Нужно перевесить пиджак. Конспирация, к которой она давно привыкла, иногда вдруг начинала давать сбои. Какая, к черту, конспирация, когда все вокруг давно стали своими, а она ведет себя с ними, как с врагами!
Но изменить ничего было нельзя, по крайней мере пока, и Анфиса Коржикова прекрасно это понимала.
На пиджачке, под самым воротником, пришита приметная этикеточка одной известной французской фирмы, и именно ее следовало спрятать от посторонних глаз. Эти самые глаза могли быть только у уборщицы Нины, которая иногда, как бы по ошибке, заглядывала в чужие шкафы, и хотя вряд ли она знала, что это за фирма, все равно нужно быть осторожной.
Анфиса завернула пиджачок так, чтобы этикетку никто не увидел, туфельки тоже задвинула подальше и по длинному и чистому коридору, застланному линолеумом и освещенному ровным аптечным светом, побежала в торговый зал.
В коридоре было множество дверей, и на каждой своя табличка. На одной красовалось загадочное слово «Материальная», на другой грозная надпись: «Перед тем, как вымыть руки, не забудь снять халат», на третьей нарисована рюмка и куриная нога, сопровождавшиеся скромной надписью: «Столовая». Рюмку с ногой придумала Анфисашалила, а нарисовал на компьютере талантливый программист Славик, подрабатывающий в аптеке составлением лекарственных таблиц и ведомостей. И Славику, и Анфисе казалось, что это очень остроумно, а заведующая не возражала.
Анфиса уже почти выскочила в торговый зал, когда в кармане халата у нее зазвонил телефон. Звонить ей в такое время мог только один человек.
Этот самый человек и звонил, поняла Анфиса, взглянув на высветившуюся в окошке надпись.
Привет, бабуль.
Здравствуй, моя дорогая. Ты уже открыла свою аптеку?
Бабуля, ты же знаешь, что аптеку открываю не я! Ее открывает всегда Лида!
Ну и что?! фыркнула бабушка. Церемония поднятия флага уже состоялась?
Бабушка всегда так выражаласьчуть более сложно и витиевато, чем все обыкновенные люди.
Состоялась, состоялась, поспешно согласилась в трубку Анфиса, прикрывая ее рукой, я сейчас говорить не могу, бабуль, мне работать нужно. Я опоздала.
Почему?!
В пробку попала, прошептала внучка, на Триумфальной. Я тебе потом позвоню, хорошо?
Не потом, а сейчас, отрезала бабушка. Ты помнишь историю про собаку Баскервилей?
Анфиса насторожилась так, что даже ладошку убрала, которой прикрывала телефон. С бабушкой следовало держать ухо вострочуть зазеваешься, упустишь, и потом ни за что не догонишь, вот такая у нее бабушка!..
Бабуля, ты о чем? Если о старике Конан Дойле, то помню. Что это ты вдруг про него вспомнила?
Да я не вдруг и не вспомнила, а у Петра Мартыновича на участке собака Баскервилей завелась.
Петром Мартыновичем звали соседа, с которым бабушка никогда не дружила и отчасти даже презирала его, потому что сосед, по ее словам, был «бестолочью» забор с его стороны участка давно упал бы, если бы не Юра, который ведал в бабушкиной усадьбе всеми хозяйственными вопросами. Соседские собаки через дырки все в том же заборе лезли на усадьбу и вытаптывали ирисы. По весне сосед разводил в старой детской ванночке «гуано», которое воняло так, что со всех помоек слетались тучи проснувшихся раздраженных мух. Марфа Васильевна, Анфисина бабушка, в тот угол усадьбы, ближе к которому располагалось «гуано», старалась не заходить, туда направлялся Юра, перелезал через забор и отволакивал ванночку подальше. Сосед неизменно притаскивал ее обратно и устанавливал на место с мстительным и озабоченным видом. На участке у него, по бабушкиным словам, все равно ничего путного не росло. Путногоэто значит ни цветов, ни травы, ни мелких белых роз, которые она обожала. Картошку и «помидорья», как это называлось на бабушкином языке, она не признавала. Сосед же считал Марфу Васильевну «барыней» и белоручкой, и эта война продолжалась столько, сколько Анфиса себя помнила.
Откуда он вдруг взялся, этот Петр Мартынович, что это бабушка решила о нем заботиться?!
Коржикова, ты что на рабочее место не идешь?! Народу уже полно, там Татьяна Семеновна одна пропадает!
