Шепард РифкинДамские пальчики
I
В лаборатории, куда я привез четыре килограмма героина, меня ждала записка: «Инспектор Санчес, немедленно свяжитесь со старшим инспектором».
Уже восемнадцать часов я не смыкал глаз. Я купил наркотик и произвел арест, к которому готовился более трех месяцев. Это был Томми Ло Скальцо, оптовый торговец героином в восточном Гарлеме. Его телохранитель так искромсал ножом мою левую ладонь, что пришлось наложить шестнадцать швов. И все же мне удалось защелкнуть наручники на Ло Скальцо и его головорезе. Теперь единственным моим желанием было уснуть и не просыпаться часов этак двадцать пять.
Однако немедленно на языке полицейских вовсе не означает через десять минут, через пять или через минуту. Немедленно значит немедленно.
Я заявился в центр, как был: в кричащем костюме из итальянского шелка, в итальянских остроносых ботинках и с пышными бакенбардами. Признаться, в таком виде я сильно смахивал на какого-то хлыща; если бы такой тип вдруг женился на вашей дочери, это вызвало бы у вас неодолимое желание тут же повеситься в чулане. Но в роли фрукта, готового выложить кругленькую сумму за героин, я был просто великолепен. Тем более что меня зовут Пабло Санчес и я свободно говорю по-испански. Деньги я вернул. Двенадцать тысяч долларов из казны - дело серьезное.
Нелегко было управлять одной рукой «олдсом», которому уже пять лет. Но я справился и сумел избежать страстного поцелуя с другим водителем.
Я поднялся по широкой лестнице, вдоль которой на стене висели медные таблички с выгравированными именами полицейских, погибших при исполнении служебных обязанностей. Я был не брит, и офицеры, собравшиеся в приемной, посмотрели на меня с неодобрением.
Старший инспектор в табели о рангах стоит двумя строками ниже комиссара. Над ним лишь генеральный инспектор. Официально он занимает должность заместителя генерального инспектора. Зовут его Хенрехен. Увидев меня, он воздержался от приветствия. Я последовал его примеру.
- Садитесь, - произнес Хенрехен.
Я уселся. Инспектор, склонив голову над столом, сделал вид, что чрезвычайно занят. Шесть лет назад меня приняли в особую бригаду. Тогда я еще учился в Полицейской академии. Мне удалось разоблачить одного парня, который брал взятки у молодчиков, занимавшихся рэкетом в номерах в восточном Гарлеме. Кто это был? Племянник Хенрехена, служивший в полиции нравов. Его тут же вышвырнули из полиции, а я получил повышение, но не по рекомендации Хенрехена.
Спустя три месяца во время патрулирования по городу я засек двух громил, выскочивших из маленького магазинчика. Они убили владельца. Мне повезло: я застрелил одного из них, ранил другого, но и сам получил пулю в ногу. Я был отмечен в рапорте и получил чин инспектора третьего класса. После этого меня перевели в бригаду по борьбе с наркотиками. Здесь я в скором времени создал собственную сеть осведомителей и через два года был уже инспектором второго класса. И вот теперь, спустя четыре года, я, инспектор первого класса, сижу напротив Хенрехена, меня ужасно беспокоит рука, а помочь мне может только таблетка аспирина, до которой еще нужно добраться.
Решив наконец, что достаточно меня помучил, Хенрехен отодвинул бумаги в сторону и зажег сигару.
- Только что звонили из лаборатории, - сказал он с довольным видом; значит, жди неприятностей. - Сообщили результаты анализа.
- Бьюсь об заклад, что у меня обнаружили оспу.
- В некотором роде. Те четыре килограмма героина, которые вы купили, - Он вновь зажег свою сигару. Эти дешевые сигары он покупал в итальянской лавочке на Бакстер-стрит. У них было одно забавное свойство: они беспрерывно гасли. Хенрехен наслаждался, заставляя меня ждать. Я демонстративно поставил локоть на подлокотник кресла, удерживая руку в вертикальном положении. - Так вот, этот героин - всего лишь сахарный песок.
Итак, три месяца работы псу под хвост. Весь мой урожай - несколько шрамов на ладони.
- Сойдет для кофе, - сказал я.
- Я подумал, что вы должны узнать об этом первым, - добавил Хенрехен.
- Премного вам благодарен, - ответствовал я.
