Твой дед».
Глава 2
Идут, понял репортер и азартно приказал оператору: Действуй!
Агрессивно, как моджахед ракету «стингер», прижимая к плечу камеру, оператор решительно рванул на передовую, к подъезду мирного замоскворецкого особняка, у которого в расслабленном ожидании стояли двое в камуфляже с автоматами наперевес. И боле никого.
Но звериная интуиция не подвела репортера: раскрылась дверь и первыми вышли три милиционера в форме, которые тут же остановились на ступеньках, пропуская по одному весьма странных граждан жеманно изящных, подчеркнуто беспомощных, в непонятных не то мужских, не то женских одеждах. А вот и нестранные: по ступенькам спускались четверо солидных господ.
Неизвестно откуда рядом с оператором оказалась стая хищных и ухватистых молодых людей с телекамерами и фотоаппаратами. Как всполохи майской грозы, замелькали беспрерывные вспышки. Обыкновенные господа поспешно закрывали лица ладонью, рукавом, портфелем. Один из странных, в кудрях черных до плеч, эдакий оперный Ленский, потянулся к немолодому красавцу-аскету из нестранных, поцеловал его в щеку и утешил капризно-ласково:
Не волнуйся, любимый, все уладится.
Молодец-репортер успел на эту реплику с микрофоном и записал-таки.
А остальная стая, радостно взвыв, защелкала затворами фотоаппаратов с немыслимой быстротой.
Последним на крыльцо вышел милицейский майор, который добродушно объявил:
Уважаемые пидары! Ландо подано!
И точно. Задом пятился на крыльцо «черный воронок». Так и не сумели представители средств массовой информации по-настоящему добраться до мужественного красавца-аскета. Он одним из первых без всяких просьб со стороны милиции поспешно взобрался по лесенке и исчез в черноте дверного проема тюремной перевозки. Последним возжелал уехать в «воронке» жирный лысоватый человечек, но твердой хозяйской рукой его придержал майор.
Нет, Гарик, такой почетный гость, как ты, должен ехать только со мной.
Не все ли равно, на чем в ментовку ехать? философски заметил человечек.
Не все равно, уверенно возразил майор. Свидетели мне нужны тепленькие, не проинструктированные тобой, Гарольд.
Ты скажешь, обиженно отбрехнулся Гарольд и полез в «Волгу» с мигалкой.
Кавалькада из четырех машин переулком двинулась к Полянке. Защелкали дверцы иномарок: репортерская братия организовывала погоню.
Ехать было недалеко, до ближайшего отделения милиции, где начальствовал энергичный майор. Журналисты, кое-как припарковав поблизости свой автотранспорт, законопослушно ожидали конца выгрузки задержанных. Дождались и после еще терпели минут десять. Понимали: менты серьезным делом занимаются сортируют, распределяют по камерам, их побеспокоишь не вовремя, потом путного слова не дождешься.
Выждав положенное, телевизионный репортер (он само собой определился как главный) для порядка глянул на часы и решил:
Пошли!
Майор сидел в дежурной части на кресле, специально вынесенном из его кабинета. Сидел развалясь и щерился, как сытый волк. Когда наконец закрылась дверь, похвастался журналистской братии:
Я его все-таки прихватил с поличным, пацаны.
Репортер выдвинулся вперед и выдвинул микрофон:
Кого? Маркова?
Какого, в задницу, Маркова! восторженно обиделся майор. Гарика Пузанова! Пофартило так пофартило! Притонодержательство, подпольные азартные игры, беспатентная торговля спиртным. Если не восемь, то пятерку я ему намотаю наверняка. Вся московская уголовка его пасла и ничего. А я взял. Я везучий, ребята!
А Марков? настаивал репортер. Остальные не мешали ему: понимали он сейчас о самом главном и самом важном.
Какой еще Марков? тупо и уже без энтузиазма повторился майор.
Среди задержанных вами в гомосексуальном притоне лидер общественного движения «Патриот» Марков.
Иди ты! возбужденно ахнул майор.
И что вы можете сказать по этому поводу? нажимал репортер, садистски ожидая неминуемого простодушного милицейского афоризма.
И добился своего. Майор двумя пальцами подергал себя за нос, одним пальцем почесал щеку и выдал:
Какой он патриот, если он пидар!
