НеизвестнаяКнига перваяОлег Гончаров
Роман основан на фактах, домыслах и реальных событиях
ОТ АВТОРА
Хотелось бы сказать большое спасибо тем людям, которые помогали в создании данного произведения.
Прежде всего Сергею Гурьянову, который и словом и делом способствовал тому, чтобы «Неизвестная» появилась на свет.
Большое спасибо Татьяне Жмайло, благодаря труду которой роман стал таким, какой он есть.
Спасибо Евгении Меркуловой и Сергею Кузьмину за то, что они подарили роману лицо.
Спасибо Владимиру и Марине Радионовым за поддержку и помощь.
Отдельное спасибо Славяне и Кристине моим дочерям, которых я очень люблю.
Спасибо родным, близким и дальним, без которых мы не появились бы на этот свет и не стали бы такими, какие мы есть.
И главное спасибо и искреннее посвящение моей жене для которой я писал роман «Неизвестная»
Веронике, с благодарностью, любовью и нежностью.
*****
Так вы хотите, чтобы я рассказала все с самого начала? Что ж ночь длинная, дорога дальняя, а спать, я так понимаю, вы не собираетесь.
Ладно. Слушайте, если вам так интересно
Кстати, коньячку не хотите? Нет? Ну пейте свой чай, а я, пожалуй, глоточек сделаю. Он полезный для кровообращения хорошо. Конечно же, в небольших количествах, потому мне одного глотка вполне хватит.
А знаете я впервые еду в «Красной Стреле», раньше не доводилось как-то Да еще в мягком Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Так вы не будете? Ну как знаете. А коньяк здесь подают неплохой. И лимон свежий удивительно
С чего же начать? Да пожалуй
Помните у Блока: «Ночь, улица, фонарь, аптека»
Аптеки, правда, не было, да и фонари уже не горели
глава 1
Было холодно. Ветер с залива метался по пустынным улицам испуганно затаившегося города, словно злой демон из страшной сказки. Стонал с подвывом тоскливо и обреченно в узких проходных дворах, гнал по першпективе колючую ледяную крупу, закручивал ее в грязные смерчи и бросал шрапнелью в потухшие окна. Хотя разве место демону в промозглом Петрограде, да еще зимой, да еще в конце февраля восемнадцатого года двадцатого века? Разве место ему там, где и самого бога давно отменили? Потому он, наверное, и злился а может, и не по этому. Кто его, ветер, поймет?
Будто назло этой ночи, этой зиме и этому ветру по озябшей набережной шли трое озябших людей. Двое чуть приотстали, стараясь укрыться от кусачих льдинок за спиной третьего: кутались на ходу в длинные серые солдатские шинели, тискали задубевшими пальцами ремни до смерти надоевших трехлинеек и тихо матерились и на эту ночь, и на метель, и на самого председателя совнаркома.
Третий ростом не из богатырей с презрением шагал сквозь тьму, смело подставлял озверевшему ветру грудь, затянутую в черный матросский бушлат, и оттого казался выше. Он вразвалочку вышагивал по набережной, сметая клешами ледяную крупу с мостовой, и кричал этим сухопутным воякам:
Разве же это ветер? Вот когда мы с самим Колчаком на норд ходили, вот там были ветра́!
Но они его все равно не слышали. Им хотелось в тепло. Моряку тоже хотелось, но тот странный тревожный вызов, что выгнал этих троих в зимнюю ночь и заставил прорываться сквозь петроградскую метель, был срочным и безотлагательным. Так было написано в ордере, что лежал в кармане бушлата. Моряку поручили разобраться, и потому он упрямо шагал вперед.
У всех троих на рукавах, словно метки для ампутации, алели повязки с пришитыми к ним двумя литерами «ЧК».
*****
Чтоб вы околели, быдло чекистское! прошипел случайно глянувший в окно третьего этажа бывший лейб-гвардии штабс-капитан.
Он брезгливо задернул штору, поморщился, потер здоровой ладонью культю оторванной германским осколком левой руки и бросил быстрый взгляд на постель. Там сквозь ночь проглядывалось что-то бесформенное, темное, храпящее. И хоть знал бывший штабс-капитан, что это всего лишь кухаркина дочка Дуська, но почему-то страшно стало ему. Он нашарил правой рукой спички, кое-как вынул одну, прижав культей коробок, чиркнул серной головкой по шершавому боку, и неясный огонек отбросил на серые стены изломанные тени.
