Инструменты. Мне нужны инструменты.
Он жив?
Она даже не взглянула.
Я ничего не обещаю, но попробую.
Она все осматривала раны, страшные, рваные, из которых уже не текла кровь, а изнутри просвечивало что-то белое, влажное. И это белое и влажное означало, что волки изодрали Вика до самого нутра, разворотили, распороли.
Кто может мне ассистировать?
Павел кивнул ей снизу вверх. Короткими молниеносными движениями он доставал из круглой блестящей бадьи хромированные хирургические инструменты и раскладывал на столе.
Хорошо. Остальные пусть выйдут.
Алла, уведи людей.
Странное дело, но все послушались. Последней вышла Зоя Петровна и застыла в дверях, как часовой.
Чего-то я ничего не понял, спросил Степан. Что случилось-то?
Волки напали, морщась, ответил Марк. Пойдемте в кухню.
На тебя?! удивился Диман.
На Вика. Есть тут один волк-убийца. Нападает просто так. Лосят перерезал тьму. Ладно бы голодный был!..
Они все ввалились в кухню, и Марк попил воды из чайника. Вода проливалась ему за воротник. Он поставил чайник и вытер лицо.
Мы услышали, что они напали, я выстрелил, и мы побежали. Но не успели. Они далеко были.
А Вик?
Одного загрыз, а двое его порвали. Их Павел пристрелил. Я, когда стрелял, уверен был, что они разбегутся. Но они кровь уже почуяли.
Где собаке с тремя волками справиться, тихонько сказал Сергей Васильевич. Не горюй, парень! Собака все же не человек.
А чего вы его раньше не застрелили, волка этого? спросил Диман. Если знали, что он нападает и всякое такое?
Мы пытались, отрезал Марк. Паша сколько раз на него ходил! Волк хитрый и подлый, сволочь. Ал, ты молодец. Не струсила.
Алла покивала, принимая его похвалу. И она и Марк думали только о том, что происходит сейчас за дверью медицинской комнаты.
Марина хороший врач, отвечая своим мыслям, сказала она. Оперирующий хирург. Женщин-хирургов мало, а она работает.
Женька подошла и взяла Марка за руку.
Ты бы переоделся. Мокрый весь.
В кухне неслышно материализовалась Зоя Петровна, и все замерли и уставились на нее. Она включила электрический чайник, чего не делала ни разу за все это время.
Воды надо, проинформировала она. Подам.
Держись, думал Марк про свою собаку. Держись, Вик!.. Ты олимпийская собака, а нас с тобой просто так не возьмешь. Ты живешь с нами, делишь с нами тренировки, испытания, трассу. Ты лучше всех ориентируешься в тайге. Ты здоровый молодой мужик. Тебе всего три года, у нас с тобой вся жизнь впереди! Мы с тобой должны пройти все наши километры, пристрелять все винтовки, поразить все мишени. У нас впереди Игры, и я буду сражаться и бороться, а ты ждать меня здесь. А потом я прилечу, и, заслышав вертолет, ты наставишь уши и закрутишь свой необыкновенный хвост и побежишь встречать, и я, выпрыгнув из кабины, стану трясти тебя за уши и говорить, что ты собака, ты собака!.. А ты будешь прыгать и ставить лапы мне на плечи, и твои маленькие медвежьи глазки будут смотреть на меня с веселым лукавством. А впереди у нас весна, и ты полезешь во все ручьи, и станешь гонять по деревьям белок и пугать куропаток, а потом блаженно валяться на согретом солнцем крыльце, разбросав лапы, а с крыши будет капать веселая ледяная вода.
Все это будет, будет, ты, главное, сейчас держись!..
Как он дрался, простонал Марк. Как он боролся!..
Заставил себя подняться и ушел. На лестнице тяжело прозвучали его шаги, хотя обычно он бегал вверх-вниз легко и весело.
Женька ушла следом за ним, и Алла, выглянув из кухни, обнаружила, что она, пригорюнившись, сидит на ступеньках лестницы.
Ты понимаешь, Женька, сказала ей Алла. Я ведь даже сообразить ничего не успела. Куда Павел полетел на этом снегоходе, зачем!.. И Вика не узнала. Он был совершенно бурый, а Вик-то белый. Он стал бурый от крови.
Как вы думаете, спросила Женька, он поправится?
Я не знаю.
А к Марку сейчас можно пойти?
Лучше не надо, Жень. Мы потом.
Она вернулась в кухню и стала заново растапливать погасшую плиту. За окнами вечерело, сумерки ложились на лес, лазоревые, чистые.
