Сжав зубы, я аккуратно приподняла ее тоненькую руку, минутой раннее вцепившуюся мне в запястье, отвернулась и, встав с кровати, стремглав бросилась на первый этаж. Кеды, куртка, железная ручка дверимне срочно был нужен свежий воздух.
Город, казалось, замер: остановилось движение машин, исчезли суетящиеся люди-муравьи; всё застыло, омертвело. Какой-то бродяга, оторвавшись от мусорки, пошатывающейся походкой вышел на тротуар, пал на колени и, вздернув голову вверх, застонал отчаянным, нечеловеческим криком: «ЗА ЧТО?! БОЖЕ, ЗА ЧТО ТЫ ТАК СО МНОЙ??» Сглотнув, я подумала, что совсем не прочь к нему присоединиться.
Как-то так вышло, что я бродила по улицам всю ночь напролет. Дико замерзнув, я из-за упрямства не стала возвращаться домой. Долгая ходьба отвлекала, отрезвляласовсем чуть-чуть, но я была благодарна и за это.
Вернулась я домой тогда, когда солнечные блики, словно проворные чешуйчатые змейки, зашевелились на распахивающихся окнах домов, предвещая яркий, погожий денек. Давно в Лау не было такого чудесного утра, подумала я, подымаясь на крыльцо и открывая входную дверь дома.
На кухне, около плиты, стоял отец и варил кофе. Криво улыбнувшись на гомерический хохот, доносившийся из радиоприемника (шла какая-то драматическая постановка), я подошла к отцу.
Доброе утро, пап.
Доброе, его глаза настороженно наблюдали за мной поверх нахмуренных бровей.
Проигнорировав его взгляд, я налила из чайника кипяток и, ничем не разбавляя, стала цедить его. От запаха кофе, пенившегося в закоптившейся кофеварке, меня начало мутить.
Соф, где ты была? Ты вся окоченела.
Ну-у Я шаталась по темным переулкам, всё надеялась напороться на какого-нибудь съехавшего психа, ответила я, скалясь. Хотела, чтобы он перерезал мне горло. Увы, ничего не вышло, как видишь.
Отец долго смотрел на меня, не замечая, что совсем скоро бурая пенка, злобно зашипев, выйдет из берегов кофеварки, разлившись грязным пятном на идеально чистой плите. Зато это, как и новый ухват, очевидно, купленный матерью у какой-нибудь слезливой торгашки, и противень для выпечки (все еще в масле, после вчерашней добросовестной службы), и еще куча всякой мелочи, приметила явсё что угодно, лишь бы не видеть в глазах отца эту проклятую жалость.
А что? я пожала плечами, сделав вид, будто не заметила его взгляда. Мне семнадцать, я могу гулять где захочу.
Ты не понимаешь, о чем говоришь, качая головой, сказал отец. Между его бровей залегла глубокая морщинка, он постарел еще лет на пять.
Да, пап. Ты абсолютно прав. Такой вот дурой уродилась, я отбросила всякое притворство, чувствуя, как часы молчания перерастают в уже знакомое раздражение. Но ведь уже ничего не поделаешь, верно?
Из радио, приветствуя мои слова, залпом выстрели бурные аплодисменты, разнесшись по кухне взрывом пороховой бочки. Я отвернулась к окну, в груди у меня всё колотилось. Краем уха я услышала, как отец все же убрал кофе с огня, но только краем: выжирающее внутренности пламя, словно звуконепроницаемая стена, перекрывало звуки внешнего мира. Вылизывая, полируя изнутри кору головного мозга. Снова и снова убивая во мне человека.
Дочка, ты привыкнешь, тихо проговорил отец. К тому же, она будет приезжать на каникулы
Взмахом руки я остановила его. Нет.
Я не собираюсь с тобой обсуждать это, пап.
Не взглянув на отца, который, я чувствовала это, не спускал с меня своих пронзительных изумрудных глаз, я быстрым шагом ринулась наверх. Ах, если бы в то утро я проявила бы чуть больше внимания! Даже дураку понятно, что не я одна переживала отъезд сестры. Тогда бы мы с отцом поговорили, и, возможно, нам обоим бы стало чуточку легче. Возможно Жаль только, что мудрость приходит с годами.
В комнате Миа была не одна. Мать заплетала каштановые волосы моей сестры в длинную косу, попутно давая девочке ценные советы для выживания в общежитии.
О, кто к нам вернулся! мать едва взглянула на меня. Отнеси вещи в прихожую, она ткнула пальцем в ряд рюкзаков и сумок, которые пирамидой возвышались над кроватью Мии. И, Соф, ради бога поживее. Они должны выехать в девять утра, если ты, конечно, не хочешь, чтобы обратно отец вел хонду в кромешной тьме.
