Мистер Гейст. Входите.
Я стоял в холле, ожидая, когда глаза свыкнутся с сумраком.
Я предложила бы вам снять куртку, но, возможно, вы захотите остаться одетым. Боюсь, в доме холодновато. Ну-с, прежде чем мы пойдем дальше, позвольте к вам приглядеться.
Я занялся тем же самым. Лет ей было, как мне показалось, около семидесяти пяти, хотя темнота основательных заключений сделать не позволяла. С определенностью я мог сказать лишь одно: когда-то она была на редкость красива и немалую часть красоты сохранилалицо в форме сердечка, влажные, быстрые глаза. Я прищурилсяуж не зеленого ли они цвета?
Выглядите вы довольно прилично, сказала она. Грабить меня не собираетесь, нет?
Это в мои планы не входило.
В таком случае будем надеяться, что ваши планы не изменятся, а? Она усмехнулась. Пойдемте.
И она пошла по скрипучему полу, оставляя за собой шлейф ароматов. Дома Новой Англии нередко оказываются перетопленными до духотыте, кто там жил, поймут меня, и очень часто я, входя в такой дом с холода, немедля покрывался потом. Здесь же мне пришлось застегнуть молнию на куртке. Хозяйка дома остановилась, услышав, как она вжикнула, улыбнулась, словно извиняясь.
Да. Должна попросить у вас прощения. Мое состояние ухудшается от тепла. И от яркого света, бывает, тоже. Надеюсь, вам будет здесь не слишком неуютно.
Мы вошли в изысканно обставленную гостиную. Две бледно-розовые софы расположились лицом одна к другой, перпендикулярно камину, перед которым лежал ковер. В середине комнаты стоял низкий стеклянный стол, а на немблюдце с полупустой фарфоровой чашкой. Плотные шторы не пропускали сюда никакого солнечного света, комната освещалась только двумя настольными лампами с абажурами в китайском стиле.
Вы, наверное, не отказались бы от чая?
Да, это было бы замечательно, спасибо.
Присаживайтесь, пожалуйста. Я сейчас принесу, это недолго.
Глядя ей в спину, я гадал, о каком «состоянии» она говорила. Выглядела она вполне здоровой. Походка у нее была медленная, но не затрудненная, а просто грациозная. Походка женщины, привыкшей к тому, что ее ожидают, неторопливость, исполненная чувства собственного достоинства. Поверх платья с цветочным рисунком был надет кремовый кардиган, и, когда она повернулась ко мне спиной, я увидел, что белые волосы ее собраны на затылке в опрятный узел и заколоты жемчужной булавкой, напомнившей стрелки остановившихся на двенадцати часов. Единственной ее уступкой неофициальности нашей встречи была пара шлепанцев, легонько хлопавших при ходьбе.
Глаза уже привыкли к полумраку, и я смог оглядеться. Помимо двери, в которую мы вошли, здесь было еще двеодна наверняка вела к кухне, другая открывалась в еще более глубокую темноту. Гостиная, выдвинутая к фронтону дома, оставляла место для столовой, где что-то поблескивало даже в темноте.
Больше всего поразило меня отсутствие фотографий. У кого же нет на каминной полке портретов матери и отца? Супруга или супруги? Детей? Друзей, наконец. А на этой стояли только керамические часы. Да и стены были почти голы. У двери, в которую вышла хозяйка дома, висела знаменитая литография Одюбона, изображающая каролинского попугаяв природе вымершего, но выжившего в искусстве, зеленая, красная и желтая краски словно вибрировали, и казалось, что птица вот-вот вскрикнет. Рядом с литографией разместился ночной морской пейзажчерное небо и черные волны.
Я услышал приближающиеся шаги.
От подушек софы, на которую я опустился, легко повеяло духами.
Она вручила мне второе блюдце с чашкой.
Не знаю, что вы предпочитаете, поэтому вот вам лимон, а вот сахар. Если хотите молока, я принесу.
Нет, все замечательно, спасибо.
Пожалуйста, пожалуйста. Она уселась напротив меня, пододвинулась поближе к своему чаю. Осанка у нее была безупречная. Надеюсь, нашли вы меня легко.
