После обхода я позвонила Наташе:
Привет, Карбасова! Ты на работу собираешься?
Нет, а зачем?
Да ты знаешь, мне в отпуск сходить охота.
Ну, раз в отпуск Придется выйти.
Когда, Наташка? Когда осчастливишь?
А тебе разве главный ничего не говорил? Я послезавтра выхожу. Я ему только что звонила.
Нет, серьезно? Господи, какое счастье! Наташенька, я тебя люблю! Жду!
Она хохочет. Бегу к главному, он встречает меня улыбкой:
Извини, дела замотали, забыл тебе сказать: путь свободен, можешь сваливать. Отпускные тебе в бухгалтерии выдадут. Хоть сейчас, хоть завтра. Рада?
Ой, вы не представляете!
Та-ак Выходит, что завтра-послезавтра я могу уезжать. Так что, сначала в Москву либо прямиком из Нижнего во Франкфурт и в Париж? Решаю положиться на судьбу и звоню в авиакассу. На Аэрофлот и Эр Франс на ближайшие два дня билетов до Парижа нет. А Люфтганза радостно сообщает, что именно на завтра у них билетики имеются! Вылет в час дня, через три с половиной часа я во Франкфурте, там перерыв полтора часа между рейсами, потом еще час полетаи я в Париже Нет, это натуральная фантастика. Ай да «птичий бог»! Не иначе он мне ворожит!
Как? Уже завтра? Так быстро? Но у меня еще ничего толком не собрано, как же я успею Может, все-таки повременить?
Ладно, на всякий случай я бронирую билет на Люфтганзу (есть время подумать и, если что, отказаться от билета, а пока пусть он будет, будет, билетик НижнийФранкфуртПариж!), потом бегу в бухгалтерию и получаю свои отпускные. И только начинаю подбирать слова, чтобы уговорить главного разрешить мне с его телефонано за мой счет! сделать один междугородний звонок (мама с папой и Лелька сейчас гостят у тети Любы в Новороссийске) и один международный (сообщить Лере, когда именно прилечу, а то она там вся изнервничалась, в своем Париже, меня ожидая и желая поскорей начинать сватовство), как начинается свистопляска.
По «Скорой» привозят девчонку. Серьезно, именно девчонкулет шестнадцати, не больше. Преждевременные роды, семь месяцев срок. Все бы ничего, разное бывает, но таких дур, как эта молодая мамка, я давно не видела!
Положили мы ее на стол:
Тужься!
Нет, мне больно. Не буду тужиться.
А как рожать собираешься?
Да мне уже неохота рожать. Покурить пустите!
Виталий Ивановичгинеколог нашостолбенел, а мы с Людочкой, акушеркой, вообще чуть не рухнули. Наконец он малость пришел в себя:
Пока не родишь, не покуришь.
Тогда пустите меня к мужу!
А сама колени сжимает, не слушается, бьется, рвется Делать нечего.
Ладно, погоди. Сейчас позовем твоего мужа, он к окошку подойдет, говорит Виталий Иваныч.
«Родилка»-то у нас на первом этаже.
Подошел к окошку «муж». С виду такой же пацан, как и «жена», но мозгов на одну извилину все же побольше:
Нинуль, ты чего буянишь? Ты там смотри, врачей слушайся!
Я курить хочу, а они не дают!
Нинуль, как только родишь, тебе покурить дадут, и пивка я принесу
Мы только переглядываемся.
Поколение «Пепси», бормочет гинеколог. Нет, это поколение «Клинского»! Верите ли, Валентиночка, я всю жизнь пиво любил, а теперь, на старости лет, завязал. Не могу больше видеть, как по утрам мальчишки с девочками в школу идут, и у каждого в руке бутылка, будто соска у дебила-переростка!
Насчет «старости лет» это сильно сказано: Виталию Иванычу, конечно, шестьдесят, но ему все наши пациентки глазки строят, просто не могут удержаться. Наверное, в молодые годы был такой же секс-символ, как Гоша. Ну, тот самый, которому везет в карты.
Но в карты теперь и мне везет, ага!
В это время «Нинуль» начинает дико орать: роды идут своим чередом, вот и головка показалась. Так она знаете что делает? Пытается руками затолкать ребенка обратно в себя! Насилу успеваем ее схватить!
Нет, это просто кино. Причем плохое кино.
Наконец наши мучения с Нинулей кончаются. Ее отвозят в L-клуб. Так мы между собой называем «сомнительное», или обсервационное, отделение . Как правило, там тусуются бомжихи и прочий подобный, поистине сомнительный контингент. Ну а Lот латинского слова lues, зараза. Luesто же, что сифилис. Понятно, почему мы держим эту публику в «сомнительных» отделениях? Береженого бог бережет!