Он выдвинул ящик своего стола и достал два пластиковых пакета. В одном из них находилась маленькая коробочка, в которой могли бы поместиться наручные часы. Она была завернута в коричневую бумагу и перевязана бечевкой. В другом оказалась такая же коробочка, но уже открытая. В пакете, кроме того, были оберточная бумага, бечевка и кусок грязной ваты. Хенрехен поднялся.
- Следуйте за мной, - сказал он.
Я последовал за ним по коридору. Мы направлялись к кабинету комиссара. К нему мне еще не доводилось заглядывать. Кабинет шефа находился всего в восьми метрах от нас, и я не успел поразмышлять о цели нашего визита. Я пребывал в полном неведении.
Мы пересекли прихожую и вошли в зал заседаний. Посреди зала стоял гигантский стол красного дерева. На стене висел портрет Теодора Рузвельта в полный рост. Он был единственным комиссаром полиции, который стал президентом. Полицейские до сих пор не могут прийти в себя.
Хенрехен постучал в последнюю дверь. Наиблагороднейший из голосов пригласил нас войти.
Комиссар Хаскет Уилсон был выходцем из очень хорошей и очень старой нью-йоркской семьи. Я тоже родился в Нью-Йорке, но в семье, поселившейся здесь совсем недавно, поэтому у меня отсутствует врожденное высокомерие. Уилсон вращался в высоких политических кругах и любил даже в прохладную погоду держать окно широко открытым. В руках он держал клюшку для гольфа. Это был прекрасный администратор. Хенрехен продемонстрировал свою тактичность, молча ожидая, когда комиссар закончит упражнение. Мы проводили глазами шар, который, прокатившись четыре с половиной метра, взлетел по наклонной доске и скрылся в специальной чашечке.
- Инспектор Санчес, - сказал Хенрехен.
Я бы уж точно прервал занятие комиссара. Хенрехен положил оба пластиковых пакета на стол. Комиссар поставил на пол другой шар и ловко отправил его в лунку.
Наконец он сложил свой комнатный набор для игры в гольф и предложил нам сесть. Затем, открыв один из пакетов, вытряхнул его содержимое на стол. Коробка, кусок коричневой оберточной бумаги, обрывок веревки, кусочек ваты с пятнами крови.
- Эту коробочку принесли со вчерашней почтой, - сказал он. - Если бы я знал, что в ней, то вскрыл бы ее с большей осторожностью. Я, например, всегда развязываю узлы и просто не могу себе позволить разрезать бечевку. Частенько выбрасываю ее, но резать все же не могу. Иногда я даже сохраняю кусок веревки. Так вот, вчера, открыв коробку, я обнаружил внутри женский указательный палец. И сразу вызвал инспектора Хенрехена. По его мнению, это может быть шуткой какого-нибудь студента-медика.
- Но почему посылку отправили именно вам? - спросил я.
- Вот именно. Меня это тоже интересует. Между прочим, палец удивительно ухоженный, холеный. Он не мог принадлежать какой-нибудь нищенке из приюта. Не понимаю, каким образом студент мог бы это достать. - Последовала пауза. - А сегодня, как видите, я получил вторую коробку. Я решил не прикасаться к ней, позвонил инспектору Хенрехену, и он посоветовал обратиться к вам.
Благодарствуйте!
- Где же палец? - поинтересовался я.
- Мы отправили его в морг.
Комиссар выдвинул ящик стола и вытащил пару тонких хлопчатобумажных перчаток.
- Я попросил принести мне эти перчатки, - сказал он.
Надев их, я почувствовал, как в моей груди растет уважение к высшим классам.
Некоторое время мы рассматривали коробку. Я продлил паузу, разглаживая перчатки на руках. Я бы дорого дал за то, чтобы оказаться сейчас на факультете права и волноваться лишь об экзамене по римскому праву.
Хенрехен откашлялся и с нескрываемым удовольствием объявил:
- Вам и карты в руки!
II
Длина коробки составляла десять сантиметров, ширина - пять, толщина - три. Слово «комиссару» было вырезано из заголовка какой-то статьи в «Нью-Йорк таймс». Отправили посылку вчера, в пять вечера, с Центрального вокзала.
Коробка была завернута в обычную темную оберточную бумагу и перевязана белой бечевкой. Я внимательно обследовал узел.
- У комиссара есть и другие дела, - сказал Хенрехен. - Что вы там ищете?
- Адрес отправителя, - ответил я.
