- Ну, в общем и в целом... Для начала нужно дождаться утра.
- Разумно, - кивнула я. - Это все?
- Аля, оставь свою идиотскую иронию при себе, - окрысился Герострат. - Если бы я сказал, что нам для начала надо прибарахлиться, ты бы с той же самой идиотской ухмылочкой спросила: Что, прям щас?. Скажешь нет?
Я предпочла промолчать. Тем более видок у нас после всех лазаний, ползаний и паданий был, просто скажем, аховский. Одним словом, бомжары. Интересные такие бомжики. У меня золото на шее и опалы в ушах, а у Андрея мобильник на поясе. Спать мы тоже улеглись, как бомжи - на лавке. Хотели валетом, но Корнилов заявил, что я, видно, во что-то вляпалась и от моих кроссовок воняет. Впрочем, его ботинки тоже пахли не розами. В результате я осталась на лавке, а Герострат устроился на сломанном лежаке.
Было холодно и жестко. Вдвоем было бы мягче и теплее. Нет, только этого нам еще и не хватало для полного счастья. Не место и не время. Надо же, когда ночью в Верхнем тупике с потолка мне на голову падали тараканы размером с яблоко, я думала, что хуже быть уже не может. Вот в этом и есть отличие оптимиста от пессимиста. Пессимист говорит: Ну, хуже уже не бывает. А оптимист: Нет, бывает, бывает!
* * *
Отряхнувшись кое-как и пригладившись, мы хотели сразу отправиться на вещевой рынок, но сообразили, что еще слишком рано. Пляжные сборщики бутылок косились на нас как на конкурентов. Корнилов сбегал к ларькам у метро, купил кое-какой еды и даже мерзкий кофе в пластиковых стаканах.
Шишка почти прошла, а вот губу саднило. Я спустилась к самой воде и попыталась рассмотреть свое отражение, но дул ветер, и вода шла рябью.
- Андрей, как я выгляжу?
- Помнишь, была такая сказка, там колдун обещал девчонке сделать что-то, не помню что, если она не будет месяц смотреться в зеркало?
- Не помню. И что?
- Я тоже не помню, чем все кончилось, но вместо зеркала у нее был мальчик, кажется, его звали Петя. Он ей говорил, что с ней не так. Ну там, нос грязный или бант съехал.
- У меня что, нос грязный? Или бант сполз?
- Ой, Алька, не заводись. Не с той ноги встала?
Интересно, как можно встать с грязной лавки с той ноги? И с чего это он такой сегодня подозрительно благодушный?
- У тебя все нормально. И нос чистый, и бант на месте. Правда, губа подгуляла. И растрепалась немного. Хочешь, я тебя причешу?
У меня просто язык отнялся. Да если бы он раньше такое сказал... У меня бы точно разрыв сердца приключился.
- Чем, интересно, ты меня причешешь? - поинтересовалась я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более равнодушно. - Пятерней? Или у тебя есть гребешок для лысого ежика?
Дело в том, что Корнилов уж больно не любит причесываться и никогда не носит с собой расческу. Стрижка у него короткая, волосы не так чтобы очень густые, но вечно торчат во все стороны. Когда-то Милка подарила ему расчесочку длиной в палец. Андрюша, желая доставить ей удовольствие, попытался причесать свои кудри, и гребешок лишился сразу половины зубов.
- А хотя бы я пятерней.
Он дотронулся до моих волос, и я дернулась, как от тока.
- Ты чего? - удивился Герострат.
- Извини, я не люблю, когда до головы дотрагиваются. Вообще не люблю. Все равно кто.
- С каких это пор? Раньше ты не возражала. Вроде, и довольна была.
- Я терпела. Не хотела тебя отталкивать.
- Да-а... - протянул Андрей. - А как же ты в парикмахерскую ходишь?
- Редко. И только к одному парикмахеру. Это... ну, как аллергия.
- А... целоваться? - вкрадчиво, как будто кот переступил мягкими лапами, спросил он. - Это же ведь тоже... голова?
- Не знаю.
Я попыталась отодвинуться, но Герострат меня удержал.
- Если не знаешь, то надо проверить.
Детский сад какой-то! Я-то думала, в нашем возрасте для подобных вещей поводы и дальние подходы уже не нужны. Захотелось людям поцеловаться или там еще чего - ну и пожалуйста. А то прямо как школьники: ах, Маша, посмотри, мне что-то в глаз попало. Чмок в щечку - и бежать.
