Спектакль - Джоди Линн Здрок 2 стр.

Натали показалось, что ее желудок выдернули наружу, а потом запихнули обратно.

 Мадемуазель

Она перевела взгляд с месье Ганьона на комнату аутопсии и обратно на месье Ганьона.

 Ничего. Я в порядке.

Он кивнул и зашел в тусклую комнату без окон, но со столом и двумя стульями, неудобными на вид, и набитым доверху книжным шкафом со всякой всячиной, от путеводителей по Парижу до потрепанных романов. На верхней полке виднелись большие серые обложки с пометкой «Фотографии», упорядоченные по годам, начиная с 1877-го.

 Так жертва убийства. Вы ее тоже сфотографируете? Или только если ее никто не опознает?  Натали показала на книги.

 Мы всех фотографируем,  сказал он сухо, подходя к столу. Как будто это не было захватывающим деломкаталогизировать трупы. Как будто у каждого трупа, проходящего через морг, не было своей истории.

Напротив книжного шкафа было единственное украшение на стенегрубая репродукция картины, изображающей аутопсию. Группа мужчин стояла вокруг тела, пока один готовился сделать надрез, а другой скручивал сигарету.

Месье Ганьон пригласил ее присесть и, если пожелает, положить цветы на краешек стола. Она так и поступила. Он устроился за столом напротив нее, собирая какие-то бумаги и перекладывая их, возможно, усерднее, чем требовалось. В нем проглядывало стеснение, которое он тщательно прятал; он старался, как она догадалась, выглядеть старше. Его большие голубые глаза обладали такой остротой, будто замечали все сразу, как птицы.

 Аутопсия на картине?  кивнула она на нее.

 Отвратительно, не правда ли?  сказал месье Ганьон, поглаживая подбородок.  Подарок одного уличного художника, который продает картины тут, поблизости. Это репродукция другой картины, думаю. Как бы то ни было, мы здесь с вами не для того, чтобы обсуждать искусство, мадемуазель Боден.

А, он один из этих мужчин, что любят напускать на себя «официальный вид», как Натали это называла. Такой же, как тот напыщенный, раздражительный работник магазина на втором этаже Le Bon Marché, прогнавший ее из пустого читального зала «только для мужчин».

 Так что мы будем обсуждать?  Натали откинулась на спинку стула.

 Мы будем обсуждать жертву убийства.  Он придвинул к себе чернильницу.  Моя обязанностьзадокументировать свидетельства опознания.

Она сглотнула, хотя во рту у нее было сухо.

 Я не могу ее опознать.

 Но вы выглядели так, будто узнали ее,  сказал он, сцепляя руки в замок на столе.

Дыхание Натали сбилось. Она чувствовала себя почти обнаженной, будто сидела в задранном до колен платье.

Разумеется, она не могла рассказать ему, что произошло, и, пока сама не разобралась с этим, лучшим выходом было притвориться, что ничего необычного не случилось. Ей нужно отсюда убраться, пока он не засыпал ее вопросами.

 Я незнакома с ней и сегодня впервые в жизни ее увидела. Могу я идти? Мне нужно работать.

Натали знала, что он подумает, будто она имеет в виду работу по дому вроде стирки, или что там еще делают другие девушки ее возраста. Не «писать колонку для самой популярной газеты Парижа». Ему ни за что не придет в голову, что уже две недели шестнадцатилетняя девчонка пишет ежедневные репортажи из морга. Никогда еще женщина, любого возраста, не писала для Le Petit Journal. Месье Патинод, главный редактор и давний друг папы, дал ей работу, потому что мама не могла трудиться после пожара и еще долго не сможет. Если вообще когда-нибудь будет способна.

Он достал перо из чернильницы и начал писать.

 Мне тоже нужно работать. Вообще-то, именно этим я сейчас и занимаюсь. Приступим?

 Да, простите. Мне нужно кое-что закончить к определенному времени, и у меня  «у меня сейчас больше вопросов, чем ответов».  Продолжим.

 Ваша реакция была странной.  Он поглядел на картину на стене, потом снова на нее.  Выражение вашего лица с простого наблюдения сменилось отрешенным, но при этом пораженным. Как будто несчастная девушка встала с плиты и направилась к вам.