Пришел Петечка, постоял возле нее и сказал:
Жалко собаку. Хорошая собака была.
Замолчи, велела Алла. Они там стараются, а мы тут уже все решили, да?..
Чего там решать, Алла Ивановна, Петечка махнул рукой. Вы ведь все понимаете, но прикидываетесь! Вы прикидываетесь святой, вам так больше нравится. Вы хотите всем показать, что верите в чудеса, а на самом деле знаете, что никаких чудес не бывает. И волшебных исцелений тоже не бывает.
Алла молча подкладывала дрова в плиту.
И вот еще что, тут Петечка уселся на стул верхом, как обычно садился Марк. Видимо, Петечке нравилась эта его манера. Когда зарезали Виноградова, мы все не так страдали и убивались, правда ведь?.. Вот ведь человеческая подлость!.. Нет, мы сделали вид, что нам есть до этого дело, но нам было наплевать. Вернее, нас это касалось только в смысле подозрений как бы не заподозрили кого-то из нас. А когда собаку волки порвали, так мы сразу стали такие добрые! Понимаем, сочувствуем, чуть не плачем! Выходит, мы скоты, да?
Петька, ты глупый мальчишка, сказала Алла. Всем твоим взрослым рассуждениям грош цена. Тебе страшно, что Вик умрет или уже умер, вот ты и сидишь и несешь невесть что. От страха.
Она вытерла глаза, в которые попал дым, и повернулась к Петечке.
Конечно, нам наплевать на Виноградова, продолжала она, рассматривая парня. Мы его не знали, не любили, даже почти не разговаривали!.. Для нас его смерть не горе. Скорее чрезвычайное происшествие, да еще с неприятными последствиями. А Вик наш друг. Он пришел за нами в метель и привел Марка. И вас, дураков, он тоже нашел, когда вы одни ушли! Это ведь он мужиков на вас вывел. Он твой рюкзак понюхал и вывел! Ты наверняка в ту ночь с жизнью уже попрощался? Ну хоть себе-то не ври, так и было, да?.. И вдруг прибежал Вик. И сейчас ты сидишь и боишься, что его не спасут.
Да ну вас! Петечка поднялся, вышел в коридор и постоял там, словно не зная, куда идти.
Женька помедлила перед дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен. Только для персонала», потянула за ручку и зашла.
Марк выглянул из ванной. Женька отрицательно помотала головой никаких новостей.
Ты бы тоже переоделась, Жень, сказал он. Простынешь.
Она опять помотала головой, на этот раз соглашаясь.
Подошла к столу и стала рассматривать какие-то бумаги. Бумаг было довольно много, некоторые написаны по-английски. Английских почему-то больше, чем русских.
Зачем нужны какие-то глупые, бессмысленные бумаги, если прекрасным вечером волки могут взять и загрызть твоего друга? Это несправедливо, неправильно, и не помогут никакие бумаги!
Марк увидел, как она стоит возле его стола плечи ссутулены, спина сгорблена. Даже тонкие пальцы, которыми она трогала стол, выражали отчаяние. Он швырнул в кресло, заваленное каким-то барахлом, полотенце, промахнулся, подошел и обнял ее.
Она сразу заплакала, как будто держалась из последних сил, повернулась, обняла его, стиснула изо всех сил и стала тыкаться в него разгоряченным мокрым лицом.
Подожди, уговаривал он, подожди ты, не реви. Вик сильный, олимпийский пес! Он справится, Женька.
Я же не справилась. Я так и не стала олимпийским псом.
Ты справилась, возразил Марк. Ты же здесь. Ты молодец, Женька.
Я думала, что буду как ты. Не как ты, но что я тоже стану сильной и знаменитой, но не смогла, Марк. И теперь все, все пропало.
Он прижимал ее к себе, вспоминая, узнавая и не узнавая, трогал светлые волосы и горячие красные щеки, и пунцовое ухо, и косточку на шее сзади, и с каждым ударом сердца ему легчало, как будто после долгих месяцев в пустыне он добрался до источника живой воды, и теперь больше ничего не нужно, совсем ничего, вот же он, источник. Долгие месяцы он знал о его существовании, мечтал добраться и понимал, что именно в этом и будет спасение, но не мог и не умел этого сделать, и вот наконец нашел!..
Женька, вдруг сказал он и улыбнулся своему источнику живой воды. Как ты могла меня бросить?! Зачем?! За что?
Источник притих на секунду и забурлил что есть силы.
