Почему я не сказала о том, что к Фадейкиной должен был зайти Иван? Во-первых, у него была хоть и условная, но судимость. А к этой категории граждан менты относятся с явным предубеждением. Во-вторых, не факт, что он к ней заходил. А в-третьих, я его встречала у Катьки не один раз и понимала, что на убийство он просто не способен. Он не был дураком, разбирался в живописи, брал у Катьки книги, которые в обязательном порядке возвращал, просто не сложилась у человека жизнь. К чему ее еще осложнять нелицеприятным общением с органами? В общем, не сказала и не сказала, но для себя решила, что непременно к нему забегу, как только выдастся свободная минутка. Вдруг он видел что-нибудь подозрительное. Если, конечно, приходил.
Глава 2
Было уже около пяти, когда я остановила свою «Ладу» на стоянке возле редакции. Мне необходимо было выговориться или даже поплакаться кому-нибудь в жилетку, а лучше всего для этого подходил мой зам. Не то чтобы у меня не было подруг или друзей, но в данном случае Кряжимский, прошедший огни, воды и медные трубы журналистики, как никто другой, мог поддержать, дать дельный совет и просто молча выслушать меня.
Конечно, я уже взрослая девочка и за свою жизнь не раз была свидетелем смерти и похорон, но с близкой подругой расставаться мне приходилось впервые. Я прошла мимо Марины, которая тут же с восхищением встретила мою новую прическу, грустно кивнула ей в ответ на ее приветствие и попросила кофе.
Сергей Иванович Кряжимскиймой зам, который в мое частое отсутствие фактически руководил еженедельником, сидел, как обычно, за моим столом, стуча двумя пальцами по клавиатуре «Пентиума». Увидев мою трагическую физиономию, он сразу понял, что произошло что-то из ряда вон, и поднялся мне навстречу. Я села на кожаный диванчик, возле которого стоял столик, и закрыла лицо руками. Все эмоции, распиравшие меня с того самого момента, когда я увидела труп Катерины, бурным потоком слез вырвались наружу.
Мудрый Кряжимский не стал сразу же бросаться ко мне с вопросами, понимая, что в таком состоянии человек не способен внятно выражать свои мысли. Он подождал несколько минут, пока пройдет первая, самая бурная волна, и, заметив окно в моей истерике, спросил:
Ну, что случилось?
Его сдержанный и в то же время проникновенный голос почему-то вызвал во мне новую волну сострадания и жалости к Катьке, воспоминания о наших авантюрах нахлынули на меня, смывая все прочие образы, бывшие в моей памяти.
Марина принесла кофе и печенье и испуганно замерла, переводя взгляд с меня на Кряжимского. Он выпроводил ее жестом, мол, все объяснения потом, и она, немного обиженная, что ее не допустили к подруге, вышла за дверь.
Ну, успокойся, успокойся, Кряжимский гладил меня по голове.
Но этого только и ждало то звонкое и тонкое во мне, что готово было без конца плакать, рваться и разбиваться вдребезги. Прошло, по крайней мере, минут пятнадцать, прежде чем я смогла говорить.
Мою подругу, Катьку, помните, я вам о ней рассказывала, убили, на одной ноте скороговоркой произнесла я, боясь, что если заторможу, остановлюсь, то тогда уж новый поток слез и судорожных рыданий не даст мне завершить фразу.
Вот те на! Кряжимский сокрушенно покачал головой. Молодая такая. Как, как ты узнала?
Она пригласила меня к себе, обещала рассказать что-то интересненькое, как она всегда говорила. Ну, я подумала, может, очередной кавалер завелся Прихожу, звоню, а Катька мне
Я почувствовала в горле спазм, проглотила комок слез и, всхлипнув и содрогнувшись всем телом, сдавленно произнесла:
не открывает. Я дверь толкнула, а она в прихожей лежит с ножом в груди. О господи! Я закрыла лицо руками и снова разревелась.
Мне казалось, что все это какой-то тягучий сон или затяжной обморок. Настанет момент, и я проснусь или приду в себя, и то страшное и непоправимое, что явилось мне в ядовитом мареве непроницаемой для внешних явлений летаргии, рассеется вместе с этим маревом, и Катька, задорно смеющаяся и по-кошачьи щурящаяся от удовольствия, жизнерадостная болтливая Катька призывно замашет мне рукой. Но сон не спешил сбрасывать свою зловещую мантию с реальности, к которой стремилось все мое существо. Вернее, реальность и сон поменялись местами или слились воединов смерть Катьки.