 Ничего такого она не делала,  сказала Натали, с трудом удерживая голос от дрожи.  Иначе вы бы это тоже увидели.

Месье Ганьон стиснул зубы. Он смотрел на нее взглядом, которым награждали ее учителя, когда она говорила без спросу.

 Это было неучтиво. Прошу меня извинить.  Она заерзала на стуле.  Я сегодня сама не своя, и я спешу.

Убраться отсюда. Подумать. Успокоиться после того, что случилось здесь, чем бы оно ни было.

 Мы почти закончили,  сказал он, постукивая кончиком пера по подбородку.  Еще вы что-то сказали. Я не расслышал из-за стекла, но услышали стоявшие рядом с вами люди, судя по их реакции.

Видение с событиями наоборот снова пронеслось в ее голове. Беззвучные крики, борьба жертвы, втекающая в раны кровь.

Как она могла объяснить то, чего не понимала сама?

Она заметила, что руки ее дрожат, и зажала их между стулом и ногами. Месье Ганьон ждал, перо парило над бумагой. Она должна была дать ему хоть какой-то ответ.

 Мне показалось, что я узнала ее.  Пот щекотал ее брови.  Я я поняла теперь, что обозналась.

Месье Ганьон что-то записал, и это было длиннее того, что она сейчас сказала. Он поднял на нее взгляд, поскреб подбородок пером:

 Вы уверены?

 Да,  сказала она, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. «Давай правильные ответы, чтобы можно было уйти».  Я просто разволновалась. Она она была такого же возраста, как и я. Уверена, что я среагировала на это.

Черты лица месье Ганьона смягчились.

 Понимаю,  сказал он.

 Но при этом все же мне не верите.  Натали склонила голову.  Или верите?

Мягкость рассеялась как утренний туман. Месье Ганьон уронил перо. Откинувшись назад и сложив руки на груди, он, казалось, набрал полные легкие воздуха, а потом выпустил его весь через нос, все это время неотрывно сверля ее глазами.

Натали выпрямилась на стуле и встретила его взгляд. Если она его не убедила, что тогда? Она может застрять тут на долгие часы. Только этого не хваталоне успеть сдать статью в срок. Как будто она и так уже не сомневалась, что сможет сосредоточиться на написании, и

 Вы не очень-то умеете лгать, мадемуазель. Что-то вы от меня утаиваете.

У Натали не было на это ответа, потому что будь она на его месте, то испытывала бы такое же недоверие.

 Я спрошу последний раз,  сказал он. Его голос был осторожным, контролируемым, но не звучал недобро.  Вы можете опознать жертву?

Как он умудрялся одновременно быть таким красавчиком и таким надоедой?

 Нет, и не имеет значения, как вы сформулируете вопрос или сколько раз его зададите. Я сегодня увидела ее впервые в жизни.

Он склонил голову с озадаченным выражением лица:

 Мадемуазель Боден, должен сказать вы очень

Громкий стук в дверь прервал его. Он извинился и пересек комнату. Не успел он открыть дверь, как в нее постучали повторно. Затем раздался мужской голос:

 Кристоф!

Он открыл дверь и вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой, ровно настолько, чтобы Натали смогла уловить обеспокоенность в их шепоте.

 О боже, Лоран,  голос месье Ганьона стал выше.  Уже?

Вскоре он заглянул обратно в комнату:

 Благодарю за уделенное время, мадемуазель Боден.  Он распахнул дверь, пожав плечами.  Мне жаль так рано обрывать нашу встречу. Дело чрезвычайной важности требует моего внимания.

 Конечно,  сказала она, вставая, взяла сумку и букет. Приблизившись к месье Ганьону, она не могла не отметить его одеколон с ароматом лемонграсса, который посреди всей этой смерти был полон жизни и свежести.

 А, да, можете выйти через задний ход,  сказал он, указывая на дверь, через которую мужчины вносили тело. Когда они дошли до нее, он открыл дверь для Натали. Она торопливо поправила ремень сумки и уронила букет.

