* * *
Участия в их жизни Эстер не принимала.
Счастье, твердила Амалия. Свекровь не проверяет твои шкафы и не лезет в кастрюли! Знаешь, как у Боженки? Не знаешь! торжествовала Амалия. Эта старая сука вламывается среди дня и белым платком протирает поверхности. А потом лезет в кастрюливсе ли по правилам, все ли, что любит ее сыночек? Почему сырники подгорели? Почему тесто плохо взошло? Почему рубашка не накрахмалена? Вот и представьты бы это терпела?
Анна смеяласьпредставить Эстер, сующую нос в кастрюлю? Нет, невозможно, Амалия права.
Через полгода Анна забеременела.
С родителями мужа они встречались раз в месяц на семейном обеде. Иногда в центре города, чтобы выпить кофе. Семейные обеды проходили практически молча. Закуска, поднятые за всеобщее здоровье бокалы, первое, горячее, десерт. Позвякивали приборы, раздавались редкие просьбы передать соль или сахар. Старинная скатерть в бесценных фламандских кружевахАнна до дрожи боялась что-нибудь капнуть или уронить, тончайшая лиможская посуда, серебряные приборы.
Свекровь ела мало, про таких говорят «клюет как птичка». А беременную Анну пробирал жуткий аппетит. Особенно хотелось жареного мяса и сладкого. Еле удерживала себя, чтобы не попросить третий кусок сливового торта.
Свекор ел с аппетитом, увлеченно, как здоровый, полный сил мужчина. Изредка вставляя фразы про политику, кажется, только из приличия пытаясь вступить в полемику. Но и это не получалосьЭстер политика не занимала, Анна ничего в ней не смыслила, а Марек, кажется, просто не хотел говорить на эту тему. Скорее всего, из вредности. Будет спор про политикуточно выйдет раздор, и Анна его умоляла не спорить.
После вкусного, но крайне утомительного обеда свекровь уходила к себе. И каждый раз повторялась коронная фраза: «Боже, нельзя столько есть!» Все молча переглядывались и переводили взгляд в ее тарелку. Кусочек куриного крылышка, пара стеблей спаржи и пара кружков отварной моркови. Чашка кофе и чайная ложка сливового торта.
Однажды она позвала Анну к себе. Анна с тревогой посмотрела на мужаМарек пожал плечами.
По длинному и темному коридору Анна шла почему-то на цыпочках, словно боясь поскользнуться на блестящем, как лед, недавно натертом паркете. Комнату свекрови, в которую попала впервые, пожалуй, она так и представлялате же блестящие, словно лакированные, полы, несколько коврову кровати, посредине комнаты и у письменного стола. Огромный, до потолка, гардероб с поблескивающим зеркалом, два кресла с шелковой обивкой, высокая напольная ваза с увядшими розами, темные бархатные задернутые шторы, большая настольная лампа со стеклянным абажуром с рисунком и кроватьдвуспальная, с высокой резной деревянной спинкой, с кучей подушек и подушечек, небрежно застеленная смятым шелковым покрывалом.
Спальня была мрачной, таинственной, загадочной, немного пугающей и, безусловно, красивойсловом, полностью соответствовала хозяйке.
Сядь. Свекровь кивнула на кресло и подошла в высокому, со множеством ящиков старинному комоду.
Открыв верхний ящик, Эстер достала длинный кожаный футляр на поблескивающем замке, открыла его и, словно раздумывая, долго разглядывала его содержимое. Наконец, стуча каблуками домашних туфель, подошла к Анне.
Это тебе, сказала она, протягивая ей темно-желтую, простого плетения, плоскую тяжелую цепочку с небольшим каплевидным ярко-красным камнем.
От смущения Анна забыла поблагодарить.
Я тебе ничего не подарила, напомнила свекровь, а так не положено.
Что вы, залепетала Анна, мне ничего не нужно. Вы же знаете Она окончательно растерялась. Я ничего такого я не ношу!
А это, будь добра, надень! усмехнулась свекровь. И пусть это будет твоим талисманом. Помолчав, Эстер добавила: Это единственное, что осталось от моей матери и ее семьи. Ее наследство. До замужества мама жила в небедной семье, ее отец, мой дед, держал бакалейный магазинчик. Нет, богачами они, разумеется, не были, к тому же пять дочерей, и всем полагалось приданое. Маме досталось вот это. Единственное из той жизни, повторила она. Все остальное: подарки мужа, мои собственные покупкитак, ерунда. Это рубин. Похож на каплю крови, верно? сказала свекровь. А знаешь, как мне удалось это сохранить? Цепочку, на которой первоначально висел кулон, продали еще во время войны. А камень мамочка сохранила. Повесила его на длинный шнурок от ботинок и надела мне на шею. «Спрячь под платье, велела она мне, может, и не заметят». Эстер помолчала. Не заметили
Вздрогнув, Анна посмотрела на нее.
