивильное место. Один будешь там, как буржуй. И переключил внимание на свою свиту. Айда к столу, пацаны. Чего-то на хавчик пробило. Ты, Kоста, тоже. Два раза в этих местах не приглашают.
«Здесь много чего еще не делают, грустно подумал я, без излишней стеснительности забрасывая пакет на шконку Картины. Пора начинать, учиться. Итак, вперед на первый урок. 3воночек уже прозвонил».
И я поспешил занять место за накрытым столом.
* * *
Из-за стола мы выбрались лишь через пару часов. И как же много я за это время узнал! Вот только сначала пришлось рассказывать самому.
Ты только не ври, сразу предупредил меня Бахва и принялся задавать вопросы.
Врать я и не собирался. Мне нечего было здесь скрывать. Ничего криминального по здешним понятиям за мной не водилось. Я не был ни голубым, ни педофилом, ни бывшим ментом. Даже не служил в армии во внутренних войсках. Правда, опасался, что мне не поверят в том, что никого я не убивал и меня просто подставили. Но наговаривать на себя не собирался и поведал свою историю без прикрас и преуменьшений именно в той тональности, как она представлялась мне. Со всеми мельчайшими подробностями.
Дослушав меня до конца, Бахва задал пару вопросовменя поразила их емкость и точностьи, внимательно выслушав ответы на них, подвел итог:
Короче так, Коста. Не первый ты здесь без гpеxoв. И далеко не последний. Каждый десятый, пожалуй, в «Крестах» без вины чалится. Кого-то потом выпускают, кого-то только из зала суда. А кого-то все ж на этап. Много таких. Он вздохнул. Эх, много, кто за других нары грет. Так что ничего нового я в твоей истории не услышал. Бахва откусил от бутерброда, прожевал и продолжил:Знавал я эту Смирницкую. Крутая бабенка. И дура по жизни, не береглась. Так и должна была кончить И того, кто ее замочил, найти ох непросто! А мусорам закрывать дело надо?.. Надо, братан. И потому они от тебя уже не отцепятся. Копать под тебя раз начали, так накопают чего-то. В этом они спецы. А тот, кто и правда Смирницкую помочил, на воле гуляет, но скорее, в могилке уже лежит. Или на свалке его сожгли. А нож и рыжьеэто он тебе и подкинул. А потом ментам парашу пустили: ищите, мол, там-то и там-то. А они и доволны. Им того только и надо. Им только дай, кого посадить и отчитаться.