Не в криминальной хронике, не в «Дежурной части», не в «Дежурном патруле» сюжет репортера прошел в основных новостях. На экране был выход, была тщетная попытка спрятаться, был поцелуй. Прозвучали и нежные слова ласкового партнера. А начинался репортаж обыденными словами: прошедшей ночью милицейской бригадой был ликвидирован тайный гомосексуальный притон. Среди задержанных посетителей притона оказался лидер движения «Патриот», возможный кандидат в президенты на очередных выборах Игорь Марков.
А молодежная газета осветила это событие с присущей ей прямотой. Четверть первой полосы занимала фотография, на которой напудренный Ленский тянулся черными губами к щеке пидара. А шапкой послужило бессмертное «мо» милицейского майора:
«Какой он патриот, если он пидар!»
Глава 3
Трое молча сидели в замызганной комнатенке, которую предоставил им начальник Хамовнического РЭУ, верный адепт движения. Молодой, прямой, как гвоздь, генерал в штатском пиджаке, который был на этих плечах чужим, нервный тридцатипятилетний интеллигент в вольном московском прикиде джинсы, маечка под горло, клетчатая куртка-рубаха, и Игорь Тимофеевич Марков при полном параде. Его сухое и острое лицо, лицо просто-таки Савонаролы, ничего не выражало. Это лицо ожидало и выжидало.
И дождалось: в молчании, изучив Игоря Тимофеевича пристальным командирским взглядом, генерал констатировал желудочным басом:
С таким лицом на костер за идею, а он в бордель к жопникам.
Нервный интеллигент ногтем большого пальца провел по бумажному, заляпанному чернильными пятнами покрытию хилого письменного стола, сморщился, простонал сквозь зубы и мягко попросил генерала:
Не надо так, Алексей Юрьевич.
А как надо?! рявкнул генерал.
Не знаю, беспомощно признался интеллигент.
То-то! неизвестно чему обрадовался генерал и спросил у Маркова: Ты хоть от журналистского хвоста отрубился?
С каких это пор вы со мной на «ты», Алексей Юрьевич? высокомерно поинтересовался виновник торжества.
С тех пор как увидел твой сладкий поцелуй с волосатым педрилой.
Все, что случилось со мной, подлая и изощренная провокация! наконец-то на повышенных нервных тонах сделал заявление возможный кандидат в президенты. Это подстроено, и подстроено нашими врагами!
Твоими, поправил его генерал. Так как насчет хвоста? Нам с Иваном очень бы не хотелось сегодня беседовать с журналистами.
Нету никакого хвоста, уж поверьте профессионалу.
И на том спасибо.
Замолчали. Первым не выдержал паузу Игорь Тимофеевич.
Вы же знаете, что я не педераст!
Откуда? вяло полюбопытствовал генерал.
Мы ведь много месяцев были вместе, постоянно сотрудничали, ежедневно лично общались
От близкого личного общения с тобой каждая нормальная мужская особь, подозреваю, может сделать как раз обратный вывод, издевательски заметил генерал.
О чем вы, о чем? горестно взвыл интеллигент Иван. Вы были нашим знаменем, Игорь Тимофеевич! Человек, в недрах КГБ боровшийся за справедливость, человек, пострадавший за это, человек, в годы перестройки разоблачавший беспринципность и двуличие власти, человек, все последующие годы твердо стоявший на позициях чести, достоинства и бескорыстия. Человек знамя! И это знамя упало в грязь.
И это знамя не следует поднимать из грязной лужи. Негигиенично как-то. Да и кто пойдет за грязным знаменем? дополнил монолог хладнокровный генерал.
Вот и о главном. Марков с кривой понимающей улыбкой спросил:
Чего вы от меня хотите?
Три канцелярских стола было в комнате. На каждого по столу. Генерал Алексей Юрьевич выпростался из-за своего и стал посреди помещения для того, чтобы вещать поубедительнее:
Сегодня же ты сделаешь заявление в печати. Первый пункт то, в чем ты безуспешно пытался убедить нас. Провокация там, враги всякие. Второй пункт. Скомпрометированный, ты (облыжно или по делу неважно) в связи с тем, что не хочешь и не имеешь права бросить хоть какую-то тень на святое дело общенародного движения «Патриот», выходишь из него на время, которое может понадобиться для выяснения истины и полной твоей реабилитации. Всего два пункта, Игорек.