Кто же это ее? сострадательным тоном спросил Кряжимский.
Да если б я знала! Во мне снова закипело негодование. Ну кому она могла помешать, кому?!
Я опять сорвалась на крик, потомна всхлип и еще долго не могла успокоиться.
А ты не связываешь то «интересненькое», о чем она хотела поведать тебе, с этим с этим замялся Кряжимский, убийством?
Я еще ничего ни с чем не связываю, аналитическая раскрутка происшествия, которую, как я поняла, намеревался предпринять мой зам, показалась мне несвоевременной, а потому подействовала на меня раздражающе.
Ну ты, хватит слезы лить, по-отечески прикрикнул на меня Кряжимский, милицию вызвала?
Его строгий голос немного отрезвил меня. Именноотрезвил, ведь горе зачастую действует как алкоголь или наркотик. Люди упиваются печалью и горем не хуже, чем радостью и наслаждением.
Вызвала. Собака была, но след потеряла. Преступник уехал на трамвае в сторону вокзала. Нет, я все-таки не пойму, за что? Может, с каким мордоворотом связалась, она рисковая была, часто толком не думала, с кем любовь крутила. Сто раз говорила ей, будь осторожна, узнай, что за бизнес у твоего нового бойфренда, где живет, женатне женат, эх!
Я покачала головой. Кряжимский, казалось, о чем-то размышлял. Прошло какое-то времяя снова начала воспринимать реальностьи мне вдруг нестерпимо захотелось что-то сделать. Найти преступника и вцепиться ногтями в его заранее ненавистную мне физиономию, разодрать ее в клочья и бросить на съедение бродячим собакам, или придумать ему долгую и мучительную пытку, чтобы он страдал каждое мгновение и чтобы смерть показалась бы ему величайшим избавлением. Только вот для начала нужно было найти его.
Я в два приема выпила остывший кофе и пошла в туалет, чтобы привести себя в порядок. Ополоснув лицо несколько раз то горячей, то холодной водой, я почувствовала, что кровь прилила к щекам, и посмотрела на себя в зеркало. Моя новая прическа оставляла желать лучшего. Я наспех причесалась и вернулась в кабинет, где все еще сидел Кряжимский.
Вот что, Сергей Иванович, заявила я с порога, я найду этого выродка, который убил Катьку.
Такое твое настроение мне больше нравится, согласился он. Только вот, как ты собираешься его искать?
Катька мне сказала, я заново начала вспоминать наш разговор по телефону, что у нее есть что-то интересненькое, и сказала еще, что только что пришла домой. Для начала попробую установить, где она была перед этим. Если это связано с ее работой, покручусь у нее в клинике, поговорю с теми, кто работал с ней, может, кто-нибудь заметил что-нибудь необычное в ее поведении.
Я достала пачку «Винстона», вынула сигарету и закурила.
Да, вспомнила я, нужно будет наведаться к ее племянникуона сказала мне, что он обещал к ней зайти. Но что-то я его там не видела.
А не мог он предположил Кряжимский, но не договорил.
убить Катьку? закончила я за него и сама же ответила:Нет, Ванька не такой человек.
Можешь объяснить, почему? не отставал Кряжимский.
Сначала я собиралась огрызнуться на него, мол, чего пристал, но потом мне захотелось и для себя сформулировать то, что интуитивно я как бы зналанеспособность Ивана убить человека, тем более человека близкого, собственную тетку. Хотя родствоэто известнопочти никогда не было тем фактором, который мог бы остановить убийцу. Потому я ответила Сергею Ивановичу почти спокойно:
Попробую.
Попробуй, подзадорил он меня.
Веретенников, как мне кажется, по-родственному любил Катьку. Она и была старше его всего на несколько лет, но после смерти его родителей взяла большую часть заботы о нем на себя. Спасла его от тюрьмы, помогла устроиться в училище на художника-оформителя, потом подыскала ему место для работы, за аренду которого почти не нужно платить. Я затянулась и стала перечислять дальше:Всегда помогала ему деньгами, несколько раз в неделю он у нее обедал Что, этого мало?