- У меня губа болит, - буркнула я, но уже тонула в его глазах и падала на дно, где золотые листья лежат ковром, ловя отблески осеннего солнца. Падала в тот день пять лет назад, когда моя любовь, уже целый год кипевшая под крышкой на медленном огне, наконец хлынула через край...
На рынок у метро Проспект Просвещения мы шли молча. Солнышко уже с самого утра основательно припекало. Жилет потерялся еще в подвале, но все равно было жарко.
Я ругала себя последними словами. Ну надо же быть такой идиоткой! Растаяла, как снегурочка, поплыла! Даже мысль мелькнула: а вдруг... А на самом деле-то все просто, как апельсин. Резковато я с ним обошлась с самого начала. Не так ласково, как ему хотелось. В глаза по-собачьи не заглядывала, в попу не целовала, о нежных чувствах, опять же, ни слова не сказала. Вот и решил о себе, драгоценном, напомнить. Все это мы уже не раз проходили.
- Слушай, что ты задумал? - спросила я.
- Для начала мы пойдем в гостиницу, снимем номер.
- Зачем? - не поняла я.
- Тебе понравилось спать на лавке?
- Ну и в какую гостиницу мы пойдем, приодевшись на барахолке? В Асторию?
- Тебе еще не осточертела твоя идиотская добропорядочность? Мы можем одеться в каком-нибудь бутике и поехать на такси в Асторию. Через полчаса у нас будут гости. Хочешь?
У Герострата просто потрясающая способность выворачивать ваши слова наизнанку. Так поговоришь с ним пять минут и поверишь, что действительно требовала номер в Астории.
Мы шли по проспекту Энгельса, вяло переругиваясь, как супруги со стажем. Я постоянно оглядывалась и вертела головой по сторонам. Все казалось, что за спиной кто-то топает. Нет, не топает, а крадется. И пистолет аккуратно достает. Или нож.
Андрей зашел в обменник, и мы влились в толпу, которая хищно оглядывала бесконечные палатки. Сначала купили дорожную сумку. Потом одели Корнилова. Вернее, он сам оделся, игнорируя мои робкие предложения и замечания. На мой взгляд, рубашки можно было купить не такие пестрые и яркие, а джинсы - чуть посвободнее, все-таки он на сторожевых харчах отъелся, заживотел. Пивко, наверно, любит. У Михрютки в последние годы тоже брюшко выросло, но, как он говорил, не от пива, а для пива.
Странно, после развода прошло три года, а я очень часто вспоминаю Мишку. Не с какими-то чувствами, а просто: как мы жили, что он говорил, как себя вел. Динка говорит, что о бывшем муже не вспоминает практически никогда, словно его и не было. Впрочем, наверно, есть разница - год провести в браке или семь. Да и разошлись они очень некрасиво. У меня же к бывшему супругу никаких недобрых чувств не осталось. Было хорошее - и я ему за это благодарна. Я вообще незлопамятная. Так проще жить. К тому же неизвестно, кто кому больше зла причинил.
Наконец Корнилов накидал в сумку разноцветного ширпотреба долларов на триста и вспомнил обо мне.
- Ну, теперь ты. На, - он протянул мне несколько купюр, - покупай себе трусишки, штанишки, что там тебе еще надо.
- Да, много можно купить на четыреста рублей, - возмутилась я. - Только что трусишки. Белорусские. Может, еще лифчик из парашюта.
- Ты не поняла, - начал втолковывать мне Герострат, прямо как умственно отсталому ребенку. - Это тебе на... тампаксы. За все остальное я заплачу сам.
Вот так вот! Господи, спасибо, что он на мне не женился. Да я бы ему чеки из булочной приносила на контроль. Мишка деньги кидал в тумбочку и никогда не интересовался, на что они ушли. Впрочем, я и не злоупотребляла. Одна моя знакомая приехала в Питер из глухого Зажопинска и ухитрилась выскочить за очень крутого бизнесмена. Муженек не дает ей ни копейки. Домработница покупает продукты и ведет все домашние расходы. В магазины и прочие салоны супруг водит Лерку лично, ни в чем ей не отказывает, но платит только сам. Без него она не может даже жвачку купить.
Герострат пошел по тому же пути, но развил его творческой находкой. Каждую тряпку, на которую я бросала взгляд, он долго и нудно критиковал: не тот цвет, не тот фасон, не то качество, а в этих шортах у тебя будет слишком толстая задница. В конце концов я озверела и накупила первого попавшегося барахла, лишь бы побыстрее закончить. Тем более солнце припекало все сильнее, и я в шерстяных брюках и водолазке совершенно запарилась. Да и люди, одетые в легкие кофточки и рубашечки, смотрели на меня с удивлением.