Да.
И затруднений не испытали.
Никаких.
Превосходно. Я отметила вашу пунктуальностьдобродетель, ныне прискорбно редкую.Der erste Eindruck zählt, ja?
Немецкий заслужил дурную славу языка одновременно и резкого, и тяжеловесного, но ее выговор был легким, балетным; мне все еще не удалось понять, из каких мест мог он происходить. Английскиеshallиshantвыглядели у нее не столько аффектированными, сколько заученными, и я погадал, воспитывали ее британские гувернантки или она просто получила образование за границей. Впрочем, пока я не зашел в моих домыслах слишком далеко, хорошо бы
Не хочу показаться грубым, сказал я, но я все еще не знаю вашего имени.
Она рассмеялась.
Как странно. Опять-таки, извините. Похоже, у меня смерзлись мозги. Альма Шпильман.
Рад знакомству с вами, мисс Шпильман.
Взаимно, мистер Гейст. Простите, что была так резка по телефону. Увы, это моя дурная привычка. Я помню времена, когда и короткий разговор стоил огромных денег. Когда я была в вашем возрасте Она примолкла. Ох. Мне вовсе не хочется оказаться одной из старух, каждый рассказ которых начинается со слов «когда я была в вашем возрасте».
Я улыбнулся.
Так о чем же вы хотели со мной беседовать?
Ну, отправные точки всегда найдутся. Да? Для философа никакая тема не бывает запретной.
Только не считайте себя обязанной разговаривать со мной о философии.
Я и не считаю, нисколько, сказала она. Однако в этом и состоит причина, по которой я вас сюда пригласила. За годы моей жизни я успела свести знакомство со многими философами. Можно сказать, что я и сама отчасти философ. Однако теперь наткнуться на одного из них отнюдь не просто, они так же редки, как знание пунктуации. До вас мне успели позвонить два киношника, три писателя, лингвист и некто, обучающийся на лесовода. Все, подобно вам, из Гарварда, хотя вы первый, кого я пригласила к себе. Думаю, это наказание мне за то, что я поместила мое объявление встуденческойгазете. Я ошибочно полагала, что так удастся обратиться к публике более утонченной.
Что же вас в них не устроило?
То, что все они были чудовищно глупы.
Это плохо, сказал я.
Для нихда, плохо, и даже очень. Быть тупицейужасно, вам так не кажется?
Да
Похоже, вы так не считаете.
Нет, почему же
Во всяком случае, у вас имеются оговорки.
Я пожал плечами:
Не уверен, что я вправе
Пф! Прошу вас, мистер Гейст. Я попросила вас прийти сюда не для того, чтобы вы повторяли, точно попугай, мои соображения.
Видите ли, сказал я, есть люди, которые считают разум своего рода проклятием.
И вы тоже?
Я? Нет. Вернее сказать, не всегда.
Но все же бывает, так?
Думаю, каждому из нас выпадают мгновения, когда мы сожалеем, что не способны заставить наш ум замолкнуть.
Но ведь на то и существует вино, сказала она. А вам нравится делать это, мистер Гейст? Заставлять ваш ум замолкать?
Горло мое сдавила жалость к себе, я едва удержался, чтобы не поплакаться на Ясмину, на мою забуксовавшую в отсутствие руководителя карьеру, на то, что я и сюда-то пришел ради денег на пропитание. Но я снова пожал плечами:
Вы же знаете.Angst.
Да, я был прав, глаза у нее зеленые, однако, когда она улыбалась, цвет их менялся, или мне так показалось?
Ну, тогда все в порядке. То, что вы несчастны, у меня никаких возражений не вызывает. Это сделает вас более интересным собеседником. В том-то и была общая беда ваших предшественников. Все они казались неправдоподобно жизнерадостными.
Я усмехнулся:
Уверен, они считали, что ведут себя как полагается.
О да. Таковы американцы. А вот венцы в счастливые концы не верят.
А я-то все гадал
О чем?
О вашем акценте. Решил, что он, скорее всего, швейцарский.
Она приняла оскорбленный вид:
Мистер Гейст!
Я извинился, по-немецки.