Иду-иду!.. Анфиса поглубже задвинулась в угол со своим телефоном. Бабуль, я не могу! Ты мне вечером все расскажешь, хорошо? Особенно то, что касается собаки Баскервилей!
Ты вечером собираешься к нам? осведомилась бабушка.
Собираюсь. Я приеду, и мы с тобой все обсудим, ладненько?
Я терпеть не могу этого слова, отрезала далекая бабушка. Говори правильно, ты же не водопроводчик!
Кроме «ладненько», бабушка еще не признавала слов «кушать», «тепленький» и всякое такое. В бабушкином понимании все, кто употреблял вышеупомянутые слова, годились разве что в водопроводчики.
Хорошо, я не буду. Но мы сможем поговорить только вечером.
Бабушка помолчала.
Ну?
Что? нетерпеливо спросила Анфиса.
Больше ничего?
Внучка лихорадочно соображала, чего же больше.
Больше ничего. Бабуль, я вечером приеду, и ты мне расскажешь.
В таком случае, не приезжай.
Почему?! простонала Анфиса. Почему не приезжать?!
Бабушка помолчала. Как пить дать, затянулась сигаретой. Анфиса представила, как она сидит, положив ногу на ногу, и покачивается в кресле. Бабушка любила кресла-качалки не потому, что в них удобно «валяться», а потому, что можно «баловаться» качаться, отталкиваться ногой, смотреть, как появляется и пропадает в зеркале собственное отражение.
Ты сегодня до шести или до десяти?
До десяти.
Прямо с работы поедешь?
Да.
А на чем?
Бабушка! Ну какая разница?!
Большая.
Бабуль, я уже взрослая девочка.
Раз ты такая взрослая, можешь не приезжать.
Бабушка! Ну что такое!
Я не хочу, чтобы ты шла со станции одна в темноте!
С чего ты взяла, что я пойду со станции?!
Не морочь мне голову, отрезала Марфа Васильевна. Ключ от ворот у нас один. В одиннадцать часов я смотрю новости. Ты работаешь до десяти, значит, на машине приедешь как раз в одиннадцать. Ты знаешь, что я не люблю, когда мне мешают смотреть, и не попросила меня заранее открыть ворота. Значит, собираешься ехать на электричке и зайдешь в калитку на той стороне. И думать не смей. Лучше не приезжай.
Бабушка!
Вы все надеетесь, что я скоро выживу из ума, а я все никак. Я не разрешаю тебе идти в темноте одной. Юра тебя встретит.
Хорошо, я приеду на машине.
Смотри, а то я не усну!.. Или Юру отправлю.
Не надо, взмолилась Анфиса. Она не любила, когда Юра ее встречал. Я приеду на машине, обещаю тебе.
Но ведь собиралась на электричке? ехидно осведомилась бабушка и, судя по звукам, перестала качаться туда-сюда в своем кресле. Надуть меня хотела?..
Анфисе пришлось сознаться, что да, собиралась, и следом за признанием немедленно услышала вопрос, что у нее с машиной. И еще некоторое время пришлось объяснять, что с машиной ничего такого, просто сегодня она осталась в очень неудобном месте, потому что на Садовом были пробки, а Анфиса торопилась.
Анфиса говорила и прислушивалась к шуму аптечного зала за белой перегородкой. Мимо проплыла Лида, посмотрела неодобрительно. Потом, громко топая, промчалась Наталья Завьялова и на ходу улыбнулась Анфисе. Короткие черные кудри торчали в разные стороны из-под белой аптечной шапочки. Анфиса улыбнулась ей в ответ.
Что вам выписали? громко спросила вдалеке заведующая Варвара Алексеевна. Анфиса со своим телефоном чувствовала себя выключенной из утренней жизни, с каждой минутой набирающей обороты. Татьяна Семеновна, посмотрите, что у больного с рецептом!
Бабушка, все, я правда больше не могу. Я должна бежать.
Она сунула телефон в карман халата, поправила поясок, чтобы выглядеть безупречно, и за высокими белыми стойками пробежала на свое место.
Заведующая Варвара Алексеевна, втолковывавшая что-то худой и нескладной тетке, похожей на старую лошадь, покосилась на нее.
Заметила, поняла Анфиса. Все заметила. Теперь обязательно припомнит.
Как только она оказалась за чистым стеклом, в окошко сразу сунулся заморенного вида мужичок в брезентовой куртке.
Мне бы, дамочка, чего-нибудь от кашля. Мучает, проклятый!