- Если инспектору Санчесу поручено это дело, - сказал комиссар, - то я думаю, нужно позволить ему делать все, что он сочтет нужным.
Я почувствовал себя гораздо уверенней.
- Господин комиссар, - спросил я, - узел на первой посылке был таким же?
Комиссар, к сожалению, этого не помнил. Да и слаб он был по части узлов.
Узел, которым была завязана бечевка, имел одну особенность: чем больше на него нагрузка, тем крепче он затягивается, но в то же время его можно легко развязать. Я развязал его без труда.
Я отложил бечевку в сторону. Упаковка была выполнена с мастерством опытного продавца - ни сантиметра лишней бумаги. Нужный кусок, видимо, отрезали от рулона ножницами.
Человек, упаковавший посылку, обладал врожденной аккуратностью.
Собравшись с духом, я приподнял крышку. На окровавленном кусочке ваты покоился женский безымянный палец. У основания он был охвачен широким золотым кольцом.
- Господи! - воскликнул Хенрехен.
Комиссар слегка позеленел и отвернулся к окну, подтвердив тем самым истину, что карьеру нужно начинать с низшей ступени.
- Думаю, не стоит пока извещать прессу об этом деле, - сказал комиссар. - Вы все еще полагаете, что это шутка?
- Нет, - ответил Хенрехен.
- Инспектор Санчес!
- Слушаю вас.
- У меня есть предположение. Единственно возможное.
- Какое же, господин комиссар?
- Я полагаю, что эта женщина еще жива. Я полагаю, что каждый день ей будут отсекать палец и посылать его мне. Я полагаю, что вы отыщете ее, если то, что говорил мне о вас инспектор Хенрехен, соответствует истине. Желаю удачи.
- Я должен идти, господин комиссар, - сказал Хенрехен.
Выходя, он сосредоточенно искал в своих карманах сигару.
Я задержался, чтобы забрать свое маленькое сокровище. Указательный палец был в морге. Вообще говоря, смерть в Нью-Йорке организована прекрасно. Скажем, вы потеряли на улице палец, если кто-нибудь его подберет, он непременно попадет в морг.
Наконец я вышел и побрел по коридору.
Морг расположен в кокетливом здании неподалеку от больницы Бельвю. Много стекла, море искусственной зелени, фотографии цветов над скамейками, на которых беззвучно плачущие несчастные женщины ожидают опознания.
Я направился в справочное бюро. Это тесная комнатка рядом с центральным входом. Из окна открывается чудесный вид на психиатрическое отделение больницы Бельвю.
Талли уже снял отпечаток с указательного пальца, сделал фотографии и произвел остальные необходимые процедуры. Я вручил ему вторую коробку вместе с содержимым и предупредил, что вернусь за результатами, как только поговорю с доктором Альтманом.
Альтмана я нашел в подвале. Разжигая сигару, он наблюдал, как санитар закрывает одну из ячеек с телом. Вид у него был такой, будто на каталке лежала не молодая девушка, проглотившая тридцать таблеток снотворного, чтобы решить разом все проблемы, а шестьдесят килограммов буженины.
- Что-то тебя не видно в последнее время, - сказал Альтман.
На его руках все еще оставались окровавленные резиновые перчатки. Он курил. Я мельком взглянул на привлекательное лицо девушки и склонил голову. Альтман пожал плечами.
- В Бельвю ей сделали промывание желудка, - сказал он, выдохнув густое облако дыма. - Слишком поздно. Я сделал вскрытие, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь кроме снотворного.
Я отвел глаза от его красных перчаток.
- Тебя совсем не видно, - повторил он.
- Не так уж часто я убиваю, - сказал я.
Истинно так. Если мне удавалось приблизиться к преступнику, я предпочитал укладывать его ударом рукоятки пистолета в висок.
- Заходи почаще, - сказал Альтман.
Я никогда не понимал его изысканного юмора.
- Обязательно. Ты видел палец, который прислали сюда вчера?
Он качнул головой.
- Когда его отсекли, женщина была жива?
Он вытащил палец из морозильника.
- Не знаю. Это невозможно определить. - Он поднес палец к носу и принялся водить им справа налево, будто у него в руке была сигара высшего качества, ароматом которой он хотел насладиться перед тем, как закурить. - От него не пахнет формалином, - сказал он, - Но это значит всего лишь, что взяли его не в медицинском институте. Сказать точно, была ли женщина мертва, я не берусь.