Не знаю, Кряжимский неопределенно пожал плечами, все, что ты перечислила, конечно, хорошо, но
Что но, Сергей Иванович? раздраженно спросила я.
То, что все прекрасные качества твоей подруги не спасли бы ее, если бы Ивану для чего-то понадобилось ее убить.
Но для чего? вспылила я. Из квартиры даже ничего не пропало.
Ты в этом уверена? спокойно продолжал Кряжимский.
Да, с жаром ответила я, собака даже не пошла в квартиру, покружилась по прихожей, и все.
Это веский аргумент, согласился Кряжимский, тогда можно предположить, что твою подругу убили из мести.
Кому же она могла помешать?
У нее были кавалеры?
Этого добра у нее было предостаточно, невесело усмехнулась я, на недостаток поклонников она не жаловалась.
Среди них, может быть, были женатые предположил Кряжимский.
Вы думаете, я загасила окурок в пепельнице, что Катьку могла убить жена ее любовника?
Жена или другая любовница, которую бросили ради твоей подруги.
Тогда это должна была быть очень сильная женщина, медленно сказала я, нож был всажен в тело по самую рукоятку.
Человека не так уж сложно проткнуть, возразил Сергей Иванович, если только острие не попадет точно в кость. Если же лезвие попадает в мышцы или скользит по ребру, то нож входит в тело как в масло.
Меня передернуло от таких подробностей, но я не дала себе снова раскиснуть.
Можно подумать, вы это проделывали сами, все же возразила я.
Самому не приходилось, но у меня соседотставной полковник ГБ, он как-то за рюмкой чая делился со мной
Значит, вы считаете, что это могла быть и женщина?
Я думаю, что не нужно исключать такую возможность, Кряжимский поднялся и направился к двери. Я кофе выпью, ты будешь?
Конечно.
Сергей Иванович сам принес две чашки кофе, на столике еще стояла вазочка с печеньем, которую принесла Марина. Я отломила кусочек и только тогда поняла, что жутко проголодалась. Немудренопрошло почти девять часов после завтрака. Запивая печенье кофе, я с аппетитом умяла почти все, которое было в вазочке, и закурила.
Оля, обратился ко мне Кряжимский, после того как сделал несколько глотков кофе, а в какое место ударил преступник Катю?
Нож торчал почти в самом центре груди, сказала я, наверное, прямо в сердце.
Да-а, протянул Кряжимский, скорее всего это был мужчина.
Почему вы так думаете?
Представь, сказал Кряжимский, женщина, которая собирается отомстить своей сопернице, приходит к ней домой. Где она будет держать нож?
Ну, я представила себя в роли мстительницы, где-нибудь у бедра
Вот именно, подхватил Кряжимский, у бедра и, заметь, лезвием вниз, примерно так, как держат нож, когда шинкуют капусту. Из такого положения можно нанести удар только в район живота, но никак не в грудь, понимаешь? Значит, удар был нанесен сверху, с замахом, очень быстро, потому что Катя даже не успела защититься. Если бы так била женщина, ее движения не были бы такими резкими, и, возможно, тогда твоя подруга успела бы как-то заслониться от удара.
Выходит, что версию с местью нужно отбросить?
Это только мое предположение, сказал Сергей Иванович, решать тебе. Кстати, он поднял на меня вопросительный взгляд, ты собираешься в «Немецкий дом»?
Не знаю, поморщилась я словно от зубной боли, как-то не до этого.
Я бы на твоем месте пошел, сказал он, во-первых, немного развеешься, прочистишь мозги, во-вторых, будет материал для газеты, а в-третьих, жизнь продолжается, даже когда нас покидают наши родные и друзья. А если ты собираешься к тому же разыскать убийцу твоей подруги, то тебе просто необходимо быть в норме.
Мудрый и хитрый Кряжимский знал: ничто не бодрит меня и ничто не улучшает мой тонус так, как работа. Работа, иногда связанная с риском, иногда с неудачами или невезением, но всегда держащая в напряжении и не позволяющая расслабляться.
Тогда мне пора, согласилась я, нужно еще привести себя в порядок.
Давай, Бойкова, подбодрил меня Сергей Иванович и легонько похлопал по спине.