И, словно боясь, что ему не поверят, он несколько раз конфузливо кашлянул. Анфиса задумчиво его изучила. Предлагать ему новомодное средство за триста пятьдесят семь рублей не имело никакого смысла.
Курите? лекарским тоном спросила Анфиса у мужичонки, выдвигая ящик.
Курю, дамочка, покаялся мужичонка, куда нам без курева, нам без курева никуда
Бросить надо, посоветовала Анфиса, вредно очень.
Да мы знаем, знаем мы, забормотал мужичонка виновато, и в телевизоре, и везде Мы же слушаем, в газетах тоже Не на деревне живем Бросать надо а так с утра не покуримши как же
Анфиса выложила на сверкающий прилавок ленту таблеток, подумала и достала еще коробочку мятных пастилок.
Возьмите еще эти, они недорогие, но горло хорошо смягчают.
Мужичонка закивал, достал заскорузлой рукой несколько мятых десяток, сунул в окошко, аккуратно собрал сдачу, а лекарства затолкал во внутренний карман.
Следующей была молодая женщина с коляской, в которой подпрыгивал жизнерадостный розовощекий малыш, тряс погремушку и жмурился. Этим было нужно очень много всегои витамины, и масло, и носовые платки, и зубную пасту.
Анфиса возилась с ними долго и весело.
Им было радостно покупать и бить в погремушку, а Анфисе радостно продавать. Она продала все, что им требовалось, и еще вдобавок хорошенькую бутылочку для сока с двумя ручками из яркой пластмассы, чтобы мальчиктакой великан! мог сам ее держать, и еще некое приспособление для прорезывания зубов.
Анфиса советовала, а покупательница оценивала и прикидывала, и отчего-то они обе чувствовали себя заговорщицами.
Потом покупатели пошли безостановочно, и только в двенадцать Анфисе удалось выпить чашку чаю. Чай пили на беленькой кухне с нарисованными на двери куриной ногой и рюмкой. К чаю ничего не предполагалось, кроме маленькой шоколадки, и Анфиса загрустила было, но прибежала запыхавшаяся Наталья, сразу же сорвала с кудрей шапочку, швырнула ее на стул и немедленно полезла в холодильник.
Хочешь колбасы? «Докторской»?
Анфиса немедленно согласилась, и Наталья соорудила ей бутерброд, какие умела сооружать только она, толстый кусок свежего черного хлеба, очень толстый кусок «Докторской» колбасы и свежий огурец сверху. Круглую мягкую, как будто вздыхающую черную коврижку она каждый день привозила из своего пригорода, и все аптечные «девушки» отрезали от нее по куску к обеду.
Анфиса всегда ленилась себе готовить и ела большей частью, только когда приезжала в Аксаково, к бабушке, где вечная и неизменная домработница Клавдия всегда подавала «полноценный обед», как это называлось в семье. Зато Наталья поесть обожалаи одна, и в компаниии Анфису угощала.
При этом Наталья страшно расстраивалась, что «такая толстая», и завидовала Анфисе, которая была «прелесть какая тоненькая».
Аптечный остряк программист Славик называл их «толстый и тонкий», демонстрируя таким образом не только остроумие, но и знание классической русской литературы, полученное в средней школе.
Остроумие Славика не мешало Анфисе с Натальей дружить, хотя даже ее Анфиса не могла посвятить в свои тайны. Единственное, что было известно подруге, это что у Анфисы богатая бабушка, живущая где-то за городом.
Вкусно, с набитым ртом сказала Наталья, ужас как вкусно! Вот скажи мне, почему все, что вкусно, вредно, а все, что полезно, невкусно? Чайку налить еще?
Сиди, я сама налью.
Наталья со всех сторон любовно осмотрела бутерброд, улыбнулась ему и еще раз откусила.
У меня к чаю шоколадка есть, похвасталась Анфиса. Съедим?
Калорий больно много. И вообще сейчас пост. Я в прошлом году на посту сидела, пять килограмм скинула.
Так нельзя говорить, сказала Анфиса серьезно. Ты же образованная, Наталья! Что это значитна посту сидела! Ты что, милиционер?
Почему милиционер, я не милиционер, быстро отказалась Наталья, а только когда пост
Ну, так и говорисоблюдала пост, а не на посту сидела!
Тьфу ты! обиделась Наталья. А я-то решила, что
Сидеть можно на диете, перебила Анфиса, а пост надо соблюдать.