Которыми я косвенно признаю свою вину, продолжил за генерала ставший вдруг ироничным Марков. А я не виноват.
Глаза генерала округлились в царском гневе. Он сделал два шага, уперся ладонями в стол, за которым сидел Марков, склонился над ним и спросил, задушевно спросил:
Тебя что, в этот бордель за руки, за ноги насильно тянули?
Вскинулся и возможный кандидат в президенты. Секунд десять играли в гляделки. Первым понял идиотизм этой дуэли генерал. Он ухмыльнулся и заметил:
Фильм ужасов «Испепеляющий взглядом». Никого-то ты не испепелишь, дорогое ты наше знамя.
Я сделаю заявление в печати, очень тихо сказал Марков. Но уж, извините, не под вашу диктовку. Я полностью отрицаю какую-либо свою вину, и только. Вопрос же о моем пребывании в движении будете решать не вы, а исполнительный совет.
Думаешь, за тебя заступятся? искренне удивился генерал.
Не думаю, а знаю. Марков уже презирал и крутого генерала, и интеллигентного слюнтяя Ванюшу. Вы слегка забылись, молодые люди, и запутались в табели о рангах. Вы фигуры с плаката, на котором в обязательном порядке рядом со мной, лидером, должны быть доблестный воин и высоколобый интеллектуал. Но такие вы только на плакате. А на самом деле один армейский дешевый остряк с закостеневшими мозгами комроты, а другой посредственный спичрайтер. Я сделал вас своими заместителями для антуража. Неужели вы этого не можете понять? Трезвые функционеры «Патриота» твердо знают, кто является истинным мотором нашего движения. Я, один я обеспечиваю финансирование, а без финансовой поддержки «Патриот» развалится, как карточный домик.
Высказался? поинтересовался генерал.
Высказался, согласился Марков. И в связи с этим считаю, что делать мне здесь больше нечего. До встречи завтра на исполнительном совете. Прошу не опаздывать.
И начал протискиваться между стеной и столом к выходу. Доблестный воин Алексей Юрьевич не сдержался, дал волю своему армейскому остроумию:
Ты покойник. И у нас с Ваней только одна проблема: какие цветочки высадить на твоей скромной могилке.
Марков уже в дверях ехидно сообщил:
Обожаю гиацинты.
И демонстративно захлопнул дверь.
Алексей Юрьевич присел не за стол, а на стол. Осведомился у высоколобого интеллектуала:
Какова вероятность подобного расклада?
Восьмидесятипроцентная, вяло ответил интеллектуал.
Значит, мы проиграли?
Вероятнее всего.
А тебя это вроде бы и не колышет?
Уже не колышет, с поправкой согласился Иван.
По причине?
Во время разговора с ним, Леша, я осознал полную безнадежность нашего положения.
Это почему же? возмутился генерал.
Он покойник. Ты верно сказал. Но не он один. Народное движение «Патриот» тоже труп. Кто на определенном этапе погубил коммуняк? Самый главный радетель, Егор Лигачев. Всего лишь одной фразой: «Борис, ты не прав». Движение «Патриот» погубил простодушный мент, произнесший: «Какой ты патриот, если ты пидар!» Представь себе многотысячный митинг, на котором ты громыхающим басом начинаешь речь: «Наше народное движение Патриот» И вдруг кто-то из толпы, а такой обязательно найдется, звонким ироническим тенорком: «Какой ты патриот, если ты пидар!» И все. Ты можешь говорить что угодно, как угодно, кому угодно тебя не услышат.
Глава 4
Они оба обожали русскую природу. Предаваться любви они предпочитали на ее лоне. У них был излюбленный уголок в глухих лесах к северу от Москвы. Там, на краю громадного оврага, среди сосен и елового подлеска, они ставили палатку и в ней проводили бурные часы и дни. Так было и сейчас.
Уже после сладостного процесса, нежно массируя спину расслабленно лежавшего на животе Ленского, мускулистый кудрявый блондин, тот, что в старину звался бы рубахой-парнем, а по терминологии советского театра проходил бы как социальный герой, заметил на тонкой розоватой коже любовника-любовницы некое голубое затемнение, до огорчения обеспокоившее его.
Тебя били в милиции, родной! скорбно воскликнул он.
Ну что ты! тягуче, в полусонной истоме опроверг его предположения утомленный Ленский. В принципе, милиционеры симпатичные ребята. Здоровые, простые, неискушенные
Тогда откуда у тебя синяк на спине? уже неласково спросил социальный герой.
