10 дней в уездном городе Чеистория, которая вполне могла бы произойтиИрина Костина
День первый
Над городом стоял туман. Господин Новоселецкий лениво вылез из открытого экипажа, на заснеженную привокзальную площадь. Подошёл к одинокому фонарю, вынул из внутреннего кармана часы и вгляделся в циферблат: половина девятого.
Запахнул плотнее пальто и шагнул к зданию. У крыльца поскользнулся, нелепо взмахнул руками и чуть не упал, выкрикнув крепкое словцо.
Разозлившись, ввалился, держась за поясницу, внутрь вокзала и уверенно толкнул дверь коменданта.
Чего у тебя крыльцо не чищено? заявил с порога.
Фёдоров чуть не поперхнулся чаем. Подскочил из-за стола:
Митрофан Иванович! Доброго здоровья.
Будешь тут здоров; спину вот потянул, проворчал тот, супя брови.
Сию минуту. Всё исправим, засуетился комендант, выглядывая за дверь, Митька!
Отдав распоряжения, вернулся с оправдательным выражением лица:
Весна нынче больно пакостная. Всё, что за день водой берётся, ночью льдом оборачивается. Не успеваем уследить.
Ладно зубы-то мне заговаривать. Скажи-ка лучше, московский скорый у тебя в девять прибывает?
Без шести минут, уточнил комендант.
Не опоздает?
Шутить изволите, Митрофан Иванович? захихикал тот, Когда это у нас скорые поезда опаздывали? А Вы встречать кого изволите?
Изволю.
Фёдоров облегчённо выдохнул, повеселел:
А я думаю, чего бы это к нам с самого утра господин полицейский исправник пожаловал?
Испужался? коварно прищурил глаз Новоселецкий. Знаю, рыло-то в пушку.
Да, ну что Вы, Митрофан Иванович! оскорбился тот, Ей-богу обижаете.
Будет, юлить-то. Раз время есть, давай-ка, Семён Григорьевич, чайком меня напои.
Вот это завсегда с удовольствием!
Новоселецкий снял шапку, пригладил пышные усы. Кряхтя, уселся на стул, придвигая к себе стакан с дымящимся чаем. Потянул носом:
Душистый у тебя чай. Хороший.
Индийский, гордо уточнил Фёдоров, Мёд берите; алтайский. А может, наливочки?
На службе не употребляю. И тебе не советую.
Семён Григорьевич, потянувшись было под стол, быстро ретировался и перевёл разговор в другое русло:
Ну, тогда халву кушайте. Сладкая! Митрофан Иванович, а кого из Москвы встречаете? Родственника?
Помощника. Направлен на службу ко мне в управление по рекомендации самого господина Столыпина. По осени мы с Александром Францевичем прошение в Петербург писали. Город растёт, как на дрожжах. Шестьдесят тысяч жителей! А у меня на всё про всё один помощник, четыре надзирателя, четыре урядника, да пятьдесят городовых! Где ж это видано-то, чтоб на такую ораву, да всего четыре полицейские части? Тюрьма переполнена ссыльными. Людей толковых в полиции нет. А преступность гремит на весь уезд, и сладу никакого. Число лиц, умерших насильственным образом, превышает даже губернский город Оренбург.
Да-да. Ох, не говорите, Митрофан Иванович, закивал комендант, Страшное дело.
Уж ты бы помолчал, осадил его Новоселецкий, Твоя Пригородная Слобода мне, как кость в горле! Проходной двор! Преступного сброду в ней, как г на за баней! Окопались тут; кнута на вас нет!
Фёдоров оробел:
Ваше высокородие. Я-то при чём?
А-то я Вашего брата не знаю! Гляди-ка, чай у него индийский, мёд с алтайских гор. Халва, небось, с самого Пекину! Заворовался, Семён Григорьевич!
Господь с Вами, Митрофан Иванович, голубчик, побледнел комендант.
Их речь прервал паровозный гудок.
Московский? встрепенулся Новоселецкий.
Он самый. Прибывает.
Митрофан Иванович схватил шапку и, уходя, пригрозил коменданту пальцем:
Гляди, доберусь я до тебя.
Вокзал. Вид с площади
Железнодорожная платформа кишела пассажирами. Мужики, бабы с детишками, с чемоданами, корзинами и узлами, бурлящим потоком двигались сквозь туман к привокзальной площади, чтобы через четверть часа раствориться в городском пейзаже.
Новоселецкий грустно поглядел на это шествие. Каждый день к ним в Челябинск прибывает огромное число народу. Вся эта толпа, явно, сейчас обоснуется в Переселенческом пункте. И кто знает, с какими помыслами приехал каждый из них? Надолго ли задержится? Что от него ждать?
