Нет, спасибо, бормочет она.
Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».
«Как идут дела?»
Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».
«Это все, что ты мне хочешь сказать?»
Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».
Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.
Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», говорит она.
Что?
Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, поясняет она, склонив голову набок. Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?
Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.
В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обривсе равно что пинать щенка ногами.
Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против
Оказалось, что у меня особо нет выбора.
Похоже, у нас у всех его не было.
Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.
Твой отецдядя Андерс Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?
Он настойчивый, я бы так сказал.
Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.
О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.
Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?
Отец, он всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.
Вы с ним близки?
С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:
Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась
Да уж. Особенно в последнее время.
Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.
Думаешь, она будет ждать нас на пристани?
Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? не без надежды спрашиваю я.
Да я не про нее, смеется Обри. Про бабушку.
Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».
Ага, сейчас, фыркаю я. Она больше ни одного письма не прислала.
Лицо Обри омрачается.
Тебе тоже? Я шесть раз ей писала, и она не ответила.
Я не написал ни разус тем же результатом.
Прямо мороз по коже. Обри даже слегка поеживается, хотя речь, понятно, идет не о температуре. Не понимаю. Ну ладно, впервые написать своим внукам с предложением о работекак будто не родным, а просто наемным помощникам! Но могла бы по крайней мере как-то поддерживать контакт В чем вообще весь смысл, если она даже не пытается узнать нас поближе?
Дешевая рабочая сила, пытаюсь пошутить я, но у Обри только еще больше опускаются уголки рта.
Я уже собираюсь отойти под каким-нибудь предлогом, когда замечаю яркую красную вспышку на лестницеМилли возвращается. Это должно было бы подстегнуть меня еще больше, но я почему-то не двигаюсь с места.
Разбирайте.
Милли с трудом удерживает в руках четыре пластиковых стаканаодин с прозрачной жидкостью до краев и большой долькой лайма, три других со льдом. Усевшись рядом с Обри, разливает содержимое поровну и протягивает нам двоим.
Зану, не знаю, за долгожданную встречу с таинственной Милдред, наверное.
Мы чокаемся. Обри делает длинный глоток, но почти тут же все выплевывает.
Фу! Милли, что это?!
Та невозмутимо протягивает ей платок.
Пардон, забыла про лайм. Она выдавливает в стаканы сок из дольки. Джин с тоником, а что?
Ты серьезно?! Обри с гримасой отвращения отставляет свой. Спасибо, но я не пью спиртное. Как тебе его вообще продали?
У меня свои хитрости. Милли отвлекается на гуськом спускающихся по лестнице пассажиров, которых дождь прогнал с верхней палубы, потом вновь переводит взгляд на нас с Обри. Ну, потрепались на славу, давайте теперь всерьез. Что мы друг от друга скрываем?
У меня разом пересыхает в горле.
О чем ты?
Милли пожимает плечами.
Вся наша семьяодни сплошные секреты. У Стори по-другому не бывает. Наверняка у вас найдется что-нибудь интересненькое. Она наклоняет стакан в мою сторону. Давай, выкладывай.
Я чувствую, как дергается мускул под челюстью. Я бросаю взгляд на Обрита вся побледнела, что и веснушек стало не видно.
Нет у меня никаких секретов.
У меня тоже, выпаливает она. Руки стиснуты на коленях, вид такой, словно вот-вот расплачется или ее стошнит. Я был правврать она совсем не умеет, с этим у нее даже хуже моего.
Однако она Милли не интересует. Обернувшись ко мне, та подпирает рукой подбородок (чересчур большие часы съезжают вниз, на предплечье), слегка подается вперед и делает глоток из стакана.
У всех есть секреты. Тут двух мнений быть не может. Вопрос только в том, чьи онитвои собственные или кого-то еще.
На лбу у меня выступает испарина. С трудом поборов желание утереть ее, я разом выпиваю половину коктейля. Не люблю джин, но тут хватаешься за то, что есть под рукой.
А что, и те, и другие сразу не могут быть? интересуюсь я с деланым ленивым раздражением.
Дождь так и хлещет по стеклу. Глаза Милли неотрывно смотрят на меня.
У тебя, Джона? спрашивает она, приподняв изогнутую, безукоризненной формы бровь. Очень даже могут, я думаю.
Глава 4. Милли
Выглядит не особо, да? говорит Джона.
Я искоса взглядываю на него из-за Обри. Дождь перестал, мы стоим на верхней палубе и смотрим на приближающийся Чаячий остров. Джона облокачивается на поручни и подается вперед. Ветер треплет его волнистые темно-каштановые волосынечто среднее по цвету между светлыми прядями Обри и почти черными моими. Острый подбородок, который я запомнила, превратился в квадратный, и скобки на зубах пошли только на пользу. Улыбаются, правда, эти губы нечасто.
А мне нравится! громко произносит Обри, стараясь перекричать шум двигателя.
Паром резко кренится набок, подняв в воздух брызги белой пены. Вцепившись одной рукой в поручень, я прикусываю костяшку большого пальца на другойесть у меня такая привычка, когда нервничаю. Мама терпеть ее не может. Губами я ощущаю вкус соли на мокрой коже, однако это приятнее, чем вдыхаемый нами воздух, наполненный выхлопными газами.
