Знаками приказывая молчать, Таня увлекла меня в свою комнату. Неожиданно во мне проснулся волчий аппетит. Я осушил рюмку, положил на хлеб ломтик ветчины и, качнувшись с пяток на носок, принялся есть бутерброд.
Из невольно подслушанного разговора с твоим другомпрости, не знаю, как по имени, мне показалось, будто он не должен пожаловать сегодня к нам в гости, сказал я с набитым ртом.
А это и не друг, промолвила Татьяна.
Тогда кто ломится в наши двери? Дух святой?
Нет, мой муж, эдак простенько, но с коварной ухмылочкой сказала Танечка. Как ты себя чувствуешь? Убила?
У меня подкосились ноги и пропало желание есть.
Да нет, застрявший бутерброд наконец оказался в желудке. Но если ты думаешь, будто я сейчас выпрыгну в окно, то ты ошибаешься.
Прыгать не придется, на нее было противно смотреть. Мужбывший.
Ну ты, мать, даешь! я схватил большой ломоть хлеба и подцепил на вилку огромный кусок ветчины. Когда успела?
Иди ты к черту!
Многострадальная дверь начала сотрясаться под мощными ударами ноги. Таня вышла в прихожую. Якак хвостикза ней.
Открой, стерва. Убью! Дверь уже лаяла.
В меня вселился дух Ричарда Львиное Сердце.
Может быть, откроем?
Ни в коем случае, боднула головой Таня.
На лестнице к пьяным выкрикам примешался старческий женский голос:
Борька! С ума сошел! Посмотри, который час! Люди спать ложатся.
Пошла на хрен, лярва старая! раздался рык дикого зверя.
Мерзавец! взвизгнула старуха. Сейчас милицию позову.
Зови хоть папу римского. Танька, открой! Дверь вновь содрогнулась от удара.
Все тот же сердитый голос урезонивал:
Нет ее дома.
Вот я сейчас сломаю дверь и посмотрю, дома она или нет, пробормотал Танин благоверный.
Да что же это делается-то, а? Люди добрые? взвыла старуха.
Это соседка напротив, бабулька, пояснила Таня. Дух Ричарда во мне не угасал. Она схватила мои крепко сжатые кулаки, сказала, успокаивая:Ну что ты, дурачок! Тебе нужны пьяные разборки, да? Пусть поупражняется. Дверь железная, не вышибешь.
Где-то наверху хлопнула дверь, по лестнице простучали каблуки. Густой бас потребовал:
Уймись, Боря.
Таня продолжала знакомить меня с соседями:
Максим, с четвертого этажа. Он его уведет. Пойдем в комнату.
Удары стихли, за дверью забубнили мужские голоса, а мы вернулись обратно. Хотя окна комнаты выходили на пустырь, а пьяный Борис, выйдя из подъезда, не мог их видеть, Таня погасила свет, задернула шторы и включила ночник.
Налей мне рюмку, попросила она, присаживаясь на кровать.
Я исполнил желание мадам, подал рюмку, до краев наполненную коньяком, и занял позицию в проходе между кроватью и стеной.
Богатая у тебя биография, сказал я, взял у Тани пустую рюмку и поставил на магнитофон.
Ты насчет мужа? Таня пососала дольку лимона.
Да.
Ошибка молодости. Прожили мы с ним всего несколько месяцев, потом развелись. Полагалапринц, оказался нищий. Ты не думай, я говорю это не из меркантильных побуждений, а в духовном плане. Голос Тани дрогнул. Упреждая мой новый вопрос, она вздохнула:Давай больше не будем говорить о нем. Вечер и так уже испорчен.
Я посмотрел на Таню: струящееся золото волос, томный взгляд Для классического интима не хватало музыки. Я нажал кнопку магнитофона. Голос с отличной дикцией пропел: «Спасибо, жизнь, за праздник твой».
Еще раз окинул взглядом фигурку Тани от изящной лодыжки до волшебного профиля принцессы из мультяшки. «Пусть хоть десяток бывших мужей ломится сейчас в двери, сотня любовников лезет в окна и целая армия Семенов Анатольевичей звонит по телефонумне плевать!» Я не мог более сдерживаться, опрокинул Таню и придавил к кровати.