Наконец, мне удалось добраться до кабинки для переодевания и сбросить с себя грязные потные тряпки. И серые, слегка мятые бермуды, и бледно-сиреневая футболка гадко пахли новым текстилем. Всегда неловко себя чувствую в новой одежде, пока не привыкну. Но что делать с грязным? Такой был хороший костюмчик, да и водолазка ничего. Может, оставить, сложить в пакет, взять с собой?
Алла, да ты совсем рехнулась? Не до грязного белья сейчас. Права была бабушка, когда говорила, что нельзя любить что-то слишком сильно, иначе непременно потеряешь. Будем считать, что я слишком сильно любила серый костюм - и потеряла. Как раз тут есть мусорная корзина.
Когда я вышла, Корнилов критически меня осмотрел, сморщил нос и махнул рукой.
- Ладно, - вздохнул он. - Слушай сюда. Сейчас едем в гостиницу. Не в Асторию, а в очень даже мерзкую гостиницу. Просто дыру. Там снимают номера, чтобы потрахаться. Проститутки клиентов приводят. Поживем там пару дней, а там видно будет.
- А почему нельзя снять номер в нормальной гостинице? - удивилась я. - Что ты прицепился к этой Астории? Почему бы не снять просто комнату, на худой конец?
- Ты соображаешь, что говоришь? - Корнилов возмутился до глубины души, он даже заикаться слегка начал. - Ты не представляешь просто, что это за люди. Тебе мало того, что ты уже видела? Да у них везде глаза и уши, похлеще любой спецслужбы и ментов долбаных. А менты, как я понял, тоже с ними заодно.
Я подумала, что гостиницы гостиницами, а вот на все комнаты просто народу не хватит. Поехали бы на Московский вокзал, нашли бы бабку посимпатичней. Он, между прочим, сам на ночь комнату снимал. Просто спорить с ним бесполезно. Герострат непрошибаем. Любой аргумент, который не совпадает с его точкой зрения, отметается как неправильный. Может, он действительно думает, что в проституточной гостинице нас никто не найдет, а может, просто таким замечательным образом ему захотелось меня унизить. Фрейд его знает. К сожалению, у меня было только два варианта: либо согласиться, либо послать его подальше и уйти. Но вот куда? С того самого злосчастного момента, когда я согласилась ему помогать, мы превратились в некую единую корпорацию, и мой уход уже ничего не изменил бы.
Мы спустились в метро, доехали до Петроградской, вышли, и Корнилов потащил меня куда-то в сторону Аптекарского острова. Надо же, как хорошо ориентируется, гораздо лучше меня. Правда, он говорил, что в Питере часто бывал. Интересно, откуда он знает про эту гостиницу? Ходил туда с девками? Однако как я отстала от жизни. Думала, что у нас таких заведений нет. Что проститутки снимают комнатки. А если в гостинице, то только с теми, кто там живет. Да, просто цивилизованный запад. Черт бы побрал такую цивилизацию!
Мы свернули в один переулок, в другой и оказались перед страшноватым трехэтажным домом. Зеленовато-бурая лепнина местами обвалилась, и на ее месте бугрились грязно-серые разводы. Балкончики казались такими хлипкими и ненадежными, что я бы в жизни на такой не вышла. И даже не стала бы проходить под ним. Первый этаж занимал хозяйственный магазин, сбоку притаилась дверка со скромной табличкой Пансион Лаура. Меблированные комнаты.
Корнилов вытащил несколько купюр и протянул мне.
- Держи. Снимешь комнату на три дня.
Мы поднялись по темной лестнице со стоптанными ступенями на второй этаж. Потянув на себя тяжеленную, обитую кожей молодого дерматина дверь, я вошла в небольшой холл, обставленный с пошлой роскошью. Не хватало только чучела медведя с подносом в лапах. Поддельные пальмы, бордовый ковер, хрустальная люстра и клетка с попугаем в наличии имелись. Пахло пылью и почему-то йодом.
За стойкой сидел молодой человек с бараньими глазами и блестящим напомаженным пробором. Он был одет в белую рубашку с черной бабочкой, нижняя его часть моему взгляду оказалась недоступна. Рядом стояла табличка Портье. Портье скучал и развлекал себя, наматывая на палец розовую жевательную резинку.
Увидев меня, он сунул жвачку обратно в рот и вопросительно приподнял брови.
- Мне нужна комната. На три дня, - с идиотской приветливостью сказала я.
Портье приподнял брови еще выше, почти до самых волос. Брови, кажется, тоже были напомажены. От него удушающе несло Олд Спайсом.