У вас хороший выговор. Чистый. Я просто обязана спросить, где вы его приобрели.
Прожил полгода в Берлине.
Ладно. Я и это не буду ставить вам в вину.
А вот в Вене не был ни разу, добавил я.
Съездите непременно. Единственный стоящий город на свете. Она улыбнулась. Ну хорошо. Давайте обсудим следующее: каким лучше бытьсчастливым или умным?
Давненько не вел я разговоров, подобных тому, что состоялся у нас с Альмой в те послеполуденные часы. Методичным этот разговор не был. Мы вовсе не стремились прийти к каким-то выводам, заключениям. Напротив, наша беседа представляла собой великолепно хаотичный каскад мыслей, метафор, аллюзий. Ни я, ни она не держались твердых позиций, нам довольно было возможности жонглировать словами, порой в поддержку, порой в опровержение той или иной мысли. Я цитировал Милля. ОнаШопенгауэра. Мы спорили о том, может ли человек утверждать, что он счастлив, не имея ни малейшего представления об истине. Мы обсуждали концепцию «эвдемонии», посредством которой греки описывали и состояние счастья, и совершение добродетельных поступков, а потом переходили к спору о добродетельности этики, системы ценностей, которая опирается на развитие характера, в противоположность деонтологии, опирающейся на универсальные заповеди (например, «не лги»), и консеквенциализму, который ставит во главу угла полезность, счастье, порождаемое действием.
То был лучший разговор, в каком мне довелось участвовать за долгое уже время, и лучший, главным образом, потому, что никакой цели, кроме разговора как такового, он не имел. И по ходу его выявились три касавшихся Альмы факта. Первый: она обладала жестоким остроумием; второй: она, судя по всему, прочитала все серьезные работы философов континентальной школы, увидевшие свет до 1960-х; и третий: ей страшно нравилась роль провокатора. В итоге у нас получился не забег, но танец: мы описывали друг вокруг дружки круги, и каждая из наших идей рождала десяток других. В конце концов Альма остановилась.
Я провела восхитительный вечер, мистер Гейст. На сегодня давайте наши дебаты закончим. А теперь, прошу вас, подождите немного.
Она вышла, я взглянул на часы и с изумлением обнаружил, что прошло уже два часа.
За ваши труды, сказала она, протянув мне чек на сто долларов. Надеюсь, этого достаточно.
Строго говоря, я не считал, что вообще заслужил какие-то деньги. Плата за приятно проведенное время показалась мне неправильной. И хотя спорить с Альмой я не могво-первых, это было бы дурным тоном, во-вторых, я нуждался в деньгах, но все же решил, что простенькая имитация нежелания принять их будет нимало не лишней.
Это слишком много.
Глупости. Мы сможем увидеться завтра? В то же время?
Я согласился без каких-либо колебаний. Она была такой интересной, такой европейкой, что я с трудом подавил желание поцеловать ей руку.
Вы позволите задать вам вопрос? спросил я.
Прошу вас.
Я рад знакомству с вамиочень. И тем не менее считаю необходимым спросить, почему вы решили, что я заслуживаю доверия? Я хочу сказатьвы же не часто, надеюсь, поступаете так: раскрываете дверь дома перед незнакомцами.
Я нахожу вашу заботу обо мне очень трогательной, мистер Гейст. Однако беспокоиться вам не стоит, я хорошо разбираюсь в людях, даже по телефону. Цвет ее глаз опять изменился. Ну и естественно, у меня имеется пистолет.
Она подмигнула мне и закрыла дверь.
Глава седьмая
И снова должна похвалить вас за пунктуальность, мистер Гейст.
На сей раз чай уже ожидал меня, однако хозяйка не выставила на стол сахарницу, но положила на край моего блюдца один кусочек сахараименно таким я ограничился днем раньше. Мы уселись на прежние наши места, она опустила руки на колени.
Итак, произнесла она. О чем поговорим сегодня?
Вынув из кармана листок бумаги, я сказал:
Я взял на себя смелость составить список тем, которые могут, по моим представлениям, заинтересовать вас.
Она надела очки для чтения, молча пробежалась глазами по списку.
Вижу, в вас развита духовная сторона личности. На американском философском отделении это может оказаться серьезной помехой.