Я же не знала!.. Я думала, что буду тебе мешать жить со своей ногой. Я даже не знала, смогу ли ходить нормально, без костылей. А ты? У тебя совершенно особенная жизнь
У меня стала совершенно особенная жизнь после того, как ты меня бросила, перебил Марк. Первое время еще туда-сюда. Я думал, что ты очухаешься и вернешься. Потом понял, что не вернешься и что с этим ничего нельзя поделать. Ну, ты так решила, и я ничего не могу изменить. И еще я злился, конечно, а злость поначалу помогает.
Поначалу помогает, согласилась Женька.
Но я быстро перестал злиться, и стало хуже. Я не мог привыкнуть, что тебя нет и не будет. Я старался, конечно, но никак не мог. Я говорил себе, что это вопрос времени, скоро привыкну, но все никак не получалось.
И у меня никак, Марк, сказала Женька. Она отстранилась немного и рассматривала его лицо. Я так давно тебя не видела, жизнь прошла с тех пор, как я тебя видела. Я в прямом эфире ни одной твоей гонки не посмотрела, только в записи. Потому что не могла себе представить, что я сижу перед телевизором, а ты в эту минуту, в эту самую секундочку где-то там бежишь и стреляешь!.. У меня делался инфаркт.
Я после Рупольдинга даже ухаживать за кем-то стал. А почему нет?.. Какая мне теперь разница! Она была на тебя немножко похожа, и время от времени мне даже удавалось убедить себя, что это ты.
Зачем ты рассказываешь?
Затем, что это правда. И когда удавалось себя убедить, мне становилось весело, и я думал, что победил тебя. Победил и забыл. Но очень быстро стало понятно, что ничего из этого не выйдет. Хотя я делал вид, что ничего не изменилось, была одна девушка, стала другая, ничуть не хуже. А может, даже и лучше. Но я не мог сделать так, чтобы она стала тобой. Ну никак не мог. Тогда я опять начал тебя искать.
Ты меня искал?
Женька!
Это я просто так, Марк. Ты скажи да, искал.
Я тебя искал сначала, чтобы найти, потом, чтоб сказать тебе, что ты мне не нужна и мне давно уже на тебя наплевать, потом опять чтобы найти. Павел был уверен, что мы все соревнования из-за тебя отдадим Бьерндалену.
Злился?
Не то слово. Три года это очень долго, Женька.
Он поцеловал ее как надо, как когда-то, как будто три года это три минуты или три дня. Вот они только что расстались перед трудными соревнованиями, но он уже вернулся и целует ее, и по-другому и быть не может.
Женька вся подалась к нему, растеклась по нему, отдалась ему, так никто не умел, кроме нее. Только она одна так ему принадлежала, полностью и целиком, без всяких оговорок, ограничений и поисков какого-то другого смысла.
Так же нельзя, сказал он с укором, перестав на некоторое время ее целовать. Получается не жизнь, а сплошное дрыгоножество и рукомашество. Я тренируюсь, потом выигрываю. Тренируюсь и выигрываю. И так по кругу. Это очень хорошо, конечно, но это все же не совсем жизнь, Женька. И я даже не мог позвонить тебе и сказать, что ты мне не нужна. Или приехать и сказать. Какая-то ерунда на много лет.
Марк, я не хотела быть тебе обузой.
Это я уже слышал. Ты мне говорила когда-то. Вообще-то нормальные люди делают все наоборот. Когда болеют или слабеют, они призывают близких, чтобы те им помогали.
Ты не должен был мне помогать! Это я должна была тебе помогать, а я так тебя подвела. И себя, и Виталия Петровича, тренера моего, всех! И я не хотела, чтоб тебе с каждым днем становилось все хуже и хуже, вместе со мной Все скучнее и скучнее. И чтоб ты в конце концов меня разлюбил.
Я тебя не разлюбил. Я, правда, очень старался, Жень. Но ничего не вышло.
Она взяла его за руку, поднесла к лицу и уткнулась носом в ладонь.
Я так хотела тебя увидеть, пожаловалась она невнятно из-за ладони. Я даже не знала, что буду делать, когда приду на этот твой кордон. Я так мечтала! Каждую ночь планы строила. Как я прихожу, и ты меня сначала не видишь, а потом вдруг видишь и целуешь, вот как сейчас. Или, наоборот, начинаешь кричать, чтобы я убиралась вон.
Я собирался закричать, чтоб убиралась, признался Марк и опять поцеловал ее. Ему было удивительно, что он теперь может целовать ее сколько угодно. Только в последнюю минуту удержался.
Ты не сказал мне ни слова. Ты сделал вид, что вообще меня не знаешь.
