Желтая рожа, однако, ничего не сказала, только взяла меня за рукав и потянула за дверь. В тот же миг из комнаты в прихожую выглянул Аметистов и прокричал:
Никого тут нет, Зоенька, у тебя паранойя! Аллюсинасьóни не более того!
Стало тихо. Страшный человек, пленивший меня, стоял совсем рядом и весьма невежливо глядел прямо мне в глаза.
Чем могу служить? поинтересовался я, слегка откашлявшись.
Вы врач? сурово спросил он.
Простите? растерялся я.
Ваш дядя говорил Зое, что вы врач, сказал он уже утвердительно.
Да, отвечал я, но дело в том, что
Однако он уже не слушал, а железной своей рукой тащил меня вниз по лестнице. Я даже не пытался сопротивлятьсятакой ужас он мне внушил. Спустя минуту мы уже стояли на цокольном этаже, напротив двери, за которой, очевидно, и жил взявший меня в плен Чингис-хан. Меня почти втолкнули в квартиру, я зажмурился и застыл, ожидая по меньшей мере удара кастетом. Однако все было тихо.
Постояв несколько секунд, я решился открыть сначала один глаз, потом другой. В комнате не было света, только в дальнем углу топилась печка-буржуйка, давая небольшое неверное освещение и явственное тепло. Довольно быстро стало ясно, что в квартире есть еще кое-кто, кроме нас с Чингис-ханом. Прямо посреди комнаты на старом диване сидел седоволосый, но стройный и моложавый человек. Если бы не седина, ему нельзя было дать и пятидесяти. Лицо его казалось словно в граните вырезанным, а глаза были глубокие и страшные. Несколько секунд мы просто глядели друг на друга. Потом он вопросительно поднял бровь и проговорил:
Ну-с, милостивый государь, и от чего же вы собираетесь меня лечить?
Я растерялся.
Прошу прощения Почему вы решили, что я буду вас лечить?
Потому что вы доктор.
Однако Откуда он знает? Незнакомец улыбнулся.
Я бы мог изобразить из себя Шерлока Холмса и назвать кучу признаков, но все гораздо проще: Газолин таскает ко мне врачей, полагая, что они смогут меня вылечить.
Он хороший доктор, сказал Газолин. Пусть посмотрит господина.
Эта убежденность, кажется, немного поколебала хозяина квартиры. Признаюсь, убежденность эта и мне показалась странной.
Вы, сударь, невропатолог? поинтересовался незнакомец.
Пришлось признаться, что я венеролог, и это, кажется, немало повеселило моего визави. Мне почему-то показалось обидным его веселье, и я довольно сердито заметил, что в последний год жил в деревне, так что у меня была широчайшая практика, в том числе и по части неврологии. Кроме того, проговорил я не без гордости, все говорят, что я неплохой диагност. И добавил. Впрочем, если вы не желаете, я не настаиваю.
И действительно, выходило странно: как будто не меня сюда притащили, а я сам набиваюсь лечить чужую и неизвестную мне болезнь. Как бы там ни было, Нестор Васильевич Загорскийа именно так представился мне новый знакомецразрешил все-таки его осмотреть.
По правде сказать, не знаю, что там осматривать, заметил он. Формально дело обстоит до невозможности просто. Боевое повреждение периферической нервной системы, как следствиеполная недееспособность. Некоторое время я был практически овощем, но мой добрый Ганцзалин меня не бросил и таскал по самым разным врачам. Меня пытался лечить даже один китайский доктормой помощник отыскал его в Самаре. Однако после переворота тут началось такое, что доктор почел за лучшее вернуться обратно в Поднебесную. Вероятно, так бы я и окончил жизнь в тягостном оцепенении, но, как говорится, клин клином вышибают. Небольшой случайный инциденти я пришел в себя. Однако способности мои пока сильно ограничены, фактически я полуинвалид. Исследования при помощи осциллографа ясных результатов не дали. Удалось даже сделать рентгеновский снимок позвоночника, но и там никаких видимых нарушений нет.
Я взялся за дело: исследовал сухожильные рефлексы, расспросил о симптомах. Загорский жаловался на частичную парализацию правой руки и правой ноги, боль в конечностях и возникающие в них непроизвольные движения. Не скрою, тут пришлось призадуматься и думать по крайней мере минут пять.
Что ж, сказал я, откашлявшись. Не являясь специалистом в неврологии, не могу судить определенно, но полагаю, что при ранении были задеты клетки Беца.