В армейском зеркале, лежащем на резной этажерке, всполохом мелькнуло отражение давно небритое, исковерканное неверным светом лицо. Он узнал в образине себя и поморщился. Но тут заметил на зеркале полоску белого порошка, бегущую по идеальной стеклянной поверхности, а рядом тонкую серебряную трубочку, и все забылось.
Неужто вчера оставили? мелькнула мысль.
Он секунду замешкался, решая, как бы в одной руке удержать и спичку, и трубочку. Понял, что это невозможно, нагнулся, резко втянул носом «дар индейских богов» и сразу почувствовал, как в ноздрях что-то взорвалось холодом и радужные пузырьки побежали по телу, по лицу, по векам, по ушам, собрались в тугой узел возле затылка и ринулись сквозь черепную коробку в самые потаенные уголки мозга.
Ай! вскрикнул бывший штабс-капитан, роняя догоревшую до пальцев спичку.
Комната вновь погрузилась в ночь. Что-то забормотала во сне Дуська, а постылый ветер громыхнул по крыше оторванным кровельным листом. И бывшему лейб-гвардии штабс-капитану все стало так просто и ясно, что он невольно улыбнулся этой ночи и этому миру.
Он зажег новую спичку и бросил равнодушный взгляд на пышнотелую деваху, раскинувшуюся по штабс-капитановой кровати. Как был босой, в мятой исподней рубахе и галифе, пошел в ванную комнату, прикрыв за собой дверь спальни. Спичка потухла на полпути. Но свет ему был не особенно нужен. Он прожил на этой квартире уже столько лет, что не мог заблудиться даже в темноте.
В ванной было немного теплей, чем в нумере, и хотя выложенные майоликой стены на ощупь казались холодными, пол из армянского туфа приятно грел ступни. Дверь за ним закрылась. Он оказался в кромешном мраке, постоял так немного, потом выдернул из кармана галифе маленький дамский браунинг, сунул ствол в рот и нажал на спусковой крючок.
Раздался громкий щелчок и больше ничего.
Он постоял пару мгновений с пистолетом во рту, потом со злостью отшвырнул предателя, и тот со скрежетом залетел под большую чугунную ванну, стукнулся о литую ножку и затих.
Вот ведь говно выдохнул бывший лейб-гвардии штабс-капитан и засмеялся.
*****
А патруль упрямо прорывался сквозь петроградскую вьюгу. Даже бравый матросик и тот сгорбился под очередным бешеным порывом ветра и уже не вспоминал ни Колчака, ни загадочный «норд».
Наконец совсем заледеневшие, мало похожие на людей, они остановились у избитого вьюгой меблированного доходного дома.
Тута? простонал с надеждой один из солдат.
Тут, просипел в ответ отважный покоритель северных льдов. Парадная заколочена. Айда через черный махнул он в сторону подворотни.
И через миг на першпективе уже не было никого. И ветру стало скучно.
Тихо скрипнула дверь черного хода, люди торопливо втиснулись в теплое чрево доходного дома. На лестнице тускло горела лампочка, а чугунная батарея исходила жаром. Один из солдат подлетел к ней, присел на корточки, громыхнув винтовкой, привалился спиной к раскаленным ребрам и застонал то ли от удовольствия, то ли от боли.
Тут будь, сказал ему морячок. Никого не выпускать и
Никого не впускать, хрипло закончил солдатик давно заученный приказ и оскалился щербатым ртом.
Вот-вот, кивнул морячок, увидел как от промерзшей шинели солдатика повалил пар, зябко поежился и повернулся ко второму служивому:
Митроха, за мной
Митроха помялся, зыркнул на морячка недобро, но винтовку с плеча сдернул.
Морячок бодро взлетел на пролет лестницы, а солдат заковылял по ступеням, опираясь о приклад винтовки, словно о посох.
На площадке была всего одна дверь добротная, обитая ватином и хорошей кожей, с фигурными медными гвоздиками, изящной витой ручкой и отполированной посеребренной табличкой:
«г-н Степанъ Евграфович Околесинъ»
и чуть ниже:
«Дворникъ»
Под табличкой была аккуратно прибита медная стрелка с гравировкой «Крутить для вызова!», которая указывала на барашки звонка.
