Анатолий МалиновскийВ уездном городе
1
Огарок свечи чуть заметно освещал комнатушку. Его главным призванием было не это, а создание на стенах и потолке причудливых зловещих узоров, которые постоянно двигались, переплетаясь в гнусном, неприличном танце.
За столом, склонившись над валявшимися в беспорядке листами и книгами, сидел мужчина. Это был учитель земской школы Подольской губернииГригорьев Николай.
Наконец-то был конец мая, а значит школьные занятия были закончены, и он мог свободно проводить время, не боясь того, что нагрянет инспекция, придут сварливые крестьяне или же один из его учеников ворвется в классную комнату, прячась там от родителей. Ведь комната, в которой проживал земский учитель, была частью самой школы, в которой имелись, кроме того, еще и раздевалка и кухня. Вообще-то, это была небольшая изба, выделенная земством для обучения. Но для самого Григорьева это было непозволительной роскошьюотдельная комната, когда рядом с ним по соседству жители томились со всеми своими семьями в еще и меньших лачугах.
Как только закончился учебный год, Николай Григорьев погрузился в свои книги, которые он привез с собой из Киева, тщательно их упрятав в чемодан, подальше от греха, от назойливых взглядов полиции. Как только у него появилась возможность вырваться от удушливых, казарменных учреждений столиц его сразу же потянуло на периферию, в места, где его будут ценить и уважать за то, что он дарит людям то, чего им так не хваталопросвещения. Он так думал. Хотел облегчить жизнь крестьян, ведь место, куда он приехал, большей частью было представлено людьми данного сословия. Но, как оказалось, ему тут были не очень-то и рады, люди относились к нему с опаской, а в нередких случаях и совсем враждебно. Ему не доверяли. Люди здесь были простые, многие из них его даже не понимали, потому как местный говорок весьма отличался от правильной русской речи.
Но вскоре Николай попривыкнул к этому, а люди понемногу привыкли и к нему, благо с момента его приезда прошло более года, и за это время отношение к нему немного, но все-же поменялось.
Так он одиноко, день за днем сидел за своим столом, что-то вычитывал, делал какие-то заметки и весьма пространные записи.
В дверь постучали. Григорьев вздрогнул, посмотрел на бумаги, лежащие на столе, и в нерешительности спросил:
Кто там?
Это я, прозвучало с улицы.
Казалось бы, немного успокоенный он пошел отворять.
Когда дверь с скрипом открылась, в комнату вошла молодая девушка.
Николай Тимофеевич, как у вас тут темно, девушка посмотрела на неубранный стол, небось, всё книжки свои читаете?
Николай тоже кинул взгляд на свой стол, и совсем другим голосом сказал.
Арина, я вас сегодня даже совсем не ждал.
Но девушка не обратила внимания на замечание учителя, в свою очередь подойдя к столу, спросила:
А у вас, наверное, и свечей не осталось? Если вам нужноя попрошу у отца Серафима, он не откажет.
Григорьев взволнованно смотрел на девушку. Он был рад, что она к нему зашла.
Нет, Арина, спасибо. Свечи у меня есть, и даже керосинка имеется, но я решил расходовать все экономно. Видно так отец меня воспитал. А вы чего не дома, ведь уже поздно. Да и толки городом пойти могут всякие.
Девушка присела за стол и начала перебирать книги, там лежавшие.
Вот именно, об этом я и хотела с вами поговорить. Она опять поднялась. Видите ли, у вас даже за полночь горит свеча, и некто распускает слухи, мол вы чего-то там задумали. А сейчас вы сами знаете времена какие. А так как вы приезжий, то и подавно о вас только и шепчутся. Интеллигентом обзывают.
Николай улыбнулся. Хотя улыбка получилась весьма деланной, внутри у него что-то кольнуло.
Арина, да не переживайте так. Мне нужно готовиться к следующему учебному году, а тут, как назло, еще и Министерство просвещения новый законопроект об обучении готовит, с которым нужно тоже считаться. В общем дел-то невпроворот.
Арина Спирина была ткачихой в местной мастерской. Ее младший брат учился в классе Григорьева Часто девушка, идя на роботу, приводила своего братца в школу, так они и познакомились. Потом иногда прогуливались вместе, ходили на ярмарку. Николай часто выказывал ей знаки внимания, но девушка не спешила ему отвечать взаимностью. Предубежденность местных жителей немного распространилась и на нее. Но это было поначалу, понемногу она начала доверять ему, как впрочем, и он ей. Иногда она его выручала, когда не совсем мог найти общий язык с местным населением, особенно, если это касалось крестьян, которые зачастую, за неимением никаких понятий о приличиях, вели себя очень вызывающе и хамски. Арина помогала ему совладать с этим, и немного по-другому смотреть на этих людей, как-никак никаких грамматик они не знали и не проходили. Их жизнь была однообразна и тяжела, тут уж не до хороших манер.