Гигантские пирамидальные нейроны? с любопытством спросил Нестор Васильевич. То есть нарушения, по-вашему, локализованы в первичной моторной коре?
Может быть, так, а может быть, дело в самом пирамидном тракте, пожал я плечами. Окончательный диагноз требует серьезных исследований. Боюсь, в России сейчас это невозможно, надо бы ехать в Европу.
Рад бы в рай, да рожей не вышел, многозначительно заметил Газолин.
Загорский бросил на него суровый взгляд и велел перестать коверкать пословицы, в которых он ничего не понимает. Затем снова обратился ко мне и заметил сокрушенно:
Если оставить за скобками манеру выражаться, этот разбойник правв Европу пока мне путь заказан.
Я хотел было спросить, почему бы это, но вовремя передумал.
Мы еще немного поговорили о вероятных причинах болезни и возможных способах терапии. Признаюсь, меня поразила осведомленность Загорского в медицине. Впрочем, встречались мне пациенты, знавшие о своей болезни гораздо больше среднего врача. Так или иначе, мне показалось, что хозяин квартиры остался нашим разговором доволен.
Понимаю, что вопрос может выглядеть неуместным, но сколько вы берете за визит? спросил он наконец.
Я поднял руки, протестуя: ничего не надо, считайте это просто дружеским участием. Загорский усмехнулся.
Ну что ж, тогда на правах друга позвольте задать вопрос: как вы стали морфинистом?
Признаюсь, я несколько растерялся: неужели это так видно?
Это видно опытному человеку, отвечал Нестор Васильевич. И видно яснонесмотря на то, что сейчас вы лечитесь.
Конечно, подобная тема при других обстоятельствах мне показалась бы по меньшей мере бестактной, но сейчас я почему-то заговорил о моей болезни с необыкновенной легкостью.
Всему виной случайность. Отсасывал у ребенка дифтеритные пленки, по недосмотру заразился. Ввел себе противодифтерийную сыворотку. От сыворотки начался страшный зуд, лицо распухло, как подушка. От боли не мог спать, впрыснул себе лекарство. Раз, другой, третийи привык.
Нестор Васильевич покачал головой, он теперь смотрел на меня грустно и даже обеспокоенно.
Вам непременно нужно лечиться, сказал он. И дело даже не в том, что такая зависимость чревата тяжелыми последствиями. Дело в том, что страну захватывает хаос. Я не сивилла, но предсказываю, что обывателю в России скоро будет трудно найти кусок мяса, а уж про алкалоиды, добываемые из мака снотворного, вообще придется забыть. Ну, или они будут стоить столько, что гонораров врача на них не хватит.
Я описал Загорскому метод, которым лечил меня старый доктор. Нестор Васильевич поморщился: это, по его мнению, было совершенно не то.
Можно, конечно, попробовать вытеснить сильное средство чем-то послабее. Но, во-первых, это менять шило на мыло, во-вторых, неизвестно, как примет такую замену организм. Нужен радикальный и в то же время щадящий способ.
Но где же взять такой способ? развел я руками.
Такой способ существует, отвечал Загорский холодно, и я его знаю.
Я смотрел на него выжидательно, но он молчал, только странная тень гуляла по его гранитному лицу, озаряемому отблесками пламени из печки. Так что это за способ?
К сожалению, не могу вам сказать
Я почувствовал себя обманутым. Что же это такоезнать способ и не говорить его больному? Дело в том, продолжал он, заметив мое удивление, дело в том, что пациент не должен знать сути метода. В противном случае метод не подействует.
Я смотрел на него в изумлении: как же тогда метод применять? Если нельзя его говорить пациенту, значит, он бесполезен. Но загадочный мой хозяин, поразмыслив самую малость, все-таки нашел выход из положения. Он быстро начеркал что-то на листке бумаги, потом сунул его в конверт и тщательно заклеил.
Не вскрывайте конверт ни в коем случае, сказал он. Конечно, вас будет преследовать соблазн, но не уступайте ему, если жизнь вам дорога. А когда вернетесь домой, непременно отдайте конверт вашему доктору. Пусть он вскроет его и точно следует описанным там рекомендациям.
Я смотрел на него в изумлении. Я ясно видел, что Загорскийчеловек необыкновенный. Но кто онврач, ученый или просто, что называется, из бывших? Я даже осмелился спросить Нестора Васильевича о роде его занятий.