Морячок крутанул. Потом еще раз. И еще.
Ни черта не слышно!
А может, звонок сломатый, тихо изрек Митроха и подул на замерзшие пальцы.
Это навряд ли впрочем, и морячок уже занес кулак, чтобы стукнуть им в посеребренную табличку, но тут за дверью послышалось «И кто тама?» приглушенно, но вполне отчетливо.
ЧК! рявкнул Митроха так, что моряк даже подпрыгнул от неожиданности. Вызывали?
Ну, наконец-то в замке мягко щелкнуло, дверь бесшумно распахнулась.
Слава богу, граждане-товарищи, а то я уж испереживался весь. Что же долго-то так? на пороге стоял маленький тщедушный старичок с реденькой бородкой и блестящей лысиной.
«Чистый гриб», подумал моряк, который рядом с этим плюгавеньким выглядел даже высоким.
Одет был старичок в добротный гобеленовый жилет, синие в тонкую полоску английского сукна порты, заправленные в начищенные до блеска хромовые сапоги. Из-под жилета выглядывала желтая атласная косоворотка, на жилете блестела дворницкая бляха с выбитым номером.
Нам пролетки не досталось, стал вдруг извиняться Митроха, пехом пришлось
Гражданин Околесин? перебил его моряк.
Так точно! выпрямился, выпятив цыплячью грудь, старик.
Вы телефонировали в ЧК?
Так точно! покосился он на красную повязку на рукаве Митрохи.
Ну и на кой? делово спросил чекист.
Так ведь девка я же дежурному доложился
Какая девка?
А да махнул ручонкой дворник. Пройдемте-с, граждане-товарищи, я покажу-с.
Старичок вышел на площадку, бережно прикрыл дверь и осторожно вставил ключ в замочную скважину. «Как раз на уровне глаз», хохотнул про себя морячок.
А старик повернул ключ в замке и, прислушавшись к работе механизма, остался весьма доволен. Потом аккуратно отодвинул в сторонку дылду Митроху, просочился мимо моряка и начал подниматься вверх по лестнице:
Идемте, граждане-товарищи. Тама она, стерва, на четвертом этаже, поманил он чекистов за сбой.
Морячок поморщился, точно медузу проглотил не любил он дворничье племя. Вспомнились ему мельком те славные деньки, когда капитан второго ранга Колчак позвал его как самого молодого и смышленого в экипаже минера на новенький ледокол «Вайгач». Как напился он тогда от счастья, как рвался в пьяном угаре к возлюбленной своей Татьяне-курсисточке, чтобы попрощаться навек, и как вот такой же сука-дворник как младший полицейский чин сдал его адмиралтейскому патрулю. И ушел Колчак на норд без него
Ну, тот-то помордастей был, отогнал он от себя смутное желание пальнуть из маузера в тощий зад старичку, да чтобы задымились от пули синие старичковы штаны. Тот помордастей и пошел вслед за дворником.
Митроха немного согрелся и уже бодрее пошагал за командиром.
Я, значится, граждане-товарищи, у парадной снежок обмел, торопливо затараторил старичок, привычно оглядывая ступени (все ли с ними в порядке?), окидывая взглядом стены (не пошла ли трещиной краска?) и потолки лестницы (нет ли где ненароком паутины?), котельню затопил, а то вчерась дамочка из восьмого нумера жаловались, что в комнатах прохладно. А Силантий, наш кочегар, еще в январе расчет взял да в деревню к себе подался.
Дворник поднимался все выше по чистой лестнице освещенного и протопленного черного хода.
А где сейчас кочегара-то наймешь? Кочегары нынче во власть Так я все сам все сам. Потом решил запоры чердачные проверить, ну а тут она, аккурат на четвертом, да под чердачным притвором. А замки-то на притворе нетронуты И мимо меня никто вроде не проходил Не местная она. Своих-то я всех Ну я ее попервости прогнать А потом ох, вздохнул старичок. К себе спустился да в чеку позвонил у меня же телефонный аппарат еще с царских времен Я хоть ныне и отстранен в отставку как чуждый алимент, только непорядок это, чтоб в таком-то виде по домам-то шляться. Тут ведь люди порядочные, степенные и детишки проживают. Ну и не стерпел я Вызвал Барышня на станции расторопной оказалась, а вас все нет и нет
Так что случилось-то? моряку надоела эта болтовня.