Голубиная кровь, дитя солнца, лал, перечисляла свекровь названия камня. Говорят, он приносит покой и избавляет от душевной боли. Хотя мне не принес. Может, тебе повезет? В общем, носи, мне будет приятно. И все, хватит мистики и рассуждений. Это твое, надевай!
Кивнув, Анна пыталась застегнуть цепочку на шее. От неожиданности и волнения дрожали руки. Свекровь решила помочь и справилась моментально. Анна только успела вздрогнуть от прикосновения ее холодных, почти ледяных пальцев, хотя в комнате было сильно натоплено.
Спасибо, бормотала она, пятясь к двери, большое спасибо, но правда, не стоило
Эстер молча махнула рукой.
Выйдя в коридор, Анна прислонилась к стене. «Как гулко бьется сердце! Неужели я так сильно ее боюсь? Какая глупость. Она не обижает меня, не лезет в мою жизнь, не поучает, не вредничает и не делает замечаний. Но почему мне так неуютно находиться рядом с ней? Ведь она просто несчастная женщина. Добрая и несчастная, и ее можно только жалеть». Подаренную цепочку с подвеской голубиной крови Анна никогда не снимала. Сорвала ее в самый страшный день своей жизни. Самый страшный. Хотя страшных дней было немало Сорвала с диким, душераздирающим криком, навсегда перестав верить в талисманы, магическую силу, приметы и чудеса. Куда зашвырнула, не помнила, кажется, в угол, за диван, в общем, с глаз долой. И что интересноспустя год, когда она наконец решила заняться генеральной уборкой и отодвинула тот самый диван и освободила все углы, цепочки с подвеской нигде не было. Как испарилась.
«Ну и славно, подумала Анна. Нети отлично».
* * *
Не читалось. Странное делокниги всегда выручали. А сегодня все мимо строк. Ей показалось, что в номере душно. Анна встала, отдернула шторы и открыла балконную дверь. На улице было свежо. Чистый прохладный вечерний воздух спускался с Карпатских гор. Анна вышла на балкон, и тут хлынул дождь, короткий и бурный, воздух после него стал еще слаще, еще ароматнее.
Стало зябко, но она все стояла, не в силах уйти.
Окончательно замерзнув, вернулась в номер и включила чайникне дай бог заболеть. С кружкой чая она улеглась в кровать, осторожно сделала большой глоток и в блаженстве закрыла глаза. И в эту минуту раздался звонок.
Ну конечно, это был Марек!
Как ты? Я тебя не разбудил? смущенно спросил он. Знаешь, мне что-то тревожно. Умотал я тебя, эгоист. Мне-то что, ты знаешь, я хожу километрами. А у тебя нога Прости меня, а? жалобно бормотал он, повторяя: Эгоист, да, признаю. Но ты тоже хорошамогла бы остановить меня, сказать, что тебе тяжело.
Мне не было тяжело, мне было прекрасно. Да и потом, все врачи говорят, что надо ходить. Двигаться. А ты меня знаешья лучше с книжкой и на диване. Ленивая стала Стыдно, а потом думаю: а что, не имею права? Когда, как не в старости, правда? Тем более что забот у меня не осталось, вздохнула она. Почти не осталось. Только сад. Но разве это забота? Это счастье и удовольствие. А вообще тут, в тишине, я философствую. И знаешь, что пришло в мою дырявую голову? В одиночестве много прелестей! Нет, правда! И оно меня совсем не тяготит. Ты не знаешь и поэтому не спорь! Во-первых, тишина. А ты знаешь, как люблю тишину. Во-вторых, все времямое, не надо думать о домашних делах. Поверь, за всю женскую жизнь они ужасно надоедают! Как вспомню вечные мысли: что на обед и что на ужин, достать то или это. А глажка? А уборка? Ой, кошмар, честное слово! А сейчас я сама себе хозяйка, обедов и ужинов не готовлюзачем? Бутерброд с колбасой, помидор с огурцом. Диван и книжкавот оно, счастье! Я часто вспоминаю маму. Она никогда не сидела без дела, никогда. Даже вечером, после работы и ужина, вроде самое время просто плюхнуться на диван, посмотреть телевизор, полистать журнал! Так нет жеодним глазом в телевизор и подрубает простыню, или штопает чулки, или что-нибудь вяжет, или варит бульон, чтобы завтра его только заправить. Чем накормить, как сэкономить, как из старого платья сделать новую юбкудве девицы на выданье, нищета, вот мозг и кипит.