Не хочу, тихо ответила я и молча вышла из комнаты.
За завтраком я сидела притихнув и, скорее, делала вид, что ела. Мне, как и отцу, который вяло ковырял вилкой остывший картофель, кусок в горло не лез.
Каждый день стирай нижнее белье, порошок я тебе положила, верещала мать, с аппетитом уплетая яичницу. И не забывай про зубную нитьею нужно пользоваться каждый день.
Хорошо, мам, смущенно ответила Миа, покосившись на меня.
Я отвела взгляд и сделала вид, что меня вдруг заинтересовали голубые узоры на чашке с чаем.
После было много сумок, чемоданов, суеты. Помню шум мотора: «Экипаж подан, сударыня».
Как приедешь, повесь платья в шкаф Нечего им в чемоданах мяться, говорила мать Мии, заправляя ей прядь волос за ухо.
Угу, сестра не слышала её: она в упор смотрела на меня, я кожей чувствовала её пристальный взгляд.
С огромным усилием я подняла глаза: веки казались мне адски тяжелыми.
Софпроизнесла Миа, сумев в одно это слово вложить всё то, что томило ее ум и сердце в последние дни. Ее голос дрогнул. Мне будет тебя не хватать, сестренка.
Сердце сжалось. Моя сестра. Моя родная душа. Моя единственная, блин, подруга. Уезжает. Уезжает на целый год.
Поклявшись себе утром, что не заплачу, я напрягла веки, до рези расширив глаза и призывая на помощь всю свою выдержку и самообладание.
Где-то очень далеко мать нетерпеливо цокнула языком.
Иди сюда, я подошла к сестре, сжала ее в объятиях, вдохнула запах ее волос и пожелала (в свое оправдание скажу, что я осознавала всю эгоистичность своего желания), чтобы прямо сейчас сломалась отцовская хонда или чтобы Крослинская школа (одна из лучших по стране, между прочим) сгорела ко всем чертям мира.
Увы, пара драгоценных секунди отец что-то прокричал с улицы, мать потянула сестру прочь, и я осталась стоять одна в пустой прихожей. Сквозь пыльное стекло я разглядела светлую ветровку сестры, успела заметить блеск ее синих глаз, обрамленных ореолом каштановых прядей, а после был лишь хлопок двери, гул мотора да подхваченные порывом ветра клубы золотистой пыли.
Глава 3
Природа, эта скользкая изворотливая баба, точно насмехаясь, брала меня на спор: в лесу было сыро, зябко и в крайней степени неприветливо. Мелкие капли дождя, осыпаясь с пологих листьев, капали мне на макушку, стекая под воротник куртки и ища там теплые укромные местечки. Я шла добрых восемь миль: иногда гуськом, иногда переходила на бег, спотыкалась, уклоняясь от острых веток, которые, словно заколдованные, так и норовили выколоть мне глаза. Я стряхивала летевший на меня сор и продолжала идти вперед, подбадривая себя тем, что с каждым шагом я становлюсь всё дальше от дома и всё ближе к сестре.
Не знаю, в какой точно момент мне пришла идея уйти из дома, вот только когда я открыла нашу мою комнатуи увидела идеально заправленную кровать сестры, в ту самую минуту я поняла, что сойду с ума, если не сделаю хоть что-то. Не выкину самую безумнуюплевать выходку. И я решилась на побег. Собрать манатки из разряда «выжить одной в лесу» не заняло много временисложнее было дождаться темноты. Когда родители уснули (отец благополучно вернулся к ужину), я стащила у матери бумажник и быстро зашагала в сторону станции, короткий путь в которую лежал через непроходимые дебри хвойного леса.
Мой гениальный план заключался в том, чтобы поймать утренний поезд до Люмпина, потом на автобусе доехать до Крослина, там найти Крослинскую среднюю школу (ну, вы знаете, да? Та, что одна из лучших по стране) и снять комнату неподалеку от школы Мии. Потом я бы устроилась продавщицей сладостей или ходила бы к беззубым старушкам менять им памперсы, зажимая нос рукой. Так или иначе, я бы жила рядом с сестрой, и ничего другого на тот момент мне не было нужно.
Вскоре лес изменился: стал гуще, плотнее; ветки приходилось топтать ногами, ибо оледеневшие руки давно покрылись царапинами и уже не слушались. Продираясь через холодные, наверняка ядовитые шипы, кожей прорывая себе путь, я чувствовала, как горячим отчаянием обжигает глаза. Это невыносимо. При таком темпе я дай бог через неделю дойду до станции. Топча ногами вьющиеся сорняки, я злобно рычала, однако все так же упрямо продолжала идти вперед. Чертовы джунгли не станут преградой для встречи с сестрой. Чтобы меня остановили какие-то вшивые заросли ежевики? Не на ту напали!