Я спросил, какой наркоз - местный или общий - был дан в момент ампутации пальца. Альтман ответил, что не может сказать наверняка.
- Это два разных анализа, - сказал он. - Я могу сделать только один.
- Не понимаю.
- Мне не хватит тканей на два теста, - сказал он. - Я вынужден применить метод разрушения. Другими словами, изрубить палец.
- Изрубить палец?
- Вот именно. Как гамбургер. Таким образом я смогу выяснить, применялся ли общий наркоз. Но палец будет совершенно испорчен.
- Тогда я останавливаюсь на местном наркозе.
- Прекрасно, - сказал он, взял палец и направился к устройству, сильно напоминающему мясорубку.
- Пожалуй, я дождусь результата внизу! - крикнул я ему.
Я уселся за столом Талли и принялся читать «Дейли ньюс». Однажды я спросил у него, почему он никогда не читает «Таймс».
«Зачем же ее читать, - ответил он, - если они не напечатали ни одной фотографии полицейского?»
Через десять минут зазвонил телефон. Это был Альтман. Он торжественно объявил, что сегодняшний день оказался для меня счастливым. Женщине был сделан укол новокаина.
Неужели правда счастливый день? Вначале я лишь предполагал, что женщина была жива во время ампутации. Теперь это стало вероятным. В противном случае, зачем вводить новокаин? Итак, речь больше не шла о шутке студента-медика. Автор подобной шуточки не иначе как буйный помешанный, гуляющий на свободе.
Осталось только отыскать сумасшедшего, который живет недалеко от Центрального вокзала, - в Нью-Йорке или, может быть, в маленьком пригороде, где я могу спросить у почтового служащего, не помнит ли он о двух маленьких бандеролях, отправленных в течение двух дней. Довольно редко кто-нибудь запоминает отправителя. Скорее всего, он живет где-то в районе Нью-Йорка и может легко добраться до города.
Предположим, что наш приятель живет в радиусе восьмидесяти километров от Нью-Йорка. Значит, нужно всего лишь отыскать его среди тринадцати миллионов жителей. Да уж, если везет, так везет.
Я забрал у Талли отпечатки пальцев и фотографии.
- Конечно, никаких шансов определить хозяйку? - спросил я.
- Никаких. Вот если бы были образцы для сравнения
- Но ведь можно попробовать?
- Предположим, ты хочешь найти эту женщину по отпечаткам пальцев, - сказал Талли, разворачивая «Дейли ньюс». - Мы отсылаем отпечатки в ФБР, в Вашингтон. Мы говорим, что будем очень признательны, если они отыщут их владельца. Знаешь, что они ответят? Они ответят, что заставят работать весь свой штат круглые сутки в течение ну, скажем тридцати лет. И тогда, может быть, найдут. Но только если эти отпечатки зафиксированы в картотеке. Ведь у массы людей никогда не брали отпечатки пальцев.
Я расписался в получении пальца и унес его в свинцовой коробочке. Оказавшись на улице, я глубоко вдохнул.
Как всегда, атмосфера была наполнена пылью и выхлопными газами. Но я ощущал эти ароматы, а значит, жил. Такие мысли приходят мне в голову каждый раз, когда я выхожу из этого гиблого местечка.
Подойдя к машине, я принялся размышлять о своем физическом состоянии. Рука невыносимо ныла, я хотел спать, а мой мозг был похож на двигатель, слишком долго проработавший без масла. Если бы я сел за руль, то обязательно впилился бы на своем «олдсе» в какой-нибудь столб.
Такси я поймал моментально. Это одно из преимуществ района, где располагается морг. К трем часам дня здесь всегда останавливается такси, из которого выходит заплаканная женщина. Я благополучно добрался до полицейской лаборатории.
Келси я отыскал в одной из комнатушек. Он кипятил какую-то коричневую жидкость в сосуде странной формы, внимательнейшим образом наблюдая за процессом кипения. Жидкость наполняла комнату чайным ароматом.
Я вывалил на стол свои трофеи: коробки, оберточную бумагу, бечевку, безымянный палец, золотое кольцо с этикеткой, окровавленную вату.
- У меня для тебя поистине загадочное дело, - сказал я.
- В стиле Конан Дойля?
Келси настолько увлечен медициной, что, наверное, придется выносить его из лаборатории, когда ему стукнет девяносто. Он даже держит в шкафу раскладушку - на случай, если какое-нибудь дело его слишком заинтересует. Я кратко обрисовал ему ситуацию.