Девушка недоверчиво посмотрела на учителя.
Эти книги тоже о преподавании? она кивнула на стол. Я о них кое-что слышала. Вы не думайте, что я уж такая необразованная. Три класса закончила. И читать умею. И корешки и газеты, да и люди о многом говорят.
Николай, немного раздосадованный тем, что разговор приобрел такой поворот, махнул рукой.
Не обращайте внимания на эти книги. Они мне для личного развития. И пытаясь коснуться той самой запретной темы, он продолжил. Арина, а как вы смотрите на то, чтобы в воскресенье пойти в театр, там будет новая пьеса, говорят, имевшая шумный успех во всех столицах?
Девушка непонимающе посмотрела на Григорьева, после чего сказала.
А вам, как вижу, Николай Тимофеевич, одни развлечения в голове. В театр это городские ходят, платья там у них, шапочки.
Николай перебил девушку.
Извините, Арина, но вы тоже ведь городская, не важно, что далеко от центра. Прошу вас, не наговаривайте на себя. Вы такая же как все остальные, и вы тоже достойны того, чтобы посетить театр.
Арина теперь удивленно смотрела на хозяина комнаты.
Порой, Николай Тимофеевич, вы не совсем сообразительны. Как же я могу пойти в театр, ведь там одни графы и графини. Меня и на порог даже не пустят. Вот Витька Рябой, недавно хотел пойти, так его только завидел городовой так свистками и погнал. Это вы с образованием еще можете, а нам туда вход запрещен. Там ведь даже кареты останавливаются. Вы, наверное, себе так шутить изволили.
Слова девушки Григорьева весьма задели, но он промолчал. Он знал, что не стоит высказываться, а то раньше времен накличет на себя подозрение. Но таки спросил:
А вы не думаете, что эти книги, он кивнул на стол, помогут всё изменить?
Арина засмеялась.
Порой вы такой чудаковатый! Да как книга может что-то изменить? Ею дитё не накормишь, да и подкладку из нее на зиму не сошьешь. И чего только вас там учат, в ваших университетах?!
Николай молчал, задумавшись. Девушка тем временем засуетилась.
Довольно, Николай Тимофеевич, засиделась я тут у вас. Пора и честь знать. Так чтодо встречи. А вы так долго засиживайтесь, она отчего-то прыснула смехом, над своими книжками, а то они и вас доведут.
Девушка, не успел Григорьев и слово молвить, как ускользнула за дверь. Он смотрел в темноту, едва улавливая контуры удаляющейся фигуры.
Была эта ночь для Григорьева и тревожной, и беспокойной. Ворочался в постели до самой зари. Сердце стучало не как обычно, да и мысли постоянно путались, перескакивая с одного на другое. Тут были и Арина, растерянно на него поглядывающая, и семинария, и те пламенные речи, в которые вслушивался, сидя в кругу таких же молодых и здоровых, полных сил и надежды. Было много чего в эту ночь, но не было упорядоченности, всё навалилось разом и отовсюду. А еще он неосознанно думал, что вскоре должна настать пора, когда всё кардинально изменится.
Под самое утро он всё-таки забылся тяжелым мрачным сном. Проспал, как оказалось, почти до полудня.
Как только окончательно пришел в себя, Николай занялся привычными домашними делами. В первую очередь ему нужно было сходить за водой к ближайшему колодцу. Отворив дверь, он увидел на пороге Федьку, местного парнишку лет так двенадцати-тринадцати, тот как ни в чем не бывало сидел на деревянных ступеньках, беспечно насвистывая какой-то незатейливый мотив. Одет он был, как и большинство здешних мальчишек, весьма убого и неряшливо. Залатанные в нескольких местах штаны, замызганная, давно не стиранная распашонка, залихватски надетый картузвот и всё убранство.
Федька, а ты чего здесь делаешь в такую рань? спросил Григорьев.
Парнишка, как по команде вскочил на ноги, широко улыбаясь.
Да какая-то рань Николай Тимофеич? Ведь уже и мать коровы подоила, и батька уже выпил. Не рано совсем, солнце посмотрите, как выпекает.