- Извините, мы не сдаем комнаты одиноким, - ответил он писклявым, как у Анатолия Карпова, голоском, особо выделив слово одиноким. - Это... семейный пансион. Но без детей. Понимаете?
- Конечно, - кивнула я. - Мой... друг на лестнице.
- Ну, тогда другое дело. - И взгляд, и интонации его вдруг волшебно изменились, стали такими же маслеными, как его прическа. - Только я тебя что-то не знаю. Ты уже была здесь?
- Нет. Мне вас рекомендовала подруга. Марина. - Я наугад ляпнула первое пришедшее в голову имя.
- Это Морковка что ли? - хохотнул портье.
На всякий случай я кивнула.
- Ладно, тащи клиента. Ты чья?
- То есть? - не поняла я.
Похоже, он принял меня за проститутку, а не за дамочку, которая хочет втихаря повеселиться с любовником. Ну правильно, в таких случаях номер, наверно, снимает мужчина. Ну, Герострат, ну, сволочь!
- С Луны свалилась? Кто хозяин?
Я хотела было опять назвать какое-нибудь имя или кличку, но, во-первых, ничего, как назло, не лезло в голову, а во-вторых, побоялась сказать что-нибудь не то и все испортить.
- Никто, - вздохнула я. - Я сама по себе.
- Так нельзя, - строго сказал грозный страж. - Непорядок. Ладно, плати и иди, что-нибудь придумаем. Кстати, там в конце коридора есть пожарная лестница. Выход во двор.
Мы с Геростратом прошли по застланному зеленой ковровой дорожкой коридору и остановились перед дверью с номером 6. Ключ был приделан к огромной деревянной груше весом в полкило. Когда я хотела вставить его в замок, он выскользнул у меня из рук, и груша пребольно ударила по большому пальцу ноги.
Поскуливая, я вошла в номер. Видимо, у хозяев все средства ушли на холл. Дешевые розовые обои, облупившийся потолок и неаккуратно заштопанный серый палас. Из мебели - самая простенькая двуспальная кровать, два расшатанных стула и шкафчик. На стене, правда, большое овальное зеркало. Справа крохотный закуток с унитазом и подтекающим душем.
Да, мое постижение жизни вдруг пошло семимильными шагами. Сначала я забралась в чужую квартиру, потом угнала машину, нашла труп, ночевала на скамейке и теперь - пожалуйста, проститутка. Пусть и ненастоящая, все равно. Что там еще осталось? Тюрьма и кладбище? Весьма реальная перспектива.
Герострат бросил сумку в угол и, не сняв ботинки, растянулся на кровати. Я брезгливо присела рядом. Белье выглядело чистым, но я не могла избавиться от мысли, что его неоднократно уже использовали для весьма определенных целей.
Подумав минут пять, почесав голову, Корнилов снял с пояса мобильник, пошуровал в его памяти и нажал пару кнопок. Разговаривал он весьма подобострастным тоном, соорудив на лице сладкую улыбку, разве что не кланялся. Пообещав кому-то солидную сумму, если все будет сделано быстро, он отключился и повернулся ко мне.
- Так, слушай меня. Сейчас выйдем через черный ход. В метро есть фотоавтомат, тебе надо сфотографироваться на заграничный паспорт.
- Разве в автомате можно сфотографироваться на паспорт? - удивилась я.
- Плевать! - рявкнул Герострат. - Сойдет. Была бы фотография, а там Конь все подгонит, как надо.
Тут до меня опять с опозданием дошло.
- Зачем заграничный паспорт?
- Затем! Потом я уеду ненадолго, а ты возвращайся сюда. И пожрать купи!
Не человек, а натуральная метаморфоза! Еще вчера жевал сопли и стонал: Ах, что делать?, а сегодня разговаривает со мной, как... Я подумала вдруг, что он на самом деле выставил меня проституткой только для того, чтобы почувствовать себя крутым.
* * *
Автомат притаился в дальнем закутке вестибюля. Я сфотографировалась в тесной будке, пахнущей пылью, Андрей забрал теплые, немного липкие снимки и нырнул в метро.
Выйдя на улицу, я зашла в первый попавшийся продуктовый магазин. Видимо, раньше он был самым обычным гастрономом, кое-где даже сохранилась лепнина, изображавшая всякие продукты. Кажется, я различила курицу и головку сыра. Само помещение было длинным и узким, наподобие кишки. Когда прилавки шли строем вдоль одной стены, для покупателей еще оставалось место. Однако из магазина вдруг решили сделать супермаркет. Теперь между двумя рядами полок едва-едва мог протиснуться человек с корзинкой.