Глаза у него стали круглыми, как плошки.
- Я еду к себе вздремнуть, - сказал я. - Вернусь через шесть часов.
- Через четыре.
- Хорошо, через четыре.
Глаза у меня закрывались сами собой. Я поймал такси. В нем и уснул. Когда мы добрались до моего убогого холостяцкого жилища недалеко от Левингтона, шофер разбудил меня нежным прикосновением, - должно быть, обнаружил у меня на поясе кольт тридцать восьмого калибра. Все же профессия полицейского дает иногда определенные преимущества.
III
Забросив свои шмотки в угол и сбрив бакенбарды, я залез под душ. Потом проглотил четыре таблетки аспирина, запил их двойным скотчем и рухнул на кровать.
Через двадцать минут боль немного утихла, и я уснул.
Будильника я не услышал. Зато услышал телефонный звонок. Это был Келси. Я сказал, что выезжаю через минуту. На этот раз я оделся должным образом: плечевая кобура, серый твидовый костюм и пара удобных темных туфель. Когда приходится проводить целый день на ногах и иногда переходить на хорошую рысь, такие башмаки незаменимы. Конечно, они не сшиты на заказ, как, например, ботинки комиссара, но все же я заплатил за них тридцать долларов.
Когда-то мне сказали, что я похож на преподавателя английского языка в хорошем колледже. Я принял это за комплимент. А вот Хенрехен с присущей ему деликатностью заявил, что я смахиваю на голубого. Вряд ли. Я вешу восемьдесят пять килограммов. Мой рост - метр восемьдесят два. У меня голубые глаза. Люди удивляются, узнав, что моя фамилия Санчес. Мы выходцы из северной Испании, где у многих светлые волосы и голубые глаза. Я шатен, у меня не слишком нежные руки, и я не ношу браслетов на запястьях. Духами я тоже не пользуюсь. Хожу я не спеша, но вид у меня решительный. Раз в неделю я упражняюсь в стрельбе из пистолета, правда, могу и не делать этого так часто. Я неплохо стреляю с двух рук. Кроме того, мне приходится платить за боеприпасы из своего кармана. Четырнадцать центов за штуку. Именно по этой причине многие ох как не любят тренироваться. Но я наивен по натуре. Я убежден, что чем больше тренируюсь, тем более ловким становлюсь. В один прекрасный день это маленькое преимущество меня спасет. Ведь при работе, где не оплачиваются сверхурочные, я нуждаюсь во всех возможных преимуществах.
Я потратил десять минут на поиски своей машины, прежде чем вспомнил, что поставил ее у ворот морга. Я поймал такси и поехал за ней. Естественно, к ветровому стеклу был прилеплен талон на оплату штрафа в пятнадцать долларов. И это несмотря на то, что на переднем сиденье я оставил раскрытым журнал «Полиция».
Талон я порвал. Пусть разыскивают меня, если хотят.
Путь мой лежал в лабораторию. Выйдя из машины, я заметил, что мои руки дрожат, - результат действия четырех таблеток аспирина. Я направился в бар напротив лаборатории и там, пожевывая сандвич с ростбифом, принялся размышлять о том, как остановить дрожь в руках. За мой столик присел Шнейдер, инспектор третьего класса из бригады по борьбе с бродяжничеством.
Он начал без вступления. Шнейдер любит подколоть.
- Кажется, Хенрехен здорово тебя прихватил, - сказал он.
- Лучше и не скажешь, - отозвался я. - Передай мне горчицу.
- Не кипятись. Сначала они переводят тебя туда, потом обратно. Может, хотят повысить в должности.
- Конечно.
Он разглядывал мои руки. Затем, не спросив разрешения, выловил из блюдца две оливки и проглотил их.
- Угощайся, - сказал я.
Шнейдер не среагировал:
- Да-да, спасибо. Это как в Министерстве внутренних дел: год здесь, год там. Неплохо для карьеры.
- Ага, меня пошлют консулом на коралловый остров.
Я поднялся и сказал ему, что он может стрескать мой соленый огурец. Этот подонок наверняка повсюду раззвонит, что я стал нервным. Дойдет и до Хенрехена, который, естественно, придет в восторг. Грядущая неделя не сулила мне ничего хорошего. Одно было бесспорно: я отработаю свое жалованье до последнего цента.