Мне тоже, откликаюсь я рефлекторно, лишь бы не соглашаться с Джоной.
Однако, по сути, он прав. Даже на расстоянии остров выглядит плоским и невзрачным. Тускло-желтая лента пляжей постепенно сливается с океаном, почти таким же серым, как нависшие плотные облака над нами. Крохотные белые домики усеивают берег, выделяясь на фоне невысоких деревьев. Единственное яркое пятноприземистый маяк, желто-коричневый в веселенькую голубую полоску.
Такой маленький, замечает Обри. Как бы нас клаустрофобией не накрыло.
Вытащив палец изо рта, я опускаю руку. Тяжелые часы соскальзывают на запястье. Старенькие дедушкины «Патек Филипп»единственная память о нем, полученная еще до того, как бабушка прекратила общаться с детьми. Сколько мама ни пыталась, их так и не удалось починить. На них всегда три часаи все же дважды в сутки, как сейчас, например, они не врут.
Может, Милдред так нас загрузит, что нам вообще будет ни до чего, откликаюсь я.
Обри переводит взгляд на меня:
Ты зовешь ее Милдред?
Ну да. А ты как?
Бабушка. Папа всегда говорил о ней «твоя бабушка», и я как-то привыкла. Она поворачивается к Джоне:А для тебя она кто?
Никто, отрывисто отвечает он.
На несколько минут между нами повисает молчание. Паром продолжает двигаться к берегу. Белые домики становятся больше, желтая полоса пляжей обозначается четче. Скоро мы проходим мимо маяка, так близко, что видно гуляющих возле него людей. Пристань заполнена суденышкамипо большей части они куда меньше того, на котором мы стоим. Оно ловко втискивается между двумя другими, и шум двигателей внезапно обрывается.
Добро пожаловать на Чаячий остров! объявляет капитан по громкоговорителю.
Столько народа В голосе Обри, обводящей взглядом толпу на пристани, звучит нервная нотка.
Место здорово разрекламировано, вот все сюда и рвутся, замечает Джона, поворачиваясь от поручней к лестнице. Не смотрели, сколько стоит снять здесь номер? Люди просто ненормальные, качает он головой. На Мартас-Виньярде или Нантакете пляжи куда лучше, но их привлекает маленький зачуханный островокякобы из-за своей «небанальности».
По пути к выходу Джона сворачивает в сторону и вытаскивает из-под скамьи потрепанную спортивную сумку.
А ваши вещи где? спрашивает он меня и Обри.
Сдали в багаж при посадке, отвечаю я, оглядывая его пожитки. У тебя что, больше ничего с собой нет?
Он перекидывает сумку через плечо.
Мне много не надо.
Скоро мы вливаемся в поток сходящих с парома пассажиров, движущихся к берегу по узкому причалу. Прямо парад отпускниковнесмотря на пасмурную погоду, все как один в шортах, темных очках и бейсболках. Мое красное платье совершенно выбивается из общей массы, однако я надела его не просто так. Его носила мама в старших классах, и это одна из немногих сохранившихся у нее вещей, в которых и сейчас можно ходить. Небольшая шпилька в адрес бабули, которая пригласила нас, внуков, но так и не пожелала признавать собственных детей. Они по-прежнему существуют, Милдред, вне зависимости от твоего к ним отношения!
Причал выходит на широкую мощеную дорожку. Дома по бокам обшиты дранкой разных оттенков белого и серого цветов. Я глубоко вдыхаю и слегка вздрагиваюк соленому морскому воздуху примешивается аромат жимолости. Так пахнут мамины духи, но я никогда раньше не сталкивалась со смесью этих запахов в естественном виде.
Вдоль одной стороны дорожки выставлены крытые тележки с багажом. Мы с Обри отыскиваем номер 243, который нам назвал принимавший наши вещи служащий, и откидываем клапан.
Вот они, с облегчением говорит Обри, беря рюкзак и один из чемоданов.
Я начинаю вытаскивать своидва на колесиках, один поменьше бези здоровенную сумку для ноутбука. Сзади слышится недоверчивое фырканье Джоны.
Это все твое?! Я не отвечаю, и он добавляет:Ты что, весь свой гардероб упаковала?
Даже не половину, но ему об этом знать необязательно. Как и то, что в небольшом одни только туфли.
Мы здесь на два месяца, вообще-то, напоминаю я.
Джона окидывает неодобрительным взглядом мои чемоданы «Туми» с алюминиевым корпусом, отделанным под перламутр. Наверное, если не знать, что мама купила их с рук на интернет-аукционе, смотрится слегка претенциозно. Особенно среди окружающих нас шорт и футболок. Деньги у отдыхающих на Чаячьем острове имеются, и немалые, но здесь не принято ими хвастаться. В этом частично заключается местный шарм.
Вижу, дела у тети Аллисон идут неплохо, ехидно замечает Джона.