Григорьев потрепал мальчика по голове, и, отставив ведра, приглянулся к Федьке.
А ты чего пришел, небось опять прятаться хочешь в классах? Говори, чего натворил?
Николай присел рядом с парнем. Тот, шмыгая носом, посмотрел по сторонам, и видно удостоверившись в том, что их никто не подслушивает, ответил:
Тож Николай Тимофеич, вы сами говорилиесли чё случится в городе, али в деревнях рядом, вам об этом в тайне говорить. Или вы позабыли наш уговор?
Мужчина встал, внимательно поглядел на парня, и вспоминая свои ночные кошмары и сомнения, спросил:
И что произошло-то?
Федька приосанился, этой минуты он ждал давно. Сделав лицо, какое видел у своего папаши, когда тот разговаривал со стряпчим, когда не выпивши, заговорил.
Давеча, банда Петьки «Зеленого» на Иерусалимке шухер наводила. Говорят, хотела несколько жидов подрезать, и золото забрать. Да там явилась жирдормерия, и они убегли по Почтовой улице, а там вроде в Бугу сгинули. Не соспели никого покалечить. Вот.
Теперь парнишка, весьма довольный собой, важно поглядывал на своего собеседника.
Григорьев, казалось немного успокоившийся, толкнул Федьку в бок.
А откуда тебе это известно стало?
Да с мамкой сегодня на рынок, на Каличу, ходили. Свертки помогал поднести, да там бабье об этом-то только и толкует. Что упустили «Зеленого», да тот еще набедокурит. Ругали жирдомеров очень сильно. Страшно, как ругали А мне можно?
Николай, слушая мальца, начал сыпать в бумагу табак, пытаясь состряпать на скорую руку самокрутку. Григорьев заметил и моментально отреагировал на ситуацию: ничуть не церемонясь, дал Федьке подзатыльника.
Мал еще! Батьке расскажу, трепки задаст!
Мальчишка обидчиво отвернулся в сторону.
Это зря вы так, Николай Тимофеич, мне Валька уже глазенки строит. Значит я уж большой и мне можно.
Николай спрятал всё в карман, все-таки учителю не надо при ребенке курить, что подумать-то могут. Воспитывать должен, а тут такое.
Федька, я тебе уже сколько раз говорилиди ко мне в класс, учить буду! Зачем тебе улицами околачиваться, к добру это не приведет. Научу читать, писать, арифметики. В люди выбьешься. Чего противиться, с мамкой я договорюсь.
Мальчик задумчиво ковырял в носу. Закончив процесс, он вытер пальцы о штаны. Только тогда и соизволил ответить.
Нет, Николай Тимофеич, мне батька говорят, шо из-за учений этих у нас все беды имеются. Он говоритбыла бы своя скотина, своя землица, а больше нам не надобно. А книжки эти, это все от диавола.
Григорьев часто такое слышал в здешних местах. И что он мог сказатьс одной стороны эти люди правы. Прогресс прогрессом, а человечество счастливее не сделалось. Возможно и он ошибается в своих ночных поисках.
А новость, правда важная была? спросил неожиданно Федька. Я тут сижу, как с рынка примчался.
Николай чуть заметно улыбнулся.
Правда, Федька! Если чего еще в городе произойдет, так ты мне сообщи. Договорились? Григорьев поднялся и взялся за ведра.
Но мальчик не дал ему отойти, он вцепился в пиджак.
Ей, Николай Тимофеич, дай монетку с цурем!
Николай обернулся и поглядел на обиженное лицо мальчика. Полез в карман и вытянул оттуда 50 копеек.
Монетка с царем, Федька! С царем. Держи!
И он подкинул монету, которая была ловко поймана парнишкой. Мальчик посмотрел на нее и лицо его засияло.
Хорошо, Николай Тимофеич, с царем. Спасибо!
Мальчик кинулся прочь, только дорожная пыль поднималась следом, от скорого прикосновения с голыми детскими стопами.
Но как только Григорьев остался в полном одиночестве, его мысли опять закружились в безудержном порыве. Бессонная ночь, вчерашний разговор с Ариной, да и этот недавний с Федькой, заставили его опять пережевывать те думы, с которыми он в последнее время никак не мог совладать.