IV
Кольцо лежало на мраморном столике. Келси пристально смотрел на шнурок, которым крепилась этикетка.
Он поднес его к носу и понюхал. Затем направил на шнурок мощный поток света и принялся рассматривать его в лупу.
Закончив анализ, он положил лупу и подошел к окну. Побарабанил по краю стола.
Я спросил, можно ли взглянуть. Он протянул мне лупу. Я не увидел ничего интересного, кроме желтоватого пятнышка длиной около восьми миллиметров.
- Откуда взялось это пятно? - спросил он.
- Не представляю.
Он спросил, не облил ли я кольцо лимонным соком. Я ответил, что нет. Тогда он задал мне довольно деликатный вопрос. Я уверил его, что не занимаюсь этим с тех пор, как поменял пеленки на штаны.
- Кто-нибудь из тех, кто имел к нему отношение, дотрагивался до чего-нибудь желтого?
- Не думаю.
Я взял кольцо. На внутренней стороне было выгравировано: «22 С.» Больше не было ничего. Я опустил кольцо в свой карман.
- И куда ты с этим направляешься?
- На Сорок седьмую улицу.
Расположенная между Пятой и Шестой авеню Сорок седьмая улица полным-полна ювелирных лавок.
- Ну что ж, ноги твои Но лично я думаю, что ты зря потеряешь время.
- А что мне остается? Остаться здесь и наблюдать, как ты играешь в свихнувшегося ученого мужа?
Келси пропустил мое замечание мимо ушей. Он держал перед носом шнурок, будто пытался втянуть его в себя через ноздри.
- Ты мог бы вздремнуть на моей раскладушке, - предложил он. - Мне кажется, ты в этом остро нуждаешься.
Я ответил, что боюсь разодрать зубами его наволочку.
- Ладно, - сказал он, - приходи часа через три-четыре. Может, мне удастся что-нибудь обнаружить.
Зазвонил телефон. Он снял трубку, послушал и глянул на меня не без ехидства.
- Передайте, что его здесь нет! - прокричал он и повесил трубку.
- Хенрехен? - спросил я.
- Ага. Ты производишь впечатление не слишком общительного человека.
- А ты психолог
V
Маккартни сидел за столиком в баре. Он заметил меня и пригласил широким жестом. Лицо его, круглое и красное, напоминало карнавальную маску. Рыжие волосы были коротко острижены.
Он не производил впечатления человека умного. И тем не менее был одним из самых компетентных специалистов в бригаде по борьбе с бандитизмом.
Пока я пил свою чашечку кофе, он успел разделаться с огромным сандвичем с лососиной и внушительной порцией сыра.
- Кажется, ты здоров влип, - сказал он.
Я рассказал ему о моем деле. Я нуждался в дружеском внимании.
- Покажи-ка колечко. - Он повертел его между пальцами. - И ты намерен ходить с ним от двери к двери? - спросил он.
Я кивнул.
- Брось это, - дал он мне ценный совет и, так как у меня, должно быть, был упрямый вид, продолжал свои увещевания: - Представляешь, сколько колец здесь продается в месяц? Кроме того, придется опросить всех ювелиров, которые покупают товар у оптовиков. А когда закончишь с этим кварталом, придется пойти в центр, к торговцам драгоценностями. Об этом ты подумал?
- Господи, конечно, нет!
- Это еще два-три дня. А у меня сложилось впечатление, что времени у тебя в обрез. Да и Хенрехен тебе на пятки наступает. Не поддавайся.
- Ни за что! Я не поддамся.
Маккартни опустил кольцо мне на ладонь. Пока он расплачивался, я позвонил Келси из телефонной кабинки.
- Хенрехен звонит без конца, - сказал он. - Мне приказали направить тебя в комиссариат, как только ты объявишься или позвонишь.
Я что-то пробурчал в трубку.
- Как только освободишься, заскочи ко мне. Я кое-что нашел.
Я пошел пожать руку Маккартни.
- Погоди минутку, - сказал он.
Я подождал.
- Обожаю лук. Некоторые не любят лук. Они не знают, что теряют. - Он глянул на меня: - Успокойся, Пабло. Слышал последнюю новость?
- Нет.
- В конце года комиссар уходит в отставку.
Я пристально посмотрел на него. У Маккартни был обиженный вид. Он думал, что я ему не верю.