Когда за липкой стеной колючек, шипов и терний показался густой просвет, я вначале не поверила своим глазам. Остервенело, с радостным предвкушением я принялась переламывать щетинистые суки, горя желанием как можно скорее выбраться из колючей паутины. Неожиданно в правую руку иглой кольнула резкая боль, и я вскрикнула. Осветив фонарем пульсирующий жаром палец, я поджала губы. Плевать, пара-тройка занозменьшее, что могло случиться со мной в этом лесу. Посасывая окровавленный палец, слизывая с него солоноватую кровь, я переступила через сплетенные корни деревьев и повыше подняла фонарь. Мое счастье длилось недолго: бледный, тускловатый свет пару раз мигнул мне, а потом из глубины фонаря что-то затрещало, заискрилось, и уже через секунду я осталась в кромешной темноте.
Твою мать, выругнувшись, я с тихим раздражением подумала, что в последний раз отец, наверное, менял эти батарейки тысячу лет назад.
Одно радуетя все же успела увидеть, что ряды жгучих кустарников наконец закончились. Лес удивительно скоро поредел, образуя то тут, то там рваные прогалины.
Сделав один только осторожный шаг вперед, я тут же налетела на что-то острое, в темноте было не разглядеть на что. Послышался легкий хруст, в ноге резко стрельнуло, и от неожиданности я повалилась на сырую землю. Застонав, я уткнулась лицом в сырую землю, вдыхая густой запах сгнившей листвы и чувствуя, как в левой ноге стало нестерпимо жарко.
Очень осторожно, едва дыша, я приподняла таз и, упершись локтями во что-то холодное и мягкое, потянулась к лодыжке. Дрожащими руками я ощупала ногу, проводя рукой по разорванной ткани джинсов и чувствуя холодный металл той штуки, что намертво прижимала меня к скользкой листве. Я похолодела от страха.
«Лисий капкан», мелькнуло у меня в голове. Я аккуратно зажала ногу в заледеневших пальцах, потянулабесполезно. Тогда я обхватила стальные дуги двумя руками и со всей возможной силой попыталась их разжать. Результатом стали сбивчивое дыхание и разодранная у основания щиколотки джинсовая ткань.
Ну же, давайв сердцах закричала я, с остервенением стискивая ледяные петли. Черт вот же черт!
Я закусила губу и с новой силой потянула ногу.
Все равно что биться о глухую стену, подумала я спустя час. У меня ничего не вышлотолько сел голос и я ужасно продрогла. Холод пробирал до костей, минуя свитер и утепленную куртку и добираясь до сердца ледяным студнем. Даже ярость, все еще тлеющая в моей груди, была бессильна против лютых заморозков майской ночи. Слабовыраженная боль в лодыжкезапоздалая, отрезвляющаясменилась ноющим покалыванием. Выбившись из сил, я тяжело вздохнула и легла на пропахшую сыростью землю. Прислушалась. В этой части леса ночная жизнь кипела разношерстными криками, шорохами, хрустами. Мне даже на одну сумасшедшую секунду послышалось, что меня кто-то звал.
На грани между сном и реальностью я вспомнила, что практически ничего не ела сегодня. Из живота раздавались какие-то поистине ужасные звуки, веки становились всё тяжелее, и я с готовностью погрузилась в беспокойную, наполненную лесными шебуршаниями дрему.
Меня разбудил приснившийся кошмар: огромный ротвейлер нёсся на меня со всей своей собачьей скоростью. Проснулась я сонная, и какое-то время у меня дергались ногинаверное, я все еще пыталась убежать от взбесившейся псины.
От боли, стрельнувшей мне в лоб, я, словно утопающий, внезапно вынырнувший на поверхность, жадно втянула в легкие предрассветный воздух. Чувствуя головокружение, я оглянулась: солнце освещало холмистые склоны, и я наконец увидела свою ногуопухшую, раздутую и окровавленную. Бурая искалеченная плоть, точно мертвый безобразный обрубок, притягивала взгляд как магнит. Сглотнув, я постаралась отогнать страх, но он все равно сковал мне грудь тугим кольцом. Я сжала в отчаянии зубы и попыталась высвободиться, но добилась только одногоногу словно бы в одну секунду укололи тысячами иголками.