А ребеночек, мальчик, у Нинули родился практически неживой: наверное, легкие слизью забиты. Пытаюсь интубироватьтеперь у нас аппарат ИВЛ, искусственной вентиляции легких, есть, все как у людей! но это безрезультатно.
Дыши! Ты что, охренел? волнуясь, бормочу я и спохватываюсь, что невольно перешла на лексику своей пациентки. Перейдешь тут
Не дышит? спрашивает зав. детским отделением Ольга Степановна. Моя дочка ее тезка, и не зря: именно Ольга Степановна помогала мне разродиться, когда моя Лелька что-то вдруг призадумалась на полпути. Ну, часа три, может, поживет
У меня почти опускаются руки. У Ольги Степановны глазалмаз, она никогда не ошибается. И все-таки я не сдаюсь: делаю кислородную маску, беру дыхательный мешок, качаю, качаю Что бы там ни пророчил «глаз-алмаз», я должна сделать все возможное и невозможное. Потом мы кладем младенца под капельницу, а меня сменяет сестра.
Потому что привезли новую роженицу. Тоже чудачка! У нее схватки еще ночью начались, а она в больницу не поехала, «Скорую» вызывать не стала: мужа ждала, который должен был вернуться из командировки, да задерживался. Ну и дождалась: чуть дома не родила. Повезло: как раз успели на стол, Виталий Иваныч ей только велел: «А ну-ка давай потужься!»и вот он, ребеночек!
Его сразу передают мне. Родился он (вернее, она, потому что это девочка) легко, разрывов у мамочки не было, поэтому кроха никакая не окровавленная, как в кино показывают или в книгах описывают, а беленькая и скользкаяпотому что покрыта такой смазкой, похожей на легкий белый жир.
Я мою малявку теплой водичкой с марганцовкой, обрезаю и зажимаю пуповину, убираю слизь из носа и рта. Малявка молчит. Дети, когда рождаются, не все сразу орут от страха перед новой жизнью. Некоторыетолько после очищения верхних дыхательных путей, вот как эта девочка.
Мамочка волнуется, так и подпрыгивает на столе:
Ну почему она не кричит, доктор? Почему?
И тут я демонстрирую наш любимый профессиональный фокус.
Пока не кричи, говорю, зная, что девулька еще не может издать ни звука. Тихо, тихо Ну а теперь, и незаметно провожу ей по грудине, теперь ори!
Ох, как она заливается криком! Значит, дышит нормально. Мамочка тоже заливаетсяслезами счастья. Я не объясняю, что весь фокус заключается в своевременной тактильной стимуляции. Маленькие секреты большой медицины!
Потом у нас операция. Голова ребенка не проходит, женщина не может разродиться. Приходится накладывать щипцы. Работа есть для всех, со стороны поглядетьжуть что такое. Ребенкамальчишку с необычайно густыми и черными волосами на головушкеедва вытащили и сразу под кислород, в аппарат ИВЛ. Но тут «глаз-алмаз» ничего дурного не пророчит. Да и мне самой кажется, что случай не безнадежный.
Знаешь что? говорит мне тихонько Ольга Степановна. Когда его мамочка от наркоза проснется и немножко очухается, ты ее как-нибудь сюда притащи, хоть на каталке привези, пусть посидит рядышком и с ним поговорит. Ему живо полегчает, вот увидишь!
Я верю. Честное слово, я убеждена, что младенцы еще в мамкином животе все слышат и отличают голос матери от других голосов. Потому что когда они потом орут и вдруг слышат ее голос, то орать начинают потише. Ну ладно, это лирика на грани мистики и фантастики. Вроде моего «птичьего бога»!
Короче говоря, день идет себе и идет, как положено идти дню дежурства. Только плохо, что глаза у меня болят все сильнее. Такое впечатление, что песок в них насыпан. Ну да, я же всю прошлую ночь не спала. И в голове периодически зашкаливает: медвежья шкура под кроватью, эротическая сцена, которую я наблюдаю, стоя за балконной дверью, собачьи требовательные глаза, разинутый в паническом крике вороний клюв, сырая трава газона, красноечерное, четнечет, на рулеточном столе ворох сотенных бумажек, который послал мне «птичий бог»
Но вот наконец-то проходит день и наступает вечер. Тихий вечер! Можно телевизор посмотреть, чайку попить, подремать, мечтая о такой же тихой ночи, когда удастся наверстать упущенное ночью прошлой Благодать божья!