Однажды я посмотрела на нее спящую Даже во сне была суровая складка на лбу, брови сведены, рот плотно сжат. Как будто продолжает считать, прикидывать. Анна помолчала. И только в гробу ее лицо разгладилось, представляешь? Только когда она умерла, когда ушли все хлопоты и заботы, вот тогда лицо ее стало гладким, спокойным, беспечным.
А у моей матери? глухо спросил он. Наверняка даже в гробу было тревожное и беспокойное лицо. Представляешь, я ничего не помню, вообще ничего.
Да, так и было, прости.
Ладно, бодрым голосом сказал он, куда-то нас не туда понесло, да еще на ночь глядя! У нас с тобой завтра путешествие, ты не забыла? А это означает, что мы должны быть полны сил. Все, извини за звонок. Надеюсь, ты выспишься! А после завтрака двинемся в путь!
Пожелав ему спокойной ночи, Анна нажала отбой.
Да, надо уснуть. Иначе завтрашний день пойдет насмарку.
Только вот каквопрос
В воскресенье процедур не было, и отдыхающие беспечно валялись у бассейна, пили коктейли или отсыпались в номерах, ну а самые неугомонные отправлялись на шопингв пятидесяти километрах был большой аутлет.
В девять утра Анна и Марек встретились на завтраке, а потом уселись в машину и двинулись наугад, без всяких планов и задач, как говорится, куда глаза глядят.
Наугадэто прекрасно! улыбнулась Анна.
Они ехали вдоль чистых, аккуратных, нарядных палисадников в разноцветных и буйных кустах роз, гладиолусов и георгинов, вдоль поселков и деревушек, вдоль Карпатских гор, покрытых густым изумрудным лесом, мимо крошечных, на три столика, местных кафешек, маленьких магазинчиков, почтовых отделений, аптечных и больничных пунктов, зеленых лугов с пасущимися козами и коровами и узких, сверкающих в лучах солнца речушек. Эти пейзажи Анне были отлично знакомыдо ее родного Кракова было всего-то триста с небольшим километров. А Марек не переставал восхищаться и удивлятьсяевропейскую природу он обожал.
Нет, торопливо оправдывался он, нашу израильскую природу я тоже люблю, и у нас тоже горы, правда, сосны невысокие, разлапистые, другие. Зато какие платаны, Аннушка! А эвкалипты? А наши пустыни? Ты знаешь, пустыняэто красиво! А весной, когда цветут маки?
Анна кивала.
А море? продолжал он. Что может быть красивее моря? Морской закатчистое волшебство. Но пальмы, пальмы Кругом одни пальмы! А я люблю липы и клены, елки люблю, березы, рябину, сирень. У нас этого нет. Зато есть бугенвиллеивсех цветов, ну ты знаешь, словно оправдывался он, и розовые кусты вдоль дорог. Правда, розы почему-то не пахнут, я всегда удивлялся. А наша мимоза, оживлялся он, величиной с хорошую вишню. Но странное делотоже не пахнет
Ты европейский человек, смеялась Анна, родился и вырос в Европе. Отсюда и любовь к европейским пейзажам, и, как следствие, твоя тоска.
Он кивнул:
Да, ты права. И странное делоу меня как будто раздвоение личности: кто я, откуда? Какой культуре принадлежу? Что мне ближе и что роднее? Я люблю свою страну, ты не подумай! Люблю и горжусь ею. Но часто ловлю себя на мысли, что все-таки я человек европейский. Израильтяне другие. Не хуже и не лучше, просто другие: шумные, крикливые, несдержанные, все эмоции налицо. Подчас дурно воспитанные. Но если что-то случается или тебе нужна помощь, если ты в опасности, если ты он на минуту задумался, скажем, голоден или что-то еще, они тут же, незамедлительно окажутся рядом! Дадут питу, бутылку воды, окажут первую помощь, отвезут куда надо. И, самое странное, будут искренне за тебя переживать, и ты это сразу почувствуешь!
Да, безумный анклав разных культур и традиций, порой невозможно друг друга понять! Но если что-то случается В тот же миг ты, они, все почувствуют, что это их страна и выодин народ. Несмотря на то что одинэфиоп, другоймарокканец, а третийвыходец из Испании, а четвертыйты будешь смеятьсяузкоглазый и смуглый житель Непала!
Изумленная Анна качала головой:
Вот уж правда! Такой страны больше нет!