Вздохнув, я закрыла лицо руками. Положение было ужасным, если не катастрофическим. Я одна, без еды и воды, в самой чаще леса, из-за ноги я не могу сдвинуться с места, и ни одна живая душа не знает, где я. Вдруги это показалось мне отголоском кошмарного сная услышала звуки ломающихся ветвей и сильный хруст вдалеке. Звук был такой, будто кому-то резко переломили пополам позвоночник.
Соф, сейчас же возьми себя в руки, скомандовала я себе, весьма некстати вспоминая истории о голодных волках, которые рассказывал мне в детстве папа. «Это всего лишь заяц вышел добыть себе завтрак. Милый, славный зайчик», говорила себе я, замерев в полусидячем положении.
Софи! Софи Майер! прокричал кто-то в глубине чащи.
«Разве зайцу может быть известно мое имя?» тупо подумала я, оборачиваясь на крик.
Софи! Откликнись, ты здесь? Софи! прозвучало где-то вдали. И потом, через минуту, снова: Софи! Софи Майер!
Я прикусила губу, заколебалась. Мне удалось распознать звавший меня голос: он принадлежал мужчине 45 лет, добродушному толстякушерифу полиции Лаундервиля (хотя формально в Ирландии нет такого звания, мы, лаундервильцы, на английский манер прозвали Морриса шерифом).
Я провела страшную ночь в лесу и чувствовала себя до бессилия изможденной, но мозги у меня еще соображали. Шериф звал меня по имени, намеренно ища в лесу следы моего присутствия, а это означало только одно: родители разоблачили мой побег и обратились в полицию за помощью.
Пока я, закусив губу в попытках найти выход, буквально ощущала, как трещат от напряжения сосуды в голове, голос мужчины отдалялся, мчась за хозяином вглубь лесаслишком быстро, как мне тогда показалось. Я смотрела вдаль, сквозь пушистые ветки сосен; колыхающиеся деревья, выросшие на высоких холмах, казались размытыми, нечеткими, на меня словно нашло оцепенение.
У меня было всего два варианта: промолчать и тогда, скорее всего, умереть здесь, в одиночестве, от голода и жажды или откликнуться и позволить Джеку Моррису совершить героический подвиг. Выбор был, хоть он и дался мне с трудом. Я выбрала второе, и пока мистер Моррис пробирался ко мне через сплетенную, как нити шерстяного одеяла, стену деревьев, я понимала, что не смогла бы поступить иначе. Я думала о Мии и о том, что она бы этого попросту не перенесла.
Два дня спустя я лежала у себя на кровати и читала роман Чарльза Диккенса. Книга действовала на меня как анестетик, отвлекая от неприглядной реальности и заставляя забыть многое из того, что произошло потом, когда шериф города спас мне жизнь.
Хотя всё мне забыть не удалось: например, разъяренный взгляд матери, когда меня, посиневшую, доставили в отделение скорой помощи. Врачи диагностировали у меня сильнейшее переохлаждение и вывих лодышки, и это не беря в расчет многочисленные порезы и ушибы, разукрасившие мое лицо и руки наподобие театрального грима.
Ты хоть можешь себе представить, как мы с твоим отцом волновались, или у тебя за последние дни напрочь мозги отшибло?!
Я молчала, устало откинувшись на спинку сидения. По всему телу словно пустили электрические заряды, я чувствовала себя грязной, глупой и крайне измотанной.
Убежать ночью в лес из дома из-за какой-то лишь идиотской обиды, это уму непостижимо! А если бы у тебя было заражение крови или на тебя нарвались бы волки?! кричала мать, пока отец вёз нас домой, лавируя среди оживленного потока машин.
Ты будешь наказана, Соф, и Ну ты хоть ей скажи! прикрикнула она на отца, раздраженно всплескивая руками.
Отец смотрел на дорогу и не отвечал ей. Он вообще не произнес ни слова за то утро, только, будто бы, пробормотал что-то вроде: «Слава богу», когда увидел мое бледное лицо на больничной койке.
С болью, не имевшей отношения к «ранениям», полученным в лесу от лап ежевичника, я вспомнила наш разговор с Джеком Моррисом.
Ты далеко зашла, милочка, сказал он мне чуть ли не с гордостью, мчась по буреломам обратно в город. Не каждый мужчина смог бы продраться через этот проклятый терновник.
Но вы-то смогли, ответила я, слабо улыбнувшись.
Нумужчина, явно польщенный, зарделся. Я на то и полицейский, чтобы спасать маленьких девочек из беды, так ведь?
Так, всё так. Жаль только, что Э, нет, мы с вами не побежим впереди паровоза. Да и не поможет моя жалость никому. Что с нее теперь толку?