Может.
Возможно, вы согласитесь поделиться со мной сутью ваших исследований. Вы ведь, надо полагать, пишете диссертацию, да?
Это верно
Она взглянула на меня поверх листка:
Обсуждать ее со мной вы вовсе не обязаны. Я собираюсь предоставить вам полную свободу действий.
Я не любил распространяться о моих неудачахда и кто это любит? и если бы подобный вопрос исходил от кого-то другого, просто сменил бы тему. Но думаю, сама новизна наших дружеских отношений разоружила меня.
В данный период все застопорилось, сказал я.
Понимаю.
Мне потребуется какое-то время, чтобы обдумать все заново. Однако рано или поздно я к ней непременно вернусь.
Разумеется Могу я спросить, чему она посвящена?
Всему, ответил я. И, следовательно, ничему.
Она улыбнулась.
Начиналось все хорошо. Но со временем диссертация несколько разрослась.
Насколько сильно?
В нынешнем ее виде она состоит примерно из восьмисот страниц. Я понимаю, добавил я, это подлинная беда.
В написании большой книги нет ничего дурногопри условии, что у ее автора находится что сказать.
Верно. Но у меня-то как раз и не нашлось. Я помолчал. Я оказался в своего рода творческом тупике.
Она легонько кивнула.
А как же ваши профессора? Разве они не помогают вам советами?
Мне некого винить. Я сам позволил делу зайти в тупик, значит, сам и виноват.
Так соберитесь с духом и выйдите из него. Вы же умный молодой человек.
Это вы моему научному руководителю скажите. Вернее, как она себя именует, «так называемому научному руководителю».
По-моему, гордиться ей нечем. Взялась руководить, так руководи.
Она не была моим руководителем с самого начала. А человек, с которым я тогда работал, относился ко мне очень хорошо.
Альма приподняла одну бровь.
Его свалил удар, пояснил я.
О, произнесла она. Какая жалость.
Да, я тоже так думаю. Так или иначе, с Линдойэто моя нынешняя руководительницаотношения у меня не сложились. Однажды она даже попыталась убедить меня перейти на другое отделение.
И на какое же?
По-моему, ей это было не важнолишь бы я на ее не остался.
Совершеннейшее безобразие.
Уверен, с ее точки зрения, такое предложение было полностью оправданным. Другое дело, что в выражениях она не стеснялась. Она вообще женщина не из приятных.
Судя по вашему рассказу, женщина она просто ужасная.
Спорить не стану.
Я бы с большим удовольствием сломала ей ногу.
Ну, это, пожалуй, лишнее, у нее и так паралич нижних конечностей.
А, сказала Альма. В таком случае я, пожалуй, ограничилась бы рукой.
Я улыбнулся.
Но все же тема у вас былакогда-то.
Я кивнул:
Свобода воли.
Она восторженно вскрикнула, захлопала в ладоши:
Мистер Гейст. Мне придется попросить вас подождать немного.
Альма выскользнула из комнаты в темный, уходивший в глубь дома коридор и скоро возвратилась с тонкой, переплетенной в кожу книжкой.
Результатмоихскромных усилий, сказала она, протянув книжку мне.
Я не без затруднений, но перевел с немецкого название, стоявшее на титульном листе: «Прагматическое обоснование понятия онтологической свободы воли». Под именем Альмы имелась приписка о том, что данный документ частично удовлетворяет требованиям, предъявляемым к докторской диссертации отделением философии Фрайбургского университета; 23 марта 1955.
Увы, к защите ее так и не допустили. Но, если не считать нескольких библиографических заметок, она полностью завершена.
Даже если бы мне хватило знания языка, чтобы начать читать диссертацию, не сходя с места, я этого делать не стал бы, сочтя нарушением правил приличий. И потому всего лишь бегло просмотрел введение.
Выглядит все очень интересно.
Ну вот еще! Вы просто льстите старушке.
Я был бы рад как-нибудь прочитать ее.
Ну, возможно, настанет день, когда ваше желание исполнится.
Она улыбнулась, протянула руку. Я вернул книжку, и Альма положила ее на софу рядом с собой.