Вот только периодически достает нас один будущий папаша по фамилии Москвитин. Это его супружница должна рожать ночью. Я ему двести раз сказала: «Рано еще, не маячьте тут, не мешайте!» Но разве уговоришь такого твердолобого бычка, к тому же в милицейской форме! Он беспрестанно возвращался и ходил, ходил, топал по приемному покою, хотя ему тоже надо было быть на дежурстве. Иногда, впрочем, подъезжала патрульная машина и увозила Москвитина. Увы, ненадолго! Он вскоре приезжали снова ходил туда-сюда и все прислушивался к чему-то. То ли стоны жены пытался уловить, то ли, может быть, крик ребенка С этими папашами беда одна.
В конце концов наши пациенты, большие и маленькие, уснули. Мы все тоже разбрелись по лежанкам. Я пристроилась во втором корпусе, недалеко от двери. Там у нас в коридоре, неподалеку от родилки, стоит мяконький, удобненький диванчик. У этого дивана что хорошо? Сколько ни лежишьшею не ломит. А с других я вечно с остеохондрозом поднимаюсь. Долго не заспимся, конечно, скоро у Москвитиной начнется
С этой мыслью я крепко уснулачтобы вскоре проснуться и окунуться в самый жуткий и необъяснимый кошмар, какой только можно вообразить.
8 января 1793 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо
О боже О боже мой Мне кажется, на меня обрушился какой-то камнепад событий! Такое, помнится, случилось два года назад, когда я поехала верхом и внезапно начался дождь. Удивительнее всего, что до этого больше месяца с небес не упало ни капли, земля вся иссохла. И в тот день утро началось безоблачное, а потом вдруг заволокло небои полило! Я направила коня (тогда у меня был Фебрыжий, солнечный красавец Феб!) под скалу, на которой прилепилось несколько кустиков. Этот выступ отлично защищал от дождя, земля под ним была сухая. Но дождь не собирался утихать. Нам с Фебом, которого я с трудом удерживала на одном месте, было тесно под выступом, водяные струи хлестали со всех сторон. Мы совсем вжались в скалуи вдруг на нас просыпалось несколько мелких камушков. Феб заволновался, попытался выскочить из-под скалы, но я, глупая, старалась его осадить, а между тем камушки все резвее ползли по стенам и уже побольше, поувесистее. Несколько ударили мне по шляпе и по холке Феба.
Как он перепугался! Как взвился на дыбы! Право, могу сказать, не хвастая, что считаюсь отличной наездницей, однако даже мне едва удалось удержаться в седле.
Феб словно с ума сошел. Не слыша моих окриков и словно не чуя, как натягиваются поводья, он понес меня прочь. «Неужели взбесился?!»успела ужаснуться я. В это мгновение сзади раздался грохот. Обернувшись, я поняла, что если даже мой конь и взбесился, то сделал это очень даже своевременно. Потому что там, за моей спиной, уже не было козырька скалы, под которым мы только что прятались. По склону с вершины катились немалые камни, настоящие булыжники, валуны, и один из них, падая, только что раздробил вдребезги наш спасительный выступ. Если бы не Феб Если бы он не забеспокоился и не помчал прочь
Потом, когда я сообщила Роберу, старшему конюху, об этом случае, он даже покачнулся от ужаса и какое-то время не мог ни слова вымолвить. Но потом обрел дар речи и рассказал, что еще примерно два года назад, когда его проезжал молодой грум, Феб попал однажды под такой же внезапный камнепад и был даже ранен в холку. Наверное, ему запомнился тот случай. Я удивилась, почему раньше ничего не слышала об этом, но Робер сказал, что мы с отцом путешествовали в то время по Италии, а когда вернулись, ранка Феба уже зажила и была не видна под густой гривой.
Я мгновенно вспомнила ту нашу чудесную поездку. Это было в 1789 году. Рим, Венеция, Флоренция Сказочная, вечно цветущая Флоренция Мы вернулись во Францию в конце июляи не узнали Парижа! Бастилии больше нет, на улицах орут опьяневшие от какой-то выдуманной свободы простолюдины, а мой брат, наследный граф Луи-Мишель Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо, отрекся от своего рода, от своего сословия и стал позором семьи.
Боже ты мой, ну что я пишу, зачем? Ведь в моих дневниках двухгодичной давности уже есть запись о том камнепаде, о странном поведении Феба Если я достану старые тетрадки, то найду подробнейшее описание того пугающего события. О, понимаю. Я просто тяну время, чтобы, вспоминая прошлое, не писать о настоящем! Да тогда меня вынес из-под падающих камней Феб. Но кто спасет меня теперь от того града ударов, который обрушивается не на мои голову и плечи, а на мою жизнь?