Так ведь вот-с, граждане-товарищи
Мама родная! вырвалось у Митрохи, и он чуть не перекрестился ненароком.
Ну и че? хмыкнул морячок. Голой девки не видал, че ли?
Такой не видал, разлыбился солдатик.
Да-а протянул морячок, приглядевшись, и на всякий случай потянул за ремешок кобуры маузера.
Вот и я говорю странно енто как-то, поддакнул дворник, отступая за спины чекистов.
Она стояла перед ними. Совсем еще девчонка лет шестнадцати, от силы семнадцати, совершенно обнаженная и совершенно не стыдящаяся своей наготы. Девка как девка Ну голая, ну красивая
Тощевата Но хороша! прошептал Митроха, и тут же простил моряку и злой ветер, и колючую изморозь, стегавшую по глазам, и то, что тот заставил его, совсем промерзшего, подниматься на эдакую верхотуру.
«Кондрат-то, дурак, пущай у батареи греется», вспомнив оставленного на страже патрульного, он украдкой взглянул на темный треугольничек внизу ее живота, покосился на овальчики сосков, потом отвел глаза в сторону и почувствовал как кровь быстрее побежала по его озябшему телу. И непогода вдруг забылась, и стало жарко. Очень жарко.
А вот что действительно поразило морячка, так это ее взгляд растерянный, немного грустный и будто все понимающий и заранее прощающий. Так смотрит младенец на мать, когда та дает ему грудь. Он обхватывает ее ручонками, деловито причмокивает и смотрит, смотрит, смотрит прямо в душу
А еще припомнилась старенькая деревенская церквуха, в которой служил добрый попик отец Онуфрий. И почудилось, будто он маленький, босой и бесштанный снова залетел в эту церковку, да так и застыл, уставившись на икону «Это Казанская божия матушка», тихо сказал ему тогда отец Онуфрий и провел шершавой ладонью по голове будущего «грозы морей» пожалел. И добавил зачем-то: «Я ее в юности сам списывал».
У богоматери были такой же взгляд, как у этой девицы. Не девицы, нет. Девушки Девы
А тепло тут у вас, ляпнул Митроха. Дровами топите?
Пока уголек есть, отозвался дворник, да и на ту зиму, может, хватит А может, и нет, спохватился он, словно почуял отберут, отберут же нехристи! Чем тогда жильцов согревать
Она живая? почему-то шепотом спросил морячок.
Стоит же, не лежит, снова покосился на девушку солдат.
И как она тут? Привел кто? Или сама зашла? А может, снасильничал кто? Обобрал? вопросы чекиста посыпались как из пулемета.
Так чего ты на деда-то? вступился за дворника Митроха. Ты у нее самой спроси.
Повернулся чекист, к девушке шагнул «Не надо!» хотел крикнуть Степан Евграфович, да не успел
А ничего такого страшного и не произошло. Ну или почти ничего. Только девка напряглась, словно морячок переступил невидимую черту. На чекиста зыркнула, потом будто скукожилась, сжалась на миг, и вдруг морячок увидел, как она преображается, наполняется внутренней силой, мужественностью какой-то и напором. Пара ударов сердца, и чекисту пригрезилось, что перед ним стоит сам Колчак.
Нет, конечно же, это была та самая девка телешом и без стыда, только в фигуре ее, в повадке, в манере держать голову морячок сразу узнал адмирала.
Строго взглянула бесстыжая девица на чекиста и вдруг сказала:
Что ж ты, Кузминкин, так меня подвел Напился как порося, дебош устроил. А мне тебя так не хватало там, на норде Vous me décevez.
Потом девка хохотнула и добавила препротивно скрипучим голосом:
А осенью пятнадцатого там, у маяка, в десанте на вражий берег Помнишь, как со страху обосрался, когда зольдатн германский в тебя из карабина пальнуть хотел? Если бы не осечка, не топтать бы тебе, Кузминкин, сейчас русской земли А обдристался ты тогда знатно! Небось, до сих пор в штанах склизко, подмигнула морячку, нос наморщила, словно и сейчас от него тем страхом воняет, и расхохоталась гортанно, гнусно, обидно.