3
Таня безмятежно спала на моем плече. Разомлевшая, она только что уснула. Я освободил руку от спутанных волос, нашарил в темноте брюки и вытащил зажигалку. Крутанул колесикочасы показывали двадцать пять минут третьего. Пора бежать домой. Я встал, быстро оделся. Обнаженное тело Тани, в обрамлении янтаря длинных волос, призывно белело в темноте. Во мне вновь разгорелся огонь желания. Но я подавил страсть и, застегнув брюки, вышел в прихожую. Повернул в замке ключ, ступил на залитую неоновым светом лестничную площадку. Чтобы не поднимать лишнего шума, я попытался осторожно прикрыть дверь, но язычок замка щелкнул со звуком выстрелившего пистолета, отозвавшись в подъезде эхом. Я спешно ретировался вниз.
На дворе царствовала новая фаворитказима. Снег сантиметровым слоем покрывал землю и все падал, падал, падал. Я наполнил легкие морозным воздухом, оглянулся и не мог поверить подвалившему счастью в образе такси, которое, высвечивая фарами снежинки, медленно приближалось слева. Наверное, Робинзон Крузо меньше обрадовался бы появившемуся на горизонте кораблю, чем я этой машине с горевшими наверху шашечками. Выскочив на проезжую часть, я замахал руками. Туземный танец заставил такси «проскользить» с полметра. Встав боком, оно замерло в отдалении. Из окошечка появилась голова в кепке с огромным солнцезащитным козырьком.
Эй, ты чего там?
Подбрось до перекрестка!
Голова с козырьком покрутилась по сторонам, осматриваясь.
Ты один?
Да.
Ладно, садись!
Я влез в машину, поудобнее устроился на продавленном сиденье.
Но! сказал веселый таксист и прицокнул языком. Пошла, родимая! Он включил тумблер«дворники» стали слизывать со стекол налипший снег. Чего в свитере-то? Холодно!
Сам знаешь, какая нынче погода. Каждый час меняется. Пришелбыло тепло, ушелхолодно.
Таксист заложил крутой вираж и выехал на магистраль.
У девки задержался? из-под козырька блеснули хитрющие глаза.
Я до хруста потянулся и зевнул:
Было дело.
То-то я гляжу, зима на улице, а он в свитере, отозвался словоохотливый водитель.
Я осмотрел его тонкий свитерок и позу человека, сидящего в холодильнике.
Ты тоже не в шубе. Очевидно, кепка с отоплением, греет, аж пар идет.
Скажешь тоже. Таксист замолк, но через пару секунд снова открыл рот:Между прочим, у меня есть правило. По ночам работать только по заказу и пассажиров с дороги не брать. Всякое бывает.
Ясно.
Это правило номер один. Номер два: ночью не подъезжать близко к подъездам.
Я чту кодекс таксистов, поэтому сбрось меня где-нибудь здесь, и мы расстанемся добрыми друзьями.
Водитель высадил меня на родном перекрестке, развернул машину и умчался в обратном направлении.
Снег усилился и пошел сплошной стеной, заметая все. «Весенний кошмар! Не шлепнуться бы в грязь!» Я запрыгал через лужи к дому, который гордым кораблем плыл в белой круговерти.
У нашего подъезда стояла машина «Скорой помощи». В теплой кабине дремал водитель.
«Очевидно, Лене совсем худо, надо бы проведать, но, если поднимусь к Казанцевой, она поймет, что я вернулся от Тани и отнюдь не чинил там электроприборы. Зачем дразнить гусей?» Остановился у двери своей квартиры и похлопал по карманам. Ключей от дома и почтового ящика не было. «Видимо, обронил у Тани. А может, у Лены? хмель еще не совсем выветрился из головы, я хотел спать и соображал туго. Ладно, завтра отыщутся». Я приложил палец к кнопке звонка, но не нажал. Будить отцаэто значит нарываться на неприятности. Надо было до утра остаться у Тани. Или все же подняться к Лене переночевать? Черт возьми, совсем запутался с этими бабами. С желанием разбудить только мать я стал скрестись в дверь.
К большой радости, отозвалась именно она.
Кто там?
Привет с поцелуем или поцелуй с приветом. Называй как хочешь, но только открывай быстрее, я в туалет хочу!
Мать впустила меня в квартиру.
А где же твои ключи?
Дома забыл.
Ни днем, ни ночью от тебя покоя нет, проворчала мать. Да ты, я вижу, пьян!
Только глоток шампанского.
А разит, как от литра самогона.
Да пусти же! Я рванул в уборную.
Когда вышел, на лоджии надрывался телефон. Я бросился туда, снял трубку. Звонила Лена. Голос больной, потусторонний, как из гробницы фараона.
Привет. Разбудила?
Да, сказал я, как человек, который только что проснулся.
Таню проводил?
Проводил, ответил я равнодушно. Все нормально.
Лена помолчала.
Я ждала тебя. Думала, вернешься В ее словах звучала неприкрытая обида.
