Он пробыл несколько лет на Востоке. Вернулся месяцев шесть назад. В январе прошлого года, пожалуй.
Хорошо. Отсюда и начните.
Я отпил глоток бурбона. Это был хороший бурбон и легко проскочил внутрь, как и положено хорошему бурбону. Я посмотрел на часы. Семь-тридцать; видно, предстоит одна из жарких, душных ночей. Я отпил еще немного бурбона и откинулся на диванные подушки.
Робин сказала:
Ну вот; Джо, когда приехал, конечно сразу разыскал меня. Я устроила его у себя, и он начал искать работу. И поступил к некоему мистеру Драгуну в его магазин новинок.
Я усмехнулся.
Я знаю Флеминга. И его магазин новинок тоже. Знаю я, какие там новинки!
Она улыбнулась губами и глазами.
Ну ладно, мистер Скотт. Он поступил на работу к букмекеру. Это вас больше устраивает?
Больше.
Мне это не очень нравилось, но Джо искал работу, а тут представилась возможность: один из помощников мистера Драгуна заболел.
Это мне понятно.
Она вопросительно взглянула на меня, видимо, мой тон ее озадачил, потом продолжала:
Ему там нравилось, и он работал там до до этого несчастья.
С кем он дружил?
Ни с кем особенно. Он был в хороших отношениях с некоторыми из тех, кто тоже работал в магазине, она улыбнулась, новинок. Потом, он конечно был знаком с Эдди и кое с кем из игроков, которых он обслуживал.
А Эдди был как-нибудь связан с Драгуном?
Да, особенно во время скачек на Северном ипподроме. Он увлекается игрой на скачках. Там я и встретила Эдди.
Окэй. Вы не знаете, не было ли у Джо каких-нибудь неприятностей?
Не было. Решительно никаких, мистер Скотт.
Называйте меня Шеллом.
Шелл. Это имя мне нравится; оно вам подходит. А на моей этикетке Робин Виктория Эллен Брукс.
Так длинно?
Так длинно. Можете сократить и оставить только Робин.
Окэй, Робин, у вас есть какая-нибудь фотография Джо? А то я знаю его только по описанию.
Конечно, есть. Погодите минутку. Можете налить себе еще, если хотите.
Я захотел.
Пока она искала фотографию в спальне, еще где-то в глубине дома, я налил в стакан бурбона, подлил воды и бросил туда кубик льда. Она вернулась с пачкой фотографий, включила верхний свет и подала фотографии мне.
Четыре были сняты в ночном клубе и подписаны: «Робин с любовью, Джо» и «Робин с днем рождения. Желаю счастья. Джо.». На одной он был снят перед домом; а последняя представляла собой тонированный портрет, восемь на десять, сделанный в ателье и подписанный, красными чернилами, красивым, плавным почерком: «Робин со всей любовью Джо». Я вернул ей фотографии, кроме этой последней, мне хотелось рассмотреть его получше. Он был, видимо, небольшого роста, недурен собой, блондин вроде меня; жидкие усики над верхней губой выглядели так, будто он забыл побриться; волосы он носил длинные, зачесывая их назад и за уши; на подбородке виднелся небольшой шрам. «Да, недурен, подумал я, только немного слабохарактерный. Лет двадцати четырех или пяти, скажем, на год или два младше Робин». Я отдал ей портрет.
Бренные останки Джо Брукса, сказала она. В ее тоне мне послышалась печаль.
Чтобы немного рассеять ее, я сказал: «Джо а дальше? Еще какие-нибудь имена, кроме Джо?» Я взглянул на нее, посмеиваясь, от выпитого бурбона по телу разлилось тепло.
Просто Джо.
Просто Джо?
Ну, Джозеф. Джозеф Брукс. И все.
Должно быть, все имена истратили на вас, а?
Она кивнула в ответ, вертя в руках свой стакан. Он был пуст. Мой тоже. Ужасно!
А как насчет подруг?
Ни одной. Во всяком случае, я ни об одной не слыхала от него. Иногда он выходил пройтись с приятелями. Пожалуй, это и все. Изредка партия в покер или холостяцкая пирушка. Никаких женщин. Она смотрела на портрет. Он был довольно красивый. Просто не любил валять дурака. Большую часть времени сидел дома и читал отчеты о скачках и справочники о лошадях.
Вы уверены? спросил я. Подобный образ жизни всегда вызывал во мне какое-то раздражение. Возможно, потому что он был мне чужд. Решительно и определенно.
Да, судя по тому, что я знаю, сказала она.
А вы? Я имею в виду тот вечер, когда он погиб. Где были вы? Полиция сюда приходила?