Ой, да брось. Подумаешь, привезла с собой побольше одежды, чтобы было из чего выбрать, огрызаюсь я. Ты сам собирался в какой-то выпендрежный научный лагерь на все лето, так что не тебе меня судить.
Вот только выяснилось, что мне он не по карману. По его лицу пробегает тень гнева, прежде чем оно снова принимает обычное утомленно-презрительное выражение. Так что вместо этого я оказался здесь.
Я сдерживаю так и просящееся на язык «вот нам повезло!». Мне мало известно о финансовой ситуации что Джоны, что Обри. У нее, знаю, мать работает медсестрой, а отец последние десять лет пытается написать вторую книгу. Вряд ли они бедствуют, но уж точно не купаются в деньгах. С родителями Джоны все запутаннее. Дядя Андерс вроде бы финансовый консультант, но не в какой-то компании, а сам по себе. Пару недель назад, отыскивая информацию о родственниках в Сети, я наткнулась на короткую заметку в местной газете, где недовольный бывший клиент называл его «Берни Мейдоффом из Род-Айленда». Кто это такой, я не знала, пришлось гуглить. Оказалось, тоже консультант, который сел в тюрьму за организацию гигантской финансовой пирамиды и обман многих тысяч инвесторов. Я была слегка шокировананаша семья, конечно, со странностями, но преступников у нас в роду никогда не было. Однако потом я почитала дальше, и в итоге выяснилось, что, хотя пара клиентов и обвиняла дядю Андерса в мошенничестве, достоверно ему можно инкриминировать максимум неудачные советы. История оказалась слишком мелкой для нью-йоркских газет, маме на глаза даже не попалась и не особенно ее впечатлила.
Никто, имея хоть каплю рассудка, не доверил бы Андерсу свои деньги, сказала она.
Почему? удивилась я. У него же вроде блестящий ум, как ты говорила?
Да. Но Андерса всегда заботили интересы только одного-единственного человекаего собственные.
А как же тетя Виктория? Или Джона?
Мама поджимает губы.
Я имела в виду бизнес, а не семью.
Однако выражение ее лица говорит об обратном. Возможно, это объясняет горечь во взгляде Джоны.
Обри обегает глазами кишащие вокруг толпы.
Бабушка так и не появилась, говорит она грустно. Неужели правда думала, что Милдред будет нас ждать? Наверное, придется просто взять такси?
Видимо, да. Я, правда, ни одного не вижу Щурясь против выглянувшего вдруг солнца, я спускаю темные очки в массивной черепаховой оправе на нос.
Аллисон
Только услышав имя несколько рази заметив нахмурившийся лоб Джоны, я наконец оглядываюсь по сторонам и замечаю стоящего рядом хрупкого седого старичка. Слезящиеся карие глаза неотрывно смотрят на меня.
Аллисон, повторяет он дрожащим, неверным голосом. Ты вернулась. Но зачем?
Я
Не зная, что сказать, я перевожу взгляд со старичка на Обри и Джону. Мне говорили, что я похожа на мамудобавляя иногда «просто даже на удивление» и косясь при этом в сторону отца, но никогда раньше не принимали меня за нее. Может, дело в платье? Или в очках? Или в слабеющем разуме старичка?
А Милдред знает? В голосе начинает звучать волнение. Ей это не понравится, Аллисон. Совсем не понравится.
У меня мурашки пробегают по шее.
Я не Аллисон, говорю я, снимая очки.
Старик, от неожиданности шагнув назад, оступается на булыжнике и едва не падает. Обри, молниеносно бросившись вперед, успевает поддержать его под локоть.
Вы в порядке?
Тот не отвечает, глядя на меня так, будто привидение увидел.
Кажется, вы знаете нашу бабушку, Милдред Стори? Это Милли, дочь Аллисон, а я Обри. Мой отецАдам Стори. А это Джона, он указывая свободной рукой, продолжает она, но старик перебивает ее.
Адам? спрашивает он слабым голосом. Он тут?
Нет, нет, улыбается Обри. Здесь только я, его дочь.
Старик выглядит жалким и потерянным. Одной рукой он шарит в кармане кофты, будто вспомнил вдруг, что оставил дома что-то важное.
У Адама были блестящие задатки, блестящие. Но он растратил их зря. Глупый мальчишка. Одно словои он мог бы все изменить.
Улыбка сползает с губ Обри.
Что изменить?
Дедушка! доносится до нас встревоженный голос.
Я оборачиваюськ нам шагает девушка примерно нашего возраста. Невысокая, мускулистая, по смуглой коже рассыпаны веснушки, на голове копна темных волос, запястья украшает множество плетеных кожаных браслетов.
Я же сказала тебе ждать у кондитерской! Никак не могла припарковаться из-за этих чертовых туристов Заметив все еще придерживающую деда за руку Обри и наши чемоданы, она поправляется:Я хотела сказатьиз-за новых гостей. С ним все в порядке? с ноткой озабоченности спрашивает она.
Старик несколько раз медленно моргает, словно стараясь сфокусироваться на ней.
Все хорошо, Хейзел, все хорошо, бормочет он. Немного устал, больше ничего.