В глазах его при этом вопросе зажглось темное пламя. Несколько секунд он смотрел на меня, не отрываясь. Потом вдруг усмехнулся и ответил:
Не в моих правилах рассказывать о себе посторонним. Однако я вижу в вас нечто он пощелкал пальцами, подбирая слово, нечто не совсем обычное. Я не знаю источника той силы, которая стоит за вами, но это большая и мощная сила. Возможно, судьба в лице моего бестолкового помощника не случайно привела вас сегодня в мое убогое обиталище. Возможно, в этом есть некая необходимостьв равной степени касающаяся и вас, и меня.
(О, как он был прав! Прав во всех отношениях, начиная с того, что меньше, чем через два года меня контузило, и я приобрел похожие симптомы, и заканчивая Но, однако, об этом пока рано говорить).
Кроме всего прочего, продолжал Загорский, мне кажется, что вы человек не болтливый. Поэтому я скажу вам, кто я такой.
Тут он сделал многозначительную паузу. Глядя на него, можно было решить, что он король в изгнании, или падший ангел, или еще какое-нибудь фантастическое существо, вынужденное скрываться от новой власти. Однако ни в чем таком он, разумеется, не признался, сказал лишь, что онсыщик, детектив, специалист по уголовному праву.
Боюсь, впрочем, что в нынешних обстоятельствах ремесло мое окажется невостребованным, невесело заметил он. Когда к власти приходят уголовники, они в первую очередь убирают тех, кто способен с ними бороться. И это вторая причина, по которой я пока не выхожу из дома.
После этого мне оставалось только откланяться. Таинственный Газолин, который работал в доме истопником, отвел меня обратно к Зое. Этот желтый человек, которого я поначалу принял за демона, после нашего разговора с его хозяином проникся ко мне таким доверием, что даже пожаловался на трудности в своей работе истопника.
Разруха, сказал он с отвращением, революция и разруха! Батюшка-царь арестован, Керенский сбежал, а с ними пропали уголь и нефть. Топить дом нечем, а топить надо. Потому что зима.
Я полюбопытствовал, как же он выходит из положения.
Ганцзалин выходит, отвечал он загадочно
Глава втораяСтрасть и тоска
Не спрашивайте меня, как я попал в квартиру Зои Денисовны второй раз, скажу только, что был я там уже без дядимоей сообразительности хватило, чтобы найти ее самому. Меня подмывало заглянуть еще раз к истопнику и увидеть Нестора Васильевича, но в последний момент я чего-то испугался и прошел мимо, не спустившись в цокольный этаж.
Манюшка, открыв дверь и, обнаружив меня, совершенно не удивилась и молча пропустила внутрь. Еще меньше удивилась Зоя.
Я ждала, проговорила она. Хорошо, что ты пришел сегодня, как раз никого не будет.
Тут она взяла меня за руку и увлекла за собой вглубь квартиры. Очнулся я, только поняв, что оказался в ее спальне, в алькове. Так странно было видеть тепло и красный цвет страсти, царивший здесь посреди мирового безумия, когда люди убивали друг друга за непонятные им самим идеи равенства и братства или, напротив, великой и неделимой России, свободной от большевиков.
Она поцеловала меня первой. Когда-нибудь, спустя миллионы лет, когда меня, возможно, призовет к ответу Бог, в которого я тогда не очень-то верил, и ангелы, в которых я не верю и сейчас, это единственное, что я смогу ответить на их упреки. Как же ты мог, спросит, вероятно, Вседержитель, ведь у тебя жена, почему ты не устоял?
И я отвечу:
Я не устоял, потому что устоять было невозможно. Она первая меня поцеловала.
И, подумав, добавлю:
Но я сам этого хотел.
И тем, разумеется, отменю любое и всякое помилование.
Для того, чтобы понять случившееся позже, надо знать, что значила для меня Зоя Пельц. Но чтобы понять это, мало слов. Надо видеть ее, как видел ее я, надо трепетать за нее, как трепетал я, надо целовать ее, как целовал ее я, и надо любить ее, как любил ее я. И еще надо было быть мной.
Старый врач так и не излечил меня от зависимости. Прочитав переданное ему письмо Загорского, он несколько нахмурился, задумался, а потом вынес свой вердикт.
Я слышал про этот метод, скажет он, но это совершенно, совершенно ненаучно. Нет, так никого излечить нельзя, так можно только навредить.