Да. Я весь вечер сидела дома. Смотрела телевизор. Полиция явилась часов в одиннадцать или немного позже. Через час или два после ухода Джо. Я не знала, куда он пошел. Он только сказал, что хочет ненадолго встретиться с приятелем Гарри Зэрклом. И вдруг приходят полицейские и говорят мне, что его сбила машина. Они задали мне почти те же вопросы, что и вы, только, боюсь, я тогда не придала им должного значения; я как-то растерялась.
При упоминании Гарри Зэркла в моей памяти тотчас возникла картина маленький человек с окровавленным лицом в кабинете Драгуна.
Зэркла? переспросил я. Вы сказали, Джо пошел повидаться с этим парнем Зэрклом?
Да, так он сказал.
Это его друг?
Да. Кажется, он довольно часто встречался с ним на работе. Думаю, один из тех, кто ставит на лошадей. Я его ни разу не видела.
Я мысленно взял все это на заметку: пригодится.
Еще что-нибудь? спросил я.
Нет, пожалуй. Полиция задала мне несколько вопросов, а потом мне пришлось поехать с ними для опознания тела. Это было ужасно. Она содрогнулась и поднесла к губам стакан. Ее как будто удивило, что он пустой.
Она вздохнула и покачала головой.
Не будем поддаваться мрачным настроениям. Она улыбнулась.
Выпьем?
Окэй. Один напоследок. Мне не хотелось превращаться в свинью. Уж слишком крепкий этот бурбон. Впрочем, разве бывает слабый бурбон? Но, судя по моему самочувствию, этот был просто убойный.
Между нами был столик для коктейля, и она склонилась над ним и стала наливать и смешивать. Я уже говорил, что из четырех пуговиц на ее блузке три были расстегнуты. Она наклонилась довольно низко. На этот раз я не закрыл глаза. Я ведь уже закончил свою работу, во всяком случае, на сегодня.
На ней не было бюстгальтера, я не просто предполагал, я был в этом совершенно уверен. Никакого бюстгальтера, только его начинка. Но какая начинка!
В восхищении я не мог отвести от нее взгляда, и в этот момент она подняла глаза и поймала меня с поличным. Она не отпрянула, не вскрикнула, не попыталась ничего скрыть. Она просто улыбнулась. Немного ехидно, как мне показалось. Как я надеялся.
Новейший стиль, сказала она.
Как это?
Стиль. Сейчас это крик моды.
Крик. Гм Я ждал этого много лет. Я раза два глотнул, бросил еще один взгляд и сказал весьма глупо: Мило. Наверно, прохладно.
Да, сказала она. Летом очень приятно.
Летом очень приятно. У-гу.
Она приготовила коктейль и села, выпрямившись. Все стало на свое место, в том числе и мои глаза.
Все было совсем не так, как я себе наметил. Я хотел выпить один стакан и вежливо попросить второй. Но вместо этого мы сидели, прихлебывая из наших стаканов, и вели светскую беседу. Я узнал, что ее родители оба умерли. Мать при ее рождении, отец как раз когда она окончила школу в Голливуде. «Нет, я никогда не думала о том, чтобы стать киноактрисой, ха, ха. Глупый мальчик. Нет, право же, я серьезно. Глупый, глупый, глупый». Она выполняла разную работу: билетерша в кинотеатре, кассир, какое-то время официантка; сейчас иногда модельерша. Я рассказал ей, что небольшой шрам над левой бровью след от раны, полученной, когда на меня напали тринадцать хулиганов, ну, и отделал же я их, пообрывал им руки и ноги и избил до смерти. «Ага, тринадцать. Ага, до смерти.» К тому времени, когда я поубивал всех этих хулиганов, пробило восемь часов.
Я встал, почти не шатаясь.
Спасибо за информацию, Робин. Мне надо еще зайти в два места. У меня была шляпа?
У вас не было шляпы. Она проводила меня до двери, открыла ее и остановилась, прислонившись к стене. Если что нужно, приходите еще, сказала она.
Я сжал зубы, кивнул, окинул ее взглядом и вышел.
Глава третья
Солнце уже давно зашло, но на Бульваре Беверли было светло от фар льющихся непрерывным потоком автомобилей. Канун субботы, люди покидали город: школьники старших классов устремлялись в занятых напрокат смокингах к огням ресторанов, захватив с собой накопленные за три месяца сбережения; кинозвезды в наброшенных на плечи норках, в темных очках спешили к резервированному столику в каком-нибудь фешенебельном клубе на Сансет-Стрип. Где-то в Лос-Анджелесе, в темном переулке или, может быть, в номере дешевой гостиницы, грабили, раздевали парня. Рабочие, служащие и чиновники наводняли город. И все эти люди обливались потом, как пьяницы в паровой бане. Ч-черт, ну и жарища! Кому-нибудь следовало шить нижнее белье из промокашки. Они бы сколотили себе целое состояние.