И кухня, продолжал Марек. Знаешь, я многое там полюбил: и хумус, и фалафель, и острые хацелим, баклажаны по-нашему. Но, улыбнулся он, как я скучаю по капусьняку, журеку, по перогам с сыром, по нашей любимой кремувке!
Так научил бы Ширу! воскликнула Анна. Нехитрое дело!
О чем ты! У нее совершенно другие пристрастия. Восточная кухня, все острое, перченое: кускус этот, куриные оладьи с корицей! С корицей, Аннушка! И хумус, хумус, только что в кофе не добавляют, а так он везде! К тому же местные дамы не очень-то озабочиваются готовкой! Так что пришлось привыкать.
Это не самое главное, сказала Анна. Главноеона родила тебе прекрасных, красивых и здоровых детей! И все же, мне не просто любопытно, ты ощущаешь себя на родине? Ну, что твои предки здесь жили и так далее?
Он долго молчал, наконец проговорил:
Это странное чувство. Тогда, когда я уехал, это был просто побег. Плюс интересмне хотелось поглубже узнать эту жизнь и эту страну. И долгое, о-о-очень долгое время я ощущал себя кем-то вроде туриста или командированного. И у меня было чувство, что я обязательно вернусь обратно. Да, непременно вернусь! А потом, усмехнулся он, знаешь, как говорится, врос корнями. Женился, купил дом, родились дети. И это уж точно их страна и их родина. Я выучил язык, и местные говорят, что у меня нет акцента. Я стал понимать эту страну, понимать ее сущность, глубину ее патриотизма, упрямую и непоколебимую веру в будущее. Я вижу мужчин-калек и понимаю, откуда такие травмы. Бесконечные войны. И мне стыдно, что меня не было там, рядом с ними
Я плохо переношу жару, но почти к ней привык, меня раздражает леность и неторопливость левантийцев, их наплевательство и пофигизм, совершенно непонятный нам, европейцам. Мне часто кажется, что я не могу просчитать их, понять их мысли, мы очень разные. Разные, а жену нашел из сефардов, усмехнулся он и замолчал. Сколько раз я хотел вернуться, не сосчитать. Уговаривал Ширу, сулил ей куда лучшую жизнь. Сколько раз хотел просто сбежать. На все наплевать и сбежать! Но постепенно раздражение уходилоя твердил себе, что мы просто разные в силу всех обстоятельств. Окончательно, кстати, я понял это после женитьбы.
Но если ты все же решил жить в этой необычной стране, рожать там детейа для них лучше места не найти, с этим просто надо смириться, смириться и принять. Просто принять эту разность, эти крики и эту суету, этот пофигизм. Я объяснял себе, что эти люди не желают мне зла, просто у них все по-другому. И я это принял, как и многое другоев смысле, все остальное. И эту жару, которую я всегда ненавидел, острое и перченое, и песни, и музыку. И природупальмы, песок и три моря на одну крошечную страну. И вечную тревогу, что на нас могут напасть. Привык к девчонкам и мальчишкам с автоматами наперевес. А уж когда в армию пошли мои дети, тогда я окончательно понял, что здесь моя родина.
Да, ко многому я так и не смог привыкнуть, но ко многому приспособился и восхищаюсь и горжусь этой страной. Господи, как они смогли? Как смогли приехать на эту выжженную, пустынную землю, в эту непонятную Палестину? Да, это были упрямые идеалисты, пионеры и социалисты, бежавшие от нищеты и погромов. Но были и другие, успешные и небедные. Они оставили свои дома, привычки, налаженную жизнь и приехали в эти полные гнуса болота? Как, расчищая пространство, могли ворочать глыбы камней, осушать болота, вручную вырубать пни? Сажать леса и поля и подводить к ним воду для орошения? Как можно было создать эти кибуцы, построить дома, развести скот и плодовые сады? И это при всех войнах и терактах, в окружении врагов? Они работали, рожали детей и верили, верили Энтузиазм, идеология и веравеликое дело, Аннушка! И я понялпри всех ее недостатках это великая, необычная и необыкновенная страна.
Это мой дом. Сейчас уже да. И, знаешь, я, пожалуй, не пожалел, что я уехал. К тому же я обещал материона мечтала об этом, повторяя, что там, в своем государстве, с нами не случится того, что случилось здесь, в Польше, ну и во всей Европе.
Анна сжала его руку.
Но все это не отменяет моей тоски по старушке Европе! рассмеялся он. И каждый год рвусь сюда как оглашенный: к Европе и к тебе, Аннушка.
Остановились у маленького кафе выпить кофе.