Вчера я узнала, что лишилась брата. Мы все не сомневались, что тело Луи-Мишеля привезут в родовое гнездо и здесь похоронят в семейном склепекаков бы он ни был, он все же Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо! Однако его друзья-мятежники, революционеры, решили, что это слишком большая честь для старого замка, в котором некогда жила Великая Мадемуазель , где она принимала у себя маршала Тюренна, своего отца, и знаменитую мадам де Севинье, и принца Конде, и своего ненаглядного шевалье де Лозана, которому она в конце концов и подарила Сен-Фаржо и у которого его купил наш предок в 1714 году. А ведь Великая Мадемуазель была также и великой фрондеркойто есть, выражаясь языком современным, революционеркой. Она поворачивала пушки и посылала войска против Мазарини, королевы Анны и маленького короля Людовика XIV Отчего же ее замок не годится для погребения там праха другого революционера, обрекшего на смерть правнука Короля-Солнце?
Я бы поехала в Париж. Я бы забыла все, кроме того, что Луи-Мишельмой брат. Но но егос подобающими почестями, как жертву проклятых контрреволюционеров-аристо! погребут его новые друзья. Его похоронят с воинскими почестями в Пантеоне! А его дочь Луизу-Сюзанну Лепелетье решено взять под опеку Конвента. И это при живой матери, при живых родственниках!
И я пока ничем не могу этому воспрепятствовать. В ближайшие дни я буду занята другими похоронамимой отец не вынес случившегося. Он умер вслед за своим старшим и некогда самым любимым сыном. Не знаю, что именно стало непосредственной причиной этой смерти: то ли убийство самого Луи-Мишеля, то ли его соучастие в убийстве нашего короля.
От второго курьера, того, что привез известие о предстоящем погребении Луи-Мишеля в Пантеоне, стали известны новые подробности и голосования в Конвенте, и того, что произошло затем в ресторанчике Феврье в Пале-Рояле.
Конвент на время превратился в театральные подмостки. Голосование Демократия Насмешка! Это было голосование appel nominal . Все присутствующиебеспощадные и жалостливые, сомневающиеся и уверенныедолжны отвечать на вопрос: жить королю или умереть, публично, под прицелом сотен пар глаз? А между тем подруги Теруань де Мерикур, все эти торговки рыбой, распространявшие вокруг себя мерзкий запах тухлятины, и все эти непотребные женщины разгуливали там и сям, по трибунам и коридорам, с засученными рукавами и подоткнутыми подолами. Они были вооружены саблями, пиками и палками. Зная, что заседание может затянуться, они принесли с собой еду и вино. Пожирая колбасу и запивая ее стаканами вина, с жирными губами и осоловелыми глазами, они тянули свои ручищи с грязными ногтями к ненадежным депутатам и угрожающе шипели:
Или его голова, или твоя!
Что и говорить, присутствие этих фурий, этих ламийнапугало колеблющихся депутатов. И все же, когда они восходили поочередно на трибуну, звучало не только роковое слово «смерть». Некоторые требовали пожизненного заключения. Многие говорили: «Изгнание, все, что угодно, только не смертная казнь!» Многие снова и снова просили узнать мнение народа, просили отсрочки
Робеспьер, конечно, голосовал за смерть. Сиейес тоже. «La mort sans phrases!»выкрикивал он. И Филипп Эгалитеспокойно обрек на смерть своего кузена. Говорят, даже патриоты при роковом слове «La mort!», произнесенном им, покачали головами! Ну и, конечно, член Конвента Лепелетье тоже провозгласил: «Я голосую за смерть тирана!» В итоге короля приговорили к смертной казни с перевесом в один голос.
Чей именно это был голос, интересно знать? Брата короля? Или моего брата?
Как только председатель суда Верньо неожиданно скорбным голосом произнес: «Заявляю от имени Конвента, что наказание, к которому присужден Луи Капет, смерть!»и подружки Теруань де Мерикур радостно завопили, а с галерей, где сидели любовницы д'Орлеана-Эгалите, донеслись шумные рукоплескания, Луи-Мишель вышел из зала, снял шапочку члена Конвента, обтер потный лоб и торопливо зашагал вдоль ограды Тюильри, спеша в Пале-Рояль. По улицам клубилась толпа, не зная, что сквозь нее пробирается человек, чье слово, быть может, определило участь короля Франции.