Я забрался в кадиллак, включил вентилятор и ввинтился в плотный поток машин на Беверли, держа курс к центру и полицейскому управлению. Никаких развлечений для меня, во всяком случае сегодня. Может быть, после завершения моего дела. Когда я его закончу, я получу большие деньги. Мой клиент, плативший за мои первоклассные услуги, вполне мог себе это позволить.
Вот как это началось. Я кормил дюжину рыбок гуппи, которые жили у меня в десятигаллонном аквариуме, в моей конторе в Хэмилтон Билдинг на Бродвее. Вдруг зазвонил телефон. Во мне шевельнулась надежда.
Человек на другом конце провода и был тот щедрый богач: Виктор Пил; и звонил он из одного сверхшикарного «ночного местечка» на бульваре Уилшир. Он хочет предложить мне работу, сказал он; не пожелаю ли я, если смогу, приехать к нему? Я смог и пожелал. И поехал.
«Ночное местечко» Пила называлось, с полным основанием, «Сералем», что в словаре Уэбстера определяется как гарем или, в более широком смысле, как место предосудительных удовольствий. Мне случалось бывать там и раньше, однако не по делу. Не по такого рода делу.
Вы входите и, после хотя бы частичной видимости на Сансет-Стрип, попадаете во тьму, которая в первую минуту кажется вам абсолютно черной. Но когда ваши глаза привыкают к сумраку, оказывается, что здесь прохладно и приятно.
Одна из причин этой приятности девушка слева от вас, которая принимает у вас шляпу. Вы даете ей какую-то мелочь и восхищаетесь тем, во что одета эта молодая леди. И самой леди тоже. Ее наряд повторяется на всех девушках в Серале, но вы ничуть не в претензии из-за этого повторения: сверкающие поддельные бриллианты, которыми усеян рискованно-минимальный лифчик, он выглядит прозрачным, но только выглядит; и подобие длинных шаровар, напоминающих те, что носят юные турчанки в приключенческих фильмах, и сшитых из легкой материи, которая выглядит прозрачной, и не только выглядит. Полюбовавшись костюмом хорошенькой гардеробщицы, которая тем временем смотрела на вас, улыбаясь, как одна из любимых жен Султана, вы делаете поворот кругом, низвергаетесь по трем ступенькам и попадаете в ночной клуб как таковой. (Некоторые говорят: «как таковой-растаковой».).
В четверть седьмого вечера он представлял собой пустой зал; справа длинный бар из дерева, отделанного металлом; вдоль него двадцать высоких круглых стульев, а слева какое-то количество покрытых белыми скатертями пустых столиков, сгруппированных вокруг танцевальной площадки, ограниченной с другой стороны эстрадой для оркестра.
Я обошел эстраду справа и очутился перед задрапированной бархатом аркой. Возле нее стоял огромный парень с великолепным красным носом, скрестив мощные руки на округлой, как бочка, груди. Цветок гардении на отвороте его темного смокинга был слишком мал, чтобы скрыть то, что выпирало под тканью из-под его левой подмышки. Я остановился перед ним и залюбовался великолепием его носа.
Я Шелл Скотт, сказал я. Пил хочет меня видеть.
Зачем он хочет вас видеть? У него был раскатистый, гулкий голос, как у гавани Сан-Педро в туманную ночь.
Вот уж не знаю. Хочет, и все. Давайте спросим у него самого.
Он немного подумал, как человек, передвигающий в мозгу рояль, потом сказал: «Окэй, пройдем. Вы первый».
Он проследовал за мной под арку, по узкому холлу, мимо двух артистических уборных, двери которых, к сожалению, были закрыты, потом налево вдоль другого холла, к двери с надписью: «Посторонним вход запрещен.»
Он постучал, и через минуту дверь открылась, и перед нами явился тип с голубыми глазами, холодными, как кубики льда, низкими бачками и густыми, темными усами.
Да?
Вы мне звонили, сказал я. Шелл Скотт.
Конечно. Я Виктор Пил. Он сказал это таким тоном будто произнес «Авраам Линкольн».
Он кивнул Красноносому, стоявшему за мной, и я вошел в комнату.