Извини, но я думал, что ты болеешь и хочешь побыть одна.
Мне действительно плохо. Идиотский приступ.
Совсем плохо? Может, подняться? я готов был на жертву.
Не надо, уже поздно
Я включил торшер и взглянул на циферблат.
Да, без пятнадцати три. Час поздний. Для иллюстрации я пару раз зевнул, потом посмотрел в окно на дорогу, где контуры «Скорой помощи» едва различались в стремительно падавшем снеге. У подъезда «Скорая» торчит. Ты все же вызвала?
У трубки появилась одышка, затем Лена сказала кому-то в комнате:
Я готова. Сейчас едем. И, уже торопясь, мне:Я сглупила, не послушалась тебя и сразу не вызвала «Скорую». Приступ оказался серьезный. Врач говорит, нужно госпитализировать. Димчик, у меня к тебе просьба: позвони завтра ко мне на работу и объясни, что к чему. В воскресенье в институте обязательно кто-нибудь будет. Пусть не теряют меня.
Не волнуйся, позвоню. Давай номер. Лена продиктовала цифры, я записал их в блокнот.
В больницу приходи. Не забывай. Ну все, целую, пока! В трубке раздались короткие гудки.
Из спальни родителей доносилось сонное сопение. В свою комнату я не пошел, выключил торшер, разделся и лег спать тут же, на диванчике. Минут десять в голове вертелись приятные воспоминания сегодняшнего вечера. Уже засыпая, я услышал, как на улице хлопнула дверца, заработал мотор и машина «Скорой» укатила.
Глава 2
1
Такого мне видеть еще не доводилось Я стою на горе, внизу раскинулась панорама города. Но до чего странная картина: на правой стороне небосклона ярко горит солнце, а на левой бродят черные тучи. Город разделен на четыре равных части, в каждой из которых свое время года. В одной знойное пыльное лето, в другойвесна пышным цветом распустилась на деревьях, третью занес снег, четвертую размывает дождь. Коллаж, догадываюсь я, фантазия художника. Но нет, картина живая: вдали синее море, по линии горизонта движется большой пароход с огромной трубой. Вдруг пароход начинает тоненько свистеть и превращается в паровоз. Свист становится нестерпимым, и я открываю глаза. Чайник на плите злобно зашипел, свисток не выдержал давления пара и, взвизгнув, со стуком упал на пол. Мать запоздало пробежала в кухню, загремела посудой.
Я повернул голову: на улице третья картинка из моего сназаснеженная.
Уже довольно светло. Наступило воскресное утро. Для кого-то выходной, а для меня рабочий день. Что поделаешьзадание редакции. Интересно, справлюсь ли я с ним? Я потянулся к столу, взял часы. Увы, они стояли. Вчера для меня и Тани время перестало существовать, и я забыл их завести. Я приподнялся с дивана, заглянул через открытое окно в комнату. Большие настенные часы показывали 8.10можно еще поваляться. Я завел часы, подогнал стрелки и, заложив руки за голову, снова откинулся на подушку.
«Ах, Таня, Таня! Милая девочка с волосами цвета осенних листьев. Кажется, я влюбился в тебя до сумасшествия. Я все еще пахну тобой, и этот запах вызывает во мне истому и нежность. Я отчетливо помню каждую черточку твоего лица, каждый изгиб твоего тела, ты и прошедшая ночь останетесь в моей памяти как самое чистое и светлое воспоминание».
За спиной у меня словно выросли крылья. Я откинул одеяло и вспорхнул с дивана. Но крылья пришлось сложить: на лоджию вошел отец. Он с презрением потянул воздух.
Хотя и больно признаваться, но отец у меня личность скучная. Он сухопарый, долговязый, работает учителем. По характеру псих и буян. Со мной поступает до обидного примитивно: ругает, если нужно отругать, хвалит, если нужно похвалить, и всегда этот менторский тон. Он никогда не промолчит там, где молчание было бы красноречивее любых слов, никогда не поступит непредсказуемо. Как заезженная магнитофонная запись с раз и навсегда записанным текстом. Поэтому я заранее знаю все, что он скажет, и могу до конца продолжить любую начатую им фразу. Отец всю жизнь пытается надеть на меня узду, но это ему не удается. Сейчас он стоял передо мной в боевой стойке, макал в чашку со сметаной вчетверо сложенный блин, откусывал его вставной челюстью и, пожевывая, глядел на меня. Кстати, уже неделю обещаю ему залезть на крышу и подправить упавшую после бури антенну, да все руки не доходят.
Я поднес к глазам руку и дольше, чем следовало бы, задержал взгляд на часах.