Ну ладно, ладно, вот в прошлом году я соблюдала и на пять кило похудела! В этом году тоже собиралась, только Витька мне сказал, что если я ему опять ни разу котлет не пожарю и он всю весну всухомятку
Анфиса почти не слушала.
Натальиного Витьку она терпеть не могла, чего никогда не скрывала. Бабушка Марфа Васильевна даже определение вывела для такой породы мужчин.
Порода называлась «никчемушник» потому что ни к чему не нужен. Бабушка их терпеть не могла и всегда говорила, что эта порода получила особенное распространение в последнее время, как декоративные собачки.
«Никчемушник» Виктор ничем особенным не был занят на работе, ничем особенным не был занят после работы, как, впрочем, и по выходным и праздникам. Свой драндулет он чинил лениво и неохотно, и посему драндулет также лениво и неохотно ездил. Наталье приходилось все время уговаривать «никчемушника», чтобы он заехал за ней на работу, особенно во вторую смену, когда аптека закрывалась в десять, а идти по московским подворотням до троллейбуса или метро было страшно. По магазинам он ходил тоже неохотно, объяснял это тем, что к магазинам он «не приспособлен», жарко ему там и вообще как-то нехорошо делается. Поэтому Наталья таскалась на троллейбусе с сумкамиприспособлен или не приспособлен, а поесть «никчемушник» очень любил и обижался, когда ему ничего не давали или давали что-то не то.
Помимо прочих прелестей, существовала еще «никчемушникова» мама, которая объясняла сыночку, что для такой простой девки, как Наталья, он просто подарок судьбы и надо хорошенько подумать, стоит на ней жениться или не стоит. Такого принца еще поискать, а Наталья кто такая? Да никто, провизорша в аптеке, восемь тысяч получает!..
О том, что сам «никчемушник» ударно зарабатывает три, мама скромно умалчивала.
а я ему на это говорю: Витюш, ну что ты все лежишь да лежишь, давай сходим куда-нибудь, в бильярд, хочешь, поиграем, ты же любишь в бильярд! А он мне на этоникуда я не пойду, одеваться надо, да и вообще у меня машина вся разобрана, мне бы в гараж. А я знаю этот гараж!.. Машину не соберет, только придет на рогах, а он когда на рогах
Наташка, серьезно сказала Анфиса, тебе его надо срочно бросить. Знаешь, как это называется?
Что? перепугалась Наталья и от испуга откусила слишком большой кусок. Щека у нее оттопырилась.
Ну вот это все, чем ты занимаешься со своим Виктором?
А что?
Да ничего!
И как это называется?
Мазохизм, вот как. Медицинский термин.
Да ну тебя, Анфиска, возмутилась Наталья и захлебнула бутерброд чаем. Чай был горячий и сладкий, и она от удовольствия зажмурилась и еще посмотрела в кружку, сколько там осталось. Осталось довольно много, значит, пока можно не спешить.
Тебе хорошо говорить, ты вон какая красивая! И машину водишь, и самостоятельная такая
Наташ, при чем тут моя машина? Ну и ты научись машину водить, и тоже будешь самостоятельная.
Да ладно! Где я ее возьму, машину-то? Зачем мне учиться, если ее у меня все равно никогда не будет?
Да почему не будет? Или у Виктора возьми, у него же есть!
Так он мне ее и дал! Ни за что не даст!
Брось ты его, повторила Анфиса, на что он тебе нужен? Ухаживать за ним всю оставшуюся жизнь?! Вот радость какая.
Да тебе, может, и никакой, а мне радость.
Ну а тебе какая радость?
Он на мне женится, вот какая.
И дальше что?
Что?
Будет всю оставшуюся жизнь на диване лежать, а ты ему котлеты жарить?! Он же ничего не умеет, и не выйдет из него ничего и никогда!
А может, меня больше замуж никто не возьмет! крикнула Наталья страстно. И что мне тогда?! Вон как Лена Андреева, до сорока лет в девках, а потом в старухах?! Не хочу я так. Я хочу, чтобы у меня дом был, и дети, и муж!..
Даже такой?
А чем он хуже других? Питьне пьет особенно, машина у него, мама с папой опять же, если с детьми пересидеть или что там
Ну понятно, вздохнув, заключила Анфиса. Этому спору не было ни начала, ни конца, и он мог продолжаться сколько угодно. Значит, поженитесь и через год разведетесь, ты останешься с ребенком, а он с машиной, мамой и папой.