 Ой,  сказала она, нагибаясь, чтобы собрать цветы.  Я такая неуклюжая. Извините.

Он опустился на колени, чтобы помочь ей.

 Мы начали разговор с цветов мадам Валуа, ими же и закончили,  сказал он, подавая ей букет. Возможно, он улыбался, но она была слишком смущена, чтобы посмотреть ему в лицо.

 Так и есть,  подтвердила она, выпрямляясь одновременно с ним. Она посмотрела на бутоны, все еще не помня момента их покупки. Может, вспомнит потом.

Натали вышла на улицу и проскользнула мимо торговца, продававшего «пасту из морга», которая был всего-навсего мазью с броским названием.

Месье Ганьон крикнул ей вслед:

 Будьте осторожны, мадемуазель Боден.  Тон его теперь был менее формальным, с вплетенной ноткой беспокойства.  Париж сейчас не место для прогулок молодой женщины в одиночку.

Глава 3

Натали опять смахнула карандашом крошки со стола. Она делала так постоянно, независимо от того, были они там или нет, после каждой написанной пары слов в статье про морг. Слова плавали по ее блокноту, как заблудившиеся рыбки.

Ей казалось, что она видит кровь.

Но это были лишь чернила.

Снова и снова.

Наконец она закончила писать, закрыла блокнот, решив дать статье время отлежаться перед тем, как прочитать ее еще раз.

Хотя она уже давно доела свою булочку с шоколадом, ее никто не гнал. Жан, ее любимый официант, видел, что она работает, поэтому не беспокоил.

Воробей прыгнул к крошкам, поклевал, пока не съел их все, и склонил головку.

«Кажется, тебе сегодня досталось больше от булочки, чем мне. Зря перевела свою любимую сладость». Эти круассаны, наполненные шоколадом, манили ее, сладкоежку, каждый раз, когда она приходила в Café Maxime. Ее подруга Агнес их тоже обожала.

Это ей кое о чем напомнило. Ей нужно было написать ответ Агнес, которая уже успела прислать ей и открытку, и письмо. Может, завтра. Сегодня она была не в том состоянии.

Она взяла блокнот и положила его в сумку. Будто по сигналу из него выпала открытка, полученная четыре дня назад. Она перечитала ее.

Натали перевернула открытку и провела пальцем по нарисованному водяному колесу. В следующем году. Возможно.

Она потерла виски и на мгновение закрыла глаза. Кровь. Нож. Беззвучные крики. Порезы.

Воробей чирикнул у лодыжки, резко выдернув ее обратно в настоящее.

«Не надо туда. Оставайся в настоящем. Посмотри вокруг».

Натали смахнула последние крошки на землю и огляделась. Она так глубоко задумалась, что до сих пор не замечала людей вокруг.

Кафе, из которого открывался великолепный вид на собор Парижской Богоматери, было набито битком, несмотря на жару. До Натали долетали обрывки разговоров поблизости. Двух девушек она узнала, они учились на год старше, сейчас они обсуждали, как пойдут за покупками после обеда. Группа элегантных пожилых мужчин позади нее дымила сигаретами, вспоминая Париж своей юности. Один все говорил и говорил о том, как Осман, увлеченный реновацией префект департамента Сена, «разрушил город» в 185060-х, чтобы проложить бульвары. А это, фыркнул мужчина, «всего лишь превратило Париж в один сплошной передвижной цирк». Другой жаловался на закладываемый фундамент для «железного уродства», которое спроектировал Эйфель. Некоторые люди устроили вокруг постройки шумиху, говоря, что это будет бельмо на глазу, но Натали считала, что проект башни выглядел очень увлекательно. Пока что там были только сваи и куча металла.

Натали вложила открытку от Агнес в блокнот и уже собиралась позвать Жана, как ощутила укол вины. Агнес была одной из ее ближайших подруг, и Натали уже отставала в летней переписке. Она представила, как та ждет почту, каждый день разочаровываясь.

Натали сунула руку в сумку и достала открытку с рекой Сеной. На ней уже стоял штамп, поставленный ею два дня назад. Она смотрела на него, казалось, целый час. Время сегодня тянулось и ускользало от нее.