Ого! Опаздываю на работу.
Я нырнул под руку отца, прошмыгнул в ванную и плотно закрылся. Я долго брился, чистил зубы, потом под душем вымывал остатки разгульной ночи. Когда вышел, отца дома не было. Время поджимало. В трусах и майке я заскочил в задымленную кухню, схватил блин, макнул в варенье и отправил в рот. Мать возилась у плиты, громыхая сковородкой.
Я наскоро позавтракал и кинулся в свою комнату.
Костюм надень! крикнула мать вдогонку.
Ох уж мне эти костюмы! Терпеть не могу этот дурацкий чемодан с рукавами. Чувствую себя в нем как черепаха в панцире, никакой свободы движенийканитель одна. Я больше люблю спортивный стиль: кроссовки, джинсы, футболки, свитерасловом, все то, в чем можно порхать бабочкой, не опасаясь причинить себе и одежде ни малейшего ущерба. Но костюм я все же наделсовсем новый, темного цвета, в полосочку. К нему у меня специальная белая рубашка из хорошего материала, весьма нежного на ощупь. Я нацепил франтоватый галстук, глянул в зеркало, причесался. Жених, да и только. Передвигаясь, будто оживший манекен, я влез в куртку и выкарабкался на улицу.
Снегопад был уже на исходе. Отдельные снежинки лениво вальсировали в чистом воздухе. Кругом белым-бело, но это ненадолго, в атмосфере тепло и влажно. Снежный покров обманчивпод ним прогретая за несколько солнечных дней земля, она печкой растапливает белое одеяло изнутри, и подошвы ботинок, приминая его слой, оставляют на асфальте талый коричневый след. Уже звенит капель, трещат деревья, стряхивая с себя тяжелую белую шубу, и тянут ветви к небу. К вечеру снег обязательно растает.
Я дошлепал до остановки, прыгнул в отъезжавший трамвай. Все пассажиры одеты по-зимнему, толстые и мягкие, сосредоточенно глядят на дорогу и трясут щеками в такт колебаниям вагона. Смешно!
Не доезжая одну остановку до ГУВД, я сошел.
Не люблю воскресный город. В этот день днем его улицы и площади заполнены людскими массами, которые втягиваются в магазины: государственные, коммерческие; в столовые, ларьки, палатки, павильоны; и все снуют, чего-то ищут, спрашивают, вынюхивают; и все котомки, авоськи, сумки, сетки, «дипломаты», мешки.
Хорошо, что сейчас утро и на улицах не так много людей.
В мужском салоне парикмахерской я сел в свободное кресло. Смазливая брюнетка в соседнем кресле стригла подростка.
Лев Абрамыч! крикнула она, не отвлекаясь от работы. К вам клиент.
Из подсобки вышел невысокий полный мужчина средних лет с крупным носом и лысиной на манер декольте. Лысина блестела, словно хорошо начищенный носок ботинка. Мужчина что-то проглотил и вытер руки о белый замызганный халат.
Вижу, лапушка, вижу, сказал парикмахер тем елейным голосом, которым старые волокиты говорят с молоденькими женщинами. Он подошел ко мне, взвесил на ладони мои волосы и, театрально отведя руку в сторону, то ли предложил, то ли спросил:Наголо?
Зачем наголо? обиделся я. Я, правда, иду сейчас в милицию, но не на пятнадцать суток.
Парикмахер наклонился ко мне и, подрагивая головой, несколько игриво спросил:
Не уговорить?
«Псих какой-то!»я начал подниматься.
Я попозже зайду.
Меня властно придавили к креслу.
Сидите, кротким голосом сказал парикмахер, повязал вокруг моей шеи пеньюар и сунул голову в раковину под зеркалом. На макушку полилась горячая вода, затем холодный шампунь. В волосы заползли толстые парикмахерские пальцы. Когда процедура мытья была окончена, Лев Абрамыч бросил мне на голову полотенце. Плотоядная улыбка и хищное пощелкивание ножницами привели меня в трепет.
Вы хоть стричь-то умеете? вытирая голову, не без опаски спросил я.
А как же?! удивился мужчина в зеркало. Не волнуйтесь, все будет в ажуре.
Абажур только из меня не сделайте. С бахромой, проворчал я и с тоской посмотрел на подростка, который тихо хихикал в своем кресле.
Защелкали ножницы, и через двадцать минут я стал похож на мальчика из тех, что танцуют и скачут, сопровождая пение звезд эстрады. Я только и мог сказать «О-о!», когда мастер поднес кусок зеркала к моему затылку, чтобы продемонстрировать прическу сзади.