Я тебя знаю, Женька.
И тогда я решила, что просто побуду здесь и уйду с группой, когда перевалы откроют. Последнее свидание.
Ты ошиблась. Первое за три года.
Аллочка сказала, что я должна с тобой поговорить, все объяснить словами. Она сказала, что, как любой нормальный мужчина, ты понимаешь только то, что тебе говорят, а я тебе все время повторяла, что ты мне не нужен и чтобы убирался вон.
Я все и так понял, когда ты пришла с этими странными людьми и все время на меня косилась. И сразу отводила глаза. И кокетничала с Игорем.
Я не кокетничала! Это он со мной кокетничал.
Осторожно, стесняясь, она пробралась ему под свитер и трогала теплое, твердое, живое тело. Ей было удивительно, что его теперь можно трогать сколько угодно.
Мне она тоже сказала, чтобы я с тобой поговорил.
Аллочка?
Ну да. Она сказала довольно драмы, как-то так. Смешно.
Он дышал редко и неглубоко, как будто контролировал дыхание. Женька все трогала его. Прямо перед собой он видел ее настороженные темные глаза.
А помнишь, ты мне в Праге купил гранаты?
Он ничего не помнил, ни Прагу, ни гранаты.
Ну вот! Она вытащила из-под воротника цепочку. Камни сверкнули вишневым цветом, как ее глаза. Неужели не помнишь?! Мы тогда только-только познакомились и гуляли по Праге. А там такая улочка из одних только ювелирных магазинов. И я все время подходила и рассматривала, а ты меня ждал и сердился. Мне так хотелось, чтоб ты мне что-нибудь подарил, но не могла же я сказать, тогда получилось бы, что я выпрашиваю. И я решила, что, когда накоплю денег, поеду в Прагу и куплю себе чешских гранатов. А потом ты догадался и сам купил!
Вспомнил, сказал Марк, конечно. Сначала ты во всех витринах рассматривала гранаты, а потом стала рассматривать себя в гранатах.
Мне очень нравился твой подарок.
Мне очень нравилось, как ты его рассматриваешь.
И я каждый день просыпалась и думала, что ты должен меня сегодня бросить. Что ты просто ошибся. Ну не можешь же ты на самом деле в меня влюбиться!..
Я в тебя влюбился, и ты меня бросила.
Тут уж совсем стало не до разговоров и воспоминаний!.. Оказалось, что воспоминания это прекрасно, но не главное. Слишком долго они были главным, а теперь перестали. Оказалось, что настоящее гораздо лучше воспоминаний, и оно не подведет. Ошиблась умная и взрослая Алла слова оказались и вовсе не нужны. Они еще потом понадобятся, потому что именно словами нужно будет рассказать друг другу про эти три года, а пока Временно слова утратили всякий смысл. Остались сумерки, звук дыхания, запах шампуня от его волос, шершавая лиственничная стена, к которой Марк прижал Женьку. Зачем нужны слова, когда и без них все ясно и все правильно.
Отлепившись от стены, Женька повисла на нем и стала стаскивать с него свитер, так и не стащила, заскулила сердито, и в голове у нее вдруг помутилось, когда он стал развязывать шнурки ее брезентовых брюк.
Помутилось в прямом смысле она перестала видеть, все вокруг потемнело и расплылось, как будто сумерки с улицы вдруг ввалились в его комнату, она позабыла, что нужно дышать и, наверное, упала бы, если б он не подхватил ее.
Теперь они целовались яростно и сокрушительно, стараясь заполучить как можно больше друг друга как можно больше и как можно быстрее! Почему-то ни секунды нельзя было промедлить. Женьке казалось, если она не получит его в это самое мгновение, то погибнет окончательно и навсегда.
Марк кое-как пристроил ее на стол, на бумаги, среди которых было больше английских, чем русских. Он все забыл! Забыл, какая у нее кожа, как она пахнет, как грудь помещается в его ладонях. Он забыл свой собственный восторг, когда она оказывалась так близко. И чувство победы, несравнимое ни с чем, которое накрывало его, когда он получал ее. Да, да-а, да-а-а!!! Ах, как он вдруг вспомнил это чувство, как узнал его, и восторг, и огонь, и еще больше, ближе, сильнее.
Он не знал, делает ей больно или нет, и это не имело никакого значения в такие мгновения она никогда его не боялась. Она вся принадлежала ему, и не было никаких трех пустых лет и не могло быть. Источник с живой водой бил все время, только он никак не мог до него добраться, и вот наконец нашел и уж теперь ни за что не потеряет к нему дорогу, и и