И он сжег листок на свече и потом еще развеял пепел по воздуху, как будто боясь, что письмо каким-то образом восстановится из небытия и явится мне если не наяву, то хоть во сне. Итак, доктор сжег инструкцию, но и сам вылечить меня не смог. При этом он полагал, что я могу излечиться одним только усилием воли. Не знаю, может быть, и были на свете люди, которые могли справиться с безумием усилием воли, но я, признаюсь, к подобным счастливчикам никогда не принадлежал.
Таким образом, к Зое я отправился совершенно больным. Но так сильна была моя тяга, таким светом озарялось все в ее присутствии, что я добрался и не упал в судорогах где-нибудь по дороге, и меня не добили грабители, не сняли с меня неважнецкое мое пальто и ботинки, которым, признаюсь, уже нестерпимо хотелось каши.
Зоя, только взглянув мне в глаза, поняла, что меня тяготит, что разжигает в моей душе гибельное багровое пламя, какую власть взял надо мной царь в красной короне.
Бедный мой, бедный, она погладила меня по голове, тебе очень плохо?
И хотя я через силу улыбнулся и пробормотал что-то преувеличенно бодрое немеющими челюстями, она все видела сама.
Не бойся, сказала она, Херувим принесет тебе лекарство. У него прекрасное зелье, чистое, он не разбавляет его совершенно.
Я только головой покачал. Впору было посмеяться, что дурман мне будут носить те самые ангелы и херувимы, в которых я не верил, но меня охватил стыд и страх. Что будет дальше? Сколько мне осталось еще, пока мир не затянет черная пленка безумия, пока тело не начнет разлагаться на глазах?
Не бойся, милый, она обнимала меня, я все для тебя сделаю, я спасу тебя. Я сейчас.
Она приносила опий, говоря, что это совершенно медицинское средство, его прописывают всем страдающим больным, давала мне, и мир начинал играть новыми красками, и боль в душе ослабевала.
Что касается Херувима, то это оказался не ангел, конечно, а китаец, правда, совсем не такой, как Ганцзалин. Это был подлинный китайский ходямаленький, услужливый и очаровательный, как настоящий херувим. Он работал в прачечной и до печенок был влюблен в Манюшку. Я как-то подслушал их разговор, смешной и небывалый.
Манюска, говорил он с ужасным акцентом, я тебе люби. Я тебе зеню, ехати в Санхай. Санхай тепло, будем китайса дети лоди-лоди.
Да вот еще, фыркала Манюшка, не собираюсь я с тобой ехать ни в какой Шанхай. С какой стати?
От таких слов Херувим вспыхивал, как спичка, и начинал страшно кричать.
Мине не люби? вопил он. Ганцзалин люби? Целовала Ганцзалин, отвецай?!
Еще чего, смеялась Манюшка, он старый, нужен он мне.
Но Херувиму такая логика была непонятна. Он продолжал интриговать и выдвигал против соперника страшные обвинения.
Ганцзалин не люби, грозно говорил он. Он не éсе настояси китайса, éсе поддельный. Он есе японса, пелеоделася. Он со мной китайски не говоли, луски говоли. Я сплоси: ты китайсазацем китайски не говоли? Ганцзалин говоли, цо он луски подданны. Это влет, собака. Он плосто китайски не знай, плосто диди-гугý, не есе говоли, есе блям-блям. Говоли, из Сианя плиехала, там все блям-блям. Санхай не знай, мандалина не знай, один блям-блям знайне есе китаец, есе цзулик Не люби его, не целуй. Люби меня, целуй мало-мало, оцень холосо бýди!
* * *
За всеми страстями я почти забыл, для чего ездил в Москвукроме, разумеется, лечения. А между тем в Москву я ездил, чтобы избавиться от воинской повинности. Это был не первый мой приезд, и меня никак не хотели освобождать. Но нынче, освидетельствовав, поняли, что никуда в таком состоянии я не гожусь. Никакой я теперь не доктор, меня самого надо лечить, да и то уж скорее я погибну, чем снова примкну к сонму здоровых людей.
Итак, от повинности меня освободили, и надо было возвращаться в Вязьму. Сначала я мечтал уехать в Киев. Но теперь, после знакомства с Зоей, решительно не мог даже думать о том, чтобы покинуть Москву. Нет-нет, я, конечно, умру, но пусть это будет сладкая смерть в объятиях любимой женщины, а не голодное угасание среди озверелых пролетариев вроде дядиного Шарика, которых хлебом не корми, дай только колбасы налопаться.