Он закрыл дверь, и комната погрузилась в тишину. Звуконепроницаема. Потом, кивнув на кресло, сказал: «Что вы пьете, мистер Скотт?»
Почти все.
Я сказал ему, какой напиток предпочитаю, и он занялся делом возле бара у левой стены; я же сел в кресло перед большим письменным столом красного дерева и стал наблюдать. Пил выглядел массивным, примерно пяти футов и десяти дюймов ростом и около ста девяноста фунтов весом. Лет сорока пяти, с густыми темно-каштановыми волосами, тронутыми на висках сединой. На нем был добротный и хорошо сшитый коричневый костюм. Лицо тяжелое, квадратное, с желваками, похожими на комочки жира, на щеках. Не сделав ни одного лишнего движения, он быстро приготовил напитки, подал мне мой в высоком стакане и сел против меня.
Вы бы хотели, спросил он, заработать пять тысяч долларов? Его речь звучала мягко, четко, как будто он читал по книге.
Допустим, сказал я. Но это зависит
От чего?
От того, что я должен для этого сделать.
Он усмехнулся. Я заметил, что у него немного кривые зубы.
Я этого ожидал, сказал он. Ничего нелегального. Возможно, мистер Скотт, для вас это даже рутина. Если бы мое дело было нелегально, я бы обратился к другому человеку. Хотя время мое и ограничено, я навел о вас самые подробные справки, мистер Скотт. Я человек дотошный. Он потер подбородок толстыми пальцами. Ему явно не мешало бы побриться. Он продолжал: Я хочу, чтобы вы расследовали обстоятельства смерти некоего Джо Брукса. В среду вечером он погиб по всей видимости от несчастного случая. По-видимому, его сбила машина. И скрылась. Его тело нашли на Солано-авеню около одиннадцати вечера. Говорю «по-видимому», ибо имею основания подозревать, что его убили намеренно. Я хочу, чтобы вы установили факты, и если мистер Брукс был действительно убит, в чем я совершенно уверен, выяснили бы, кто его убийца.
Позвольте, я уточню, сказал я. Это выглядит так: Джо Брукс попадает под машину и погибает. Вы считаете, что это преднамеренное убийство, и хотите, чтобы я выяснил, кто убил и почему. Верно?
Абсолютно.
Подозрительно что-то.
Он хмуро взглянул на меня острыми голубыми глазами. Когда он хмурился, его прямые, густые брови опускались на четверть дюйма.
Мистер Скотт, сказал он, тщательно выбирая слова, меня ничуть не интересует, действительно ли это дело, как вы говорите, «подозрительно» или нет. Я объяснил вам, чего я хочу, и полагаю, что со временем вы не найдете в моей просьбе ничего необычного. Если вы не желаете браться за это дело, так и скажите. Разумеется, все останется между нами.
Само собой.
Так возьметесь?
С минуту я обдумывал сказанное, одновременно разглядывая кабинет: бежевые стены, чуть более темный потолок, скрытое освещение, три тяжелых кожаных кресла, письменный стол, кресло-вертушка, венецианские шторы, бар. Мило. И дорого.
Окэй, сказал я. И все-таки я считаю, что оно чревато сложностями.
Прекрасно. Он снова показал мне свои кривые зубы и вытащил из внутреннего кармана длинный бумажник из страусовой кожи.
Порывшись в массе бумажек, он вытянул тонкую пачку зеленых, щелчком запустил ее в мою сторону по гладкой, темной поверхности стола. Я взял ее и пересчитал купюры. Сотни, десяток сотен. Десять стодолларовых купюр. Я вложил эту хорошенькую пачку в свой бумажник.
Одна тысяча сейчас, четыре тысячи по окончании дела, сказал он.
Мне подходит.
Он откинулся в кресле и стал поглаживать густые усы большими тупыми пальцами.
А теперь, сказал он, я имею кое-какие сведения, которые могут вам помочь. Этот Брукс работает, точнее, работал, у владельца тотализатора, по имени Флеминг Драгун.
Я его знаю.
И знаете, где его найти?
Я кивнул и отпил немного бурбона.
Отлично, сказал он. Мистер Брукс, как я понимаю, жил у своей сестры, некой Робин Брукс. Он жил там уже несколько месяцев. Он дал мне листок бумаги с ее адресом. Насколько мне известно, у него не было никаких особых неприятностей. Если были, я, естественно, хотел бы об этом знать. Фактически, мистер Скотт, мне нужно знать все, что связано или было связано с этим делом, все до последней мелочи. Вы должны это четко усвоить. Он яростно посмотрел на меня.
Берегите ваши сосуды, сказал я. Это и так понятно.