* * *
Вернувшись домой, я долго перебирала свои наряды, которых, в сущности, у меня было не так уж и многотолько самые необходимые. У меня не было ни одного длинного вечернего платья, а была парочка маленьких. Эти я сразу отложила в сторонуне тот случай, да и настроение не подходящее. Джинсытоже в сторону. Наконец, я подошла к зеркалу и, посмотрев на свою прическу, остановилась на костюме из черной шерстяной ткани в тонкую синюю полоску с однобортным приталенным пиджаком и свободными брюками. Под пиджак я надела черную блузку. На ногичерные кожаные полусапожки на шпильке.
Сумочку я выбрала относительно большую, которая, кроме косметики, могла вместить диктофон и на всякий случай блокнот и пару ручек. Ну вот и все. Есть мне после печенья не хотелосьв крайнем случае перекушу после официальной части на фуршете. Подкрасив губы и глаза, я посмотрела на часыдо назначенного времени оставалось еще полчасаи, взяв с собой «Никон», вышла к машине. Мне нравилось приходить на такие мероприятия заранее и наблюдать, как приходят гости. Кто с кем. И, конечно, фотографировать. Это было одним из самых любимых моих занятий, которое приносило мне необыкновенное удовлетворение.
Я вспомнила свой первый фотоаппаратстаренький компактный «ФЭД», который я купила с рук по случаю. Его я сменила на «Зенит» с «Гелиосом» и уже много позже, когда мне удалось заработать кучу денег, я приобрела себе «Никон», у которого были почти безграничные возможности. Он позволял снимать против света и почти в полной темноте, автоматически перематывал пленку, а его объектив мог приближать объект почти в десять раз.
* * *
На стоянке возле «Немецкого дома» выстроился ряд дорогих иномарок, слегка разбавленных нашими отечественными авто. Я припарковала машину возле белого «БМВ» последней модели и, бросив взгляд в зеркало, вышла на улицу. Обычная вечерняя иллюминация, характерная для нашей провинциальной столицы Поволжья, возле «Немецкого дома» была дополнена двумя белыми шарами, освещающими мокрый асфальт и стены здания сентиментальным розовым гелием. Опорой шарам служили квадратные в плане каменные столбы. Фасад дома изнемогал под тяжелыми праздничными гирляндами.
Выходя из машины, я видела, что возле входа толкутся разодетыекто провинциально, кто с европейским шикомлюди. Их оживленная болтовня, раскованные жесты, шумные возгласы и пожимание рук вкупе с дружеским похлопыванием по спине создавало впечатление какого-то веселого заговора расшалившихся взрослых. Попалось мне и несколько постных вытянутых физиономий ханжей от искусства, обладатели которых чувствовали себя немного не в своей тарелке, вынужденные так тесно общаться с разбогатевшей чернью. Они считали себя носителями высокой духовности, подлинными знатоками своего трудного, но благородного ремесла и не были расположены делиться его секретами как с теми, кто вообще не имел к нему никакого отношения, так и с теми, кто только начинал пробовать свои силы на музыкальном поприще.
Я продефилировала мимо парочки таких застегнутых на все пуговицы и в буквальном и в переносном смысле старых грымз, неодобрительно косящихся на молодежную компаниюстудентов из Германии, не видящих ничего зазорного в том, чтобы обмениваться впечатлениями, потягивая кока-колу из банок.
Я отошла на некоторое расстояние и, не в силах больше бороться с искушением, сфотографировала этих высокопорядочных горгон от искусства. Преподавалки музыки в консерваторииопределила я их социальный статус и пошла дальше. В просторном, светлом, застеленном красными коврами (давно известно, что красный цвет придает происходящему на его фоне особую торжественность) холле толпился оживленный народ.
Я поздоровалась со своими коллегамиредакторами крупных тарасовских газет и фотокорреспондентами, обменялась полезной информацией с некоторыми из них, немного пофотографировала, затем, миновав длинный фуршетный стол, заставленный вкусной снедью и разнообразными бутылками, спустилась в гардероб и оставила там свое кожаное пальто. Я почувствовала жажду. Рядом с гардеробом находился уютный маленький бар, куда я и заглянула. Бармен был идеально выбритым и вежливым парнем лет двадцати семи, одетым в безукоризненную белую рубашку и черную атласную жилетку. Я практически не пью, но в данный момент мне захотелось выпить чего-нибудь покрепче морковного сока. Меня по-прежнему преследовало кошмарное зрелище распростертого в прихожей Катькиного тела. Я испытывала ужасную тоску.