Тронув карандашом открытку, она выплеснула все мысли, которые только приходили в голову, не останавливаясь ни на мгновение.

Едва закончив писать, она встала из-за стола, проскользнула между парой горшков с разросшимися растениями и бросила открытку в почтовый ящик.

Сев на место, она уже пожалела о написанном. Чересчур загадочно и туманно. Но не могла же она рассказать о произошедшем на этом клочке бумаги. Равно как и не могла притвориться, что сегодня был самый обычный парижский летний день.

«А притвориться, пожалуй, стоило. Агнес подумает, что я с ума сошла».

Натали изучила почтовый ящик, пытаясь понять, можно ли просунуть туда свою длинную руку, как вдруг услышала слово «морг» из-за соседнего столика. Она покосилась на хорошо одетую молодую пару слева и чуть подвинулась, чтобы лучше их слышать.

 Наверное, проститутка уличная,  сказала женщина.

 Необязательно.  Мужчина ослабил шейный платок.  Может, она иностранка.

 А может, убийцаиностранец.

Он задумался:

 Манера убийства выглядит вполне немецкой.

 Или русской,  сказала она, потягивая вино.  Они вообще дикари.

 Эти порезы были точными, а не дикарскими. Он мог быть хирургом или вроде того.

Тут к ним подошел Жан, и они спросили, что он думает по поводу того, кто жертва и кто убийца. Любовная ссора, предположил он. Это перешло в пересказ того, что Жан сегодня подслушал в кафе, и трое сплетничали так долго, что другой официант демонстративно покашлял, чтобы напомнить, что другой столик заказал еще вина.

Людям хочется понять, что к чему, объяснял ей месье Патинод, когда нанял. А чего они не знаютдодумывают.

«Что бы мне такое додумать? Я могу сказать, что это просто мое воображение».

Что-то типа видения? Нет, галлюцинация от жары. Наверняка этим оно и являлось. Неизвестность терзала ее. Снова.

И снова.

И снова.

Ее взгляд упал на желтые цветы, увядающие на глазах. Сколько раз она ни прокручивала в голове события этого утра, но не могла вспомнить, как покупала их.

 Чего-нибудь изволите, мадемуазель Боден?  Жан возник у нее за плечом с улыбкой.

«Да, принесите, пожалуйста, мою память. А, да, и я видела сцену убийства в действии, в обратном порядке. Позвольте, расскажу вам».

Звучало как то, что могла бы сказать тетя Бриджит.

 Только чек, Жан. Спасибо.

Тетя Бриджит, которая была в психиатрической лечебнице.

* * *

Натали неслась по набережной Сан-Мишель, запыхавшись после того, как чуть не столкнулась с конной повозкой, и пересекла мост, который вел на остров Сите. Она пробежала мимо собора Парижской Богоматери, стоящего прямо перед моргом, и восхитилась его великолепием на фоне безоблачного синего неба. Она видела средневековый собор уже сотни раз, но ее по-прежнему поражали его гигантские башни-близнецы. Ребенком она дала имена некоторым горгульям на самом его верху и до сих пор приветствовала их, проходя мимо. Она привычно посмотрела вверх на Абиляра, Тристана и Бруно. Абеляр склонялся вперед, будто неодобрительно покачивая головой в ее адрес.

«Нет. Это нереально. Тебе все еще мерещится».

Она сосредоточилась на своей статье, проверяя ее на ходу, и остановилась у бронзовой конной статуи Карла Великого.

Ей пришлось с усилием выдергивать себя из этого сна, из видения, или что это вообще такое было, чтобы писать свою статью с ясной головой. Обычно слова срывались в танце с кончика ее карандаша, но сегодня они спускались на бумагу на цыпочках.

«Заканчивай каждую статью на высокой ноте,  посоветовал месье Патинод в первый день ее работы.  Настолько высокой, чтобы они с нетерпением ждали завтрашнего дня, когда можно будет купить газету с твоей следующей колонкой».

Перечислив тела, которые оставались с предыдущего дня, и добавив загорелого мужчину, Натали остановилась. У нее не было привычки расписывать отвратительные детали, но она знала, что месье Патинод потребует подробного описания.