Как говорили чеховские сестры: «Если бы знать! Если бы знать!» Скорее всего, когда нас заталкивали в эту машину, кто-то случайно и неловко ударил меня.
Не кто-то, а твой новый любовник, этот Марков!! вскричал рубаха-парень.
Да пойми же ты! прорычал окончательно проснувшийся Ленский. Не было у меня ничего с этим Марковым, не было!
Ты мне напоминаешь другую чеховскую героиню, которая, переспав со всеми, с кем только можно, упрямо повторяла следователю: «Жила только с вами, больше ни с кем!»
Ленский резво перевернулся на спину и, широко раскрыв глаза, с ужасом возмутился:
Ты не веришь мне!
Ты целовал его.
Меня попросили, и я поцеловал.
Конечно же, он попросил и ты поцеловал. И не только поцеловал!
И вовсе не он!
А кто же?
Да журналист один.
А зачем на крыльце и со словами? Все-то ты врешь! Марков так тебе понравился, что ты не мог с ним просто так расстаться?
Ну как мне убедить тебя, что я говорю правду! Журналист просил, чтобы я поцеловал его именно на крыльце и именно с этими словами.
Откуда знал этот журналист, что вас всех вместе выведут?
Он знал. Не знаю откуда, но знал.
И ты по просьбе неизвестного писаки поцеловал Маркова! Сарказму рубахи-парня не было предела.
Почему «неизвестного»? Помнишь, кто у тебя анонимное интервью брал для журнала «Мужчина и женщина»? Это он, он!
Я тебе не верю. Почему, ну почему ты его поцеловал?
Ну забавно же! Может быть, я будущего нашего президента поцеловал. Да и вообще, он на кондотьера из пушкинского музея похож!
Он на кондотьера, а ты на его коня! опять взыграло ретивое у рубахи-парня. И долго кондотьер на тебе верхом скакал?
Я ни в чем не виноват, но ты прости, прости меня! пафосно заныл Ленский и, зная, чем заткнуть фонтан ревности, легкими руками, мягкими губами потянулся к ревнивцу.
Ленский сладко спал. Рубаха-парень вышел из палатки. Сквозь нетронутую роскошную хвою ослепляющими клочьями пробивалось низкое солнце. Стараясь не шуметь, рубаха-парень прогулялся, но недалеко: метрах в двухстах стояла его «шестерка». Он открыл багажник, извлек из него лопату и моток нейлоновой веревки.
В крутом склоне оврага он за полчаса вырыл аккуратную нишу. Отдохнул немного; оставив лопатку на земляном холмике, вернулся в палатку и присел рядом с Ленским, по-буддистски скрестив ноги. Ленский спал. Рубаха-парень, он же социальный герой, осторожно стянул плед. Ленский спал абсолютно голым, и им голым рубаха-парень полюбовался, еле прикасаясь, погладил его. От затылка до пят. Ленский сладострастно захныкал во сне. На миг проснулся, чтобы сказать:
От тебя так чудесно пахнет потом, милый! и вновь заснул.
Спи, спи, на всякий случай убаюкивающе пожелал тот, кого назвали милым, подождал недолго, извлек из кармана похожий на клубок бабушкиной шерсти для вязания моток нейлоновой веревки, осторожно приподнял голову спящего и завел под шею полутораметровый конец мотка. Ленский повздыхал во сне.
Прощай, любимый, вздохнул рубаха-парень и мощно стянул удавку.
Ленский вскинулся, пытаясь вырваться из петли, но что-то хрустнуло в горле, и он обмяк. Куда геттингенской душе до мощи социального героя!
Сделав узел на удлинившейся шее, рубаха-парень за веревку поволок тело к только что отрытой нише. Труп легко скользил по траве. Все правильно рассчитал: тело, которое он осторожно скатил по горке, легло в приготовленную яму. Только безвольная рука вывалилась. Рубаха-парень поцеловал эту руку, уложил ее как положено, заплакал и, плача, лопатой закидал могилку землей.
Глава 5
Осторожно переставляя ступни сорокового размера, она шла по парапету, отделяющему Воробьевы горы от Москвы, и, приветствуя лежавший внизу и вдалеке огромный варварский город, легко помахивала букетом роскошных роз.