- Бьюсь об заклад, ему надоела вся эта нервотрепка, надоело подниматься в три часа утра и ехать в Бедфорд Стюизент, чтобы подержаться за руку мэра. Ему это осточертело уже в прошлом году, и еще год он не вынесет.
- Откуда ты знаешь, что он подает в отставку?
Маккартни положил на тарелку свой сандвич. Я прочитал в его глазах немой упрек.
- Это не утка, Пабло. Я знаю точно. Информация от человека из секретариата старшего инспектора.
- До свидания, Мак.
- Пока.
Теперь все приобретало определенный смысл. Почему бы Хенрехену было не предложить мою кандидатуру? Комиссар через шесть недель уйдет в отставку. Если предложение Хенрехена окажется неудачным, то останется загадка погибшей женщины, которую можно объявить пропавшей без вести и неопознанной. Не более того. Этого недостаточно, чтобы понизить в должности старшего инспектора, впрочем, вполне компетентного.
Если комиссар не примет предложения Хенрехена, это не будет иметь никаких последствий. Станет ли комиссар понапрасну забивать себе голову? Ведь скоро он сможет спать спокойно и не беспокоиться о срочном вызове. Мое уважение к Хенрехену выросло на полметра.
VI
В приемной я увидел Талли. Он сидел на старом обтянутом красной кожей диванчике, на котором за долгие годы сиживало множество лейтенантов и капитанов, перед тем как услышать о своей отставке или получить служебное взыскание. Талли нервно потирал колено. Его галстук съехал набок.
- Что случилось? - спросил я.
- Господи, откуда мне знать!
Через минуту из своего кабинета вышел Хенрехен и двинулся прямо на меня:
- Вы рассказывали об этом деле кому-нибудь из репортеров?
- Нет, господин инспектор.
- Они не перестают надоедать комиссару. Он уверен, что утечка идет от вас.
- Но это не так.
- Как идут дела?
- Блестяще.
- Другого я от вас и не ожидал. Уверен, что вам по силам прояснить эту непроницаемую тайну.
- Я знаю.
За сим он скрылся в своем кабинете.
- Что его так беспокоит? - спросил Талли.
- Тщеславие, ненависть и недостаток денег, - ответил я. - Пока.
Он проводил меня взглядом. Должно быть, подумал, что я теряю контроль над собой. Об этом же говорил довольный вид Хенрехена. Талли был мне симпатичен. Не будь я так угнетен, рассказал бы ему всю историю в подробностях. Но настроение у меня было собачье.
Талли догнал меня у выхода.
- Подожди, - произнес он запыхавшись и вытащил из своего потрепанного портфеля справку о пропавших без вести. - Слушай, я нашел женщину, соответствующую твоему описанию. Богата, между тридцатью и сорока. Желаю тебе жениться на богатой. Может, это улучшит твое настроение.
Я промычал благодарность и уставился в рапорт. На верхней строке было написано: «Не складывать». Я сложил лист вчетверо. Немного погодя вновь развернул. Хоть какое-то развлечение.
VII
Катарина Сааведра-и-Карвахал, герцогиня де Бежар, 367-я восточная улица. Тридцать три года. Шестьдесят килограммов. Метр семьдесят. Глаза зеленые.
Будучи сам из крестьян, я откровенно веселился в предвкушении беседы с благоверным герцогини.
Приблизившись к резиденции Сааведра-и-Карвахал, я надавил на кнопку звонка. Передо мной была довольно вычурная кованая решетка в испанском стиле и огромных размеров дверь из непрозрачного стекла.
На тяжелой медной доске я увидел выгравированное имя владелицы дома. Под именем располагался герб - медведь, борющийся с вздыбленным орлом. Подпись гласила: «Я и король», а вовсе не «Король и я». Может быть, из-за этого герцог и оказался в ссылке.
Время шло. Я успел позвонить еще четыре раза и выкурить полсигареты, пока не услышал звонкий стук каблучков.
Вместо дворецкого или горничной дверь мне открыла дама, одетая во все оранжевое. Длинная черная коса покоилась на ее плече. На ней было внушительных размеров изумрудное колье, а в руке она держала лондонскую «Таймс», открытую на странице финансовых новостей.
В другой руке, на которой все пальцы тоже были целехоньки, она держала высокий стакан с оранжевой жидкостью. Женщина холодно смотрела на меня сквозь решетку. Кольцо с изумрудом, прекрасно сочетавшееся с колье, поблескивало на ее безымянном пальце.
- Добрый день, - сказал я.