Его всё время удивляли люди, проживающие в этом краепочему они ничего не хотят? Почему они довольствуются той жизнью, которая у них есть, и какой бы она тяжелой и бессмысленной не была, не желают никаких перемен? Им хватает, как и говорил мальчишка, совсем малого. Им не нужно ничегони прав, ни свобод, ни справедливости. И зачем тогда те, другие, продолжают борьбу за них, проливая каждый день свою кровь. Неужели их устраивает тот быт, тот уклад, в котором они существуют? Им, как он заметил, не важно, кто правит, как правит и для кого правит. Будь то император, будь то монголо-татарский разбойниким безразлично. Им нужен свой угол и своя похлебка, а там пусть всё летит в тартарары.
От того он и сомневался в действенности всего того процесса, который медленно, но всё таки происходил. Ведь как можно заставить людей идти к переменам, коль они перемен-то и не хотят, они будут привыкать к любому. Перемены большинство страшат. Он много слышал от людейзачем что-то менять, ведьможно сделать еще хуже. Поэтому они и боятся учиться, боятся приобщатся к знаниям. Это может привести к тому, что они заметят в своей жизни некие изъяны, могут уразуметь, что есть и другая жизнь не такая грязная, жалкая и убогая, как у них. А они не желают ее увидеть, потому как не смогут и дальше существовать в своих мерзко пахнущих лачугах, со своими болезнями и голодом. Потому, наверное, и нужно двигать напроломпомогать им увидеть то, на что они так тщательно закрывают глаза, и тогда уже они сами поймут о невозможности жизни в таких рабских условиях. Тогда от них может быть и будет прок, они поймут и поддержат тех, кто последние десятилетия идут с открытым забралом на власть. Тогда они действительно станут движущей силой, а не просто массой созерцателей с весьма реакционными наклонностями. Правду говорят в последних статьях, что такими темпами ничего не добиться, нужно идти немного другими путямитеми, которые для нас проложили народовольцы, так мы намного быстрее добьемся хоть каких- то положительных результатов. Кто-то действительно запаникуетлибо бунтующий народ, либо самодержавие.
А ведь он приехал сюда, на окраину империи, не только для учительской деятельности. В первую пору он сам для себя осознавал, что приехал сюда с одной только цельюдля агитационной работы среди местного населения: крестьян, немногих рабочих. Собрал с собой нужные книги и материалы, готовил статьи для выступлений, но потом как-то это всё отошло, под спудом размеренной жизни, тиши и отделенности от бурных столиц. И Петербург, и Киев, и Харьковэто было далеко, и казалось ничего общего с этим городком не имеет, ни с его проблемами, ни с его радостями. Здесь люди жили своей жизнью и до перемен, и до революций им дела не было.
Возможно, утихомирил его страсти сам этот городок. Никакими достопримечательностями он среди других не выделялсяобычный уездный город, которые в большом количестве разбросаны по всей обширности империи. Бурлящая жизнь центральных улиц и умеренная всех других. Конечно, и здесь были свои легендарные личности, как то великий хирург Николай Пирогов, проживавший в одном из здешних близлежащих селВишня. Впрочем, и всё. Хотя за год, здесь проведенный, можно было увидеть, что город растет, расширяется, возникают новые красивые дома, строятся мосты, работает паром. Фабрики и заводы открывают свои врата, зазывая рабочих. Театр, магазины, ресторации, рынки. Быть может, если пойдет такими темпами, то скоро и он обретет статус губернского города, а пока только начинает приобретать очертания. Может от этого и люди здесь немного, как бы законсервированы, не перевалили еще рубеж нового столетия, и остались жить по тем же правилам и законам, не обращая внимания на новые веяния и идеи.
Наверное, стоит сказать еще об одном пункте, толкнувшем Николая ехать в такую дальэто то, что в этом месте была черта оседлости, а значит тут проживало беднейшее еврейское население, которым был запрещен выезд за данную территорию, в другие города. Оно было обделенно наиболее, не имевшее никаких перспектив вырваться из границ своих крохотных гетто. Еще будучи студентом он много был наслышан о том, что истинных революционеров нужно искать среди евреев, так как им-то нечего терять и они готовы изменить этот мир во имя лучшего. Но для этого среди них нужно проводить серьезную, кропотливую работу. Да и история революционного движения это подтверждала. Учитель думал, что найдет здесь соучастников и сподвижников, но те не очень яро восприняли его попытки просветительства и вербовки, и в дальнейшем он сам от этого намерения отказался. Ему оставалось, что наблюдать, как еврейские молодчики сколачивались в банды, и таким- вот способом зарабатывали на пропитания себе и своей большой родне. Ему тогда становилось жаль, что всю свою силу, энергию и волю они тратят в преступных делах, а не в другом, более нужном, благородном и справедливом деле.