Митрофан Иванович поправил шапку и двинулся к вагону первого класса. Ещё издали он заприметил молодого человека с саквояжем. Пассажир стоял, вглядываясь в лица прохожих; вероятно, ожидал встречающего. Новоселецкий по мере приближения скептически отмечал про себя: «Уж больно молод; совсем мальчишка. К тому же, франт. Гляди-ка, пальтишко у него из дорогого сукна. Перчатки белые. Шляпа из модного салона. Какой из него полицейский? Может, не он?»
Исправник поравнялся с пассажиром. Тот доверительно взглянул на него:
Господин Новоселецкий?
«Ах, чёрт, выходит, он» разочарованно пронеслось у того в голове:
Так точно. Митрофан Иванович.
Гость учтиво приподнял шляпу:
Аладьин Василий Кириллович. Направлен приказом министра внутренних дел на должность помощника уездного исправника в Ваше полицейское управление.
Новоселецкий кисло улыбнулся. Кого присылают? Прости, господи. Небось, сразу со студенческой скамьи. Одеколоном от него разит, как от барышни. А на ногах ботиночки лаковые. Это по нашей-то погоде!
Юноша заметил направление взгляда исправника и зябко поёжился:
Признаться, не ожидал, что уральская весна так сурова. В Москве нынче уж ручьи бегут.
Да, буркнул Новоселецкий, Вот на будущей неделе масленицу отгуляем, и у нас ручьи побегут. Да так, что мосты на реке посрывают.
Вокзал. Вид с платформы.
Они прошли с платформы через крыльцо, уже спешным порядком очищенное ото льда, и сели в экипаж. Туман опустился к земле, и по обе стороны от дороги стали видны редкие берёзы и тополя.
Простите, Василий Кириллович, сколько Вам лет? не удержался Новоселецкий.
Двадцать пять, ответил тот и смущённо улыбнулся, Понимаю Ваш вопрос. Я выгляжу моложе своих лет. Мне и маменька об этом всегда говорит. Я вот и усы отрастил, нарочно, для виду, так сказать. Чтобы старше казаться.
Митрофан Иванович жалостливо взглянул на его усы, тоненькие, аккуратные, затейливо закрученные на концах; баловство одно, а не усы.
Учились?
Непременно. Юридический факультет в столице, не без гордости сообщил Аладьин, А курс сыскного дела нам читал сам господин Филиппов! Рассказывал про расследование самых громких преступлений. Но выдающейся личностью в сыскном деле я считаю Ивана Дмитриевича Путилина. Его «Записки начальника Санкт-Петербургской сыскной полиции» я читал пять раз. Помните, дело о «душителях»? А как он выслеживал «парголовских чертей»? А дело «о безумной мести», когда суд присяжных плакал? Ух, вот это жизнь! и неожиданно добавил, Знаете, Митрофан Иванович, я ведь к Вам в уезд сам напросился.
Новоселецкий приподнял в изумлении бровь.
Да, с жаром подтвердил юноша, Ведь у Вас в городе такая статистика убийств! Я читал.
Исправник скис:
Это верно. Статистика у нас удручающая.
Ну, что Вы! Напротив, как должна быть интересна здесь работа сыщика! Ух, мне так и не терпится скорее взяться за какое-нибудь расследование в Вашем городе! с запалом воскликнул Аладьин и огляделся по сторонам, Кстати, а где же город? Сколько едем, а всё лес
Сейчас будет, пообещал Митрофан Иванович. А про себя подумал: «Эх, больно наивен да горяч! Сбежит через месяц. Опять останусь куковать вдвоём с Ванькой Лепихиным.»
Церковь! Вон, справа, за лесом! разглядел Василий.
Это кладбище, пояснил исправник, Подъезжаем. Я Вас, Василий Кириллович, в «Дядиных комнатах» размещу. В центре, и до места службы недалеко.
Мне, право, неловко, растерялся помощник, Не хотелось бы стеснять Ваших родственников. Я не прихотлив, и с удовольствием разместился бы в меблированных комнатах.
Каких родственников? не понял Новоселецкий.
Как «каких»? Дядю
Митрофан Иванович вдруг напыжил усы, крякнул и расхохотался:
Дядин это фамилия! пояснил он сквозь смех, Купец наш местный. Доходный дом недавно отстроил. Мы его «Дядины комнаты» зовём. Кстати, одни из лучших в городе.
Аладьин понял свою ошибку и рассмеялся в тон начальнику. Под дружный хохот они въехали на Южную площадь.
Ул. Скобелевская. Дом купца Дядина.
Возница остановился перед парадным крыльцом двухэтажного каменного дома.
Ну, вот, Ваше жилище, указал Новоселецкий, Управляющий предупреждён о Вашем приезде. Ступайте. Располагайтесь. А мой дом тут неподалёку, через квартал. Когда желаете приступить к службе?
Да хоть сегодня! откликнулся помощник, Вот только ванну приму и переоденусь с дороги. Буду готов через пару часов.
Завидное рвение, покачал головой Митрофан Иванович, Так и быть. Заеду за Вами через пару часов.
С румянцем на щеке, гладко выбритый, в свежей хрустящей рубашке и нарядной жилетке, в шёлковом узорчатом галстуке на булавке с жемчужной головкой, предстал Василий Кириллович перед начальником, спустя два часа, когда тот зашёл к нему в комнату.
«Вырядился на службу, точно петух», фыркнул про себя Новоселецкий и поставил на пол высокие сапоги с галошами:
Вот. Держите. Это Вам подарок для возможности передвижения по нашим улицам.
Спасибо! обрадовался тот. И, живо скинув лаковые ботинки, переобулся. Оглядел себя, Чудно как-то. А галоши зачем?
Галоши у нас первое дело, пояснил исправник, Челябинская грязь особенная. Она на дорогах пребывает восемь месяцев в году. Оттого и галоши не простые; Вы такие нигде не купите. А, заходя в помещение, будете их снимать.
Уяснил, кивнул Аладьин.
Уездное полицейское управление располагалось в одноэтажном деревянном доме на улице Уфимской позади Народного дома. Новоселецкий радушно распахнул перед помощником скрипучую дверь:
Добро пожаловать на службу!
Василий пригнул голову, чтоб не задеть балку низкого дверного проёма, и осторожно переступил порог. Миновав тёмный квадратный коридор, через следующую дверь, они проникли в комнату, имеющую весьма захламлённый вид.
В ней было два окна с серыми занавесками. В углу кирпичная белёная печь. Рядом подпирал потолок огромный двустворчатый шкаф. Вдоль стен хаотично стояли стулья и деревянные тумбы, нагруженные кипами бумажных папок вперемешку с газетами. В остальное пространство были втиснуты три дубовых стола. За одним из которых сидел взъерошенный молодой человек лет двадцати семи в синем форменном кафтане. Он тут же подскочил и приветствовал исправника.
Рекомендую, сообщил Новоселецкий, Ваш коллега, мой помощник Лепихин Иван Павлович.
Аладьин Василий Кириллович, представился новичок и пожал Ивану руку, перепачканную чернилами.
Вот Ваш стол, повелительным жестом указал начальник, Можете приступать к своим обязанностям.
А-а, в растерянности попытался произнести что-то Василий, но Новоселецкий его опередил:
Первое задание: наведите порядок в бумагах. Заодно и ознакомитесь с делами. У меня нынче заседание у ротмистра Никитина. Буду поздно. Господин Аладьин, остаётесь за старшего.
И исправник удалился.
Молодые люди уставились друг на друга. Наконец, Лепихин нарушил молчание:
А Вы из самого Петербурга?
Да. Учился в столице, пробормотал тот, скучно оглядывая помещение, А родом из Тулы; там имение родительское.
Он продвинулся к окну, заглянул за пыльную занавеску:
А кто у вас тут убирает?
Так никто, весело откликнулся Лепихин, Когда я веником пройдусь. А Вы, господин Аладьин, водку пьёте?
Что? не понял Василий, В каком смысле? Нет. Не употребляю.
Это хорошо. А то до Вас тут работал Гаврила Деевич; уж он-то закладывал за воротник, будь здоров! По три дня в запой уходил. Шишига терпел-терпел, да и вытурил его взашей.
Кто это «Шишига»?
Лепихин засмеялся:
Да это я Митрофана Ивановича за глаза так зову.
А-а.
Только Вы ему не говорите; осерчает. Он мужик строгий. Но справедливый. Его в городе боятся, то есть уважают, Иван поманил Василия ближе, По секрету, я заметил за ним одну особенность: он становится добрым и разговорчивым, когда ест.
И, судя по комплекции, поесть он любит, лукаво подметил Аладьин, Иван Павлович, а где нынче ваши остальные агенты? Выполняют поручения?
Какие агенты? Иван удивлённо заморгал, Нас двое. Теперь с Вами трое.
Как это? пришла очередь удивиться Аладьину, А как же вы преступников выслеживаете?
Выслеживаем? усмехнулся Лепихин, Как в книжке про сыщика Путилина?
Читали? обрадовался Василий.
Читал. Всё-то у него гладко да ладно; и агенты ряженые, и улики сами в руки плывут, и убийцы в раз находятся. А на деле-то оно не способно выходит. Вон они, не раскрытые преступления. Глядите, полная комната.
Аладьин удручённо оглядел беспорядок и решительно хлопнул в ладоши:
Что ж, тогда начнём с уборки! Скажите-ка, господин Лепихин, а чей это дом?
Капаруллина купца.
Он здесь проживает?
Нет. Сдаёт.
А кто-то ещё здесь обитает?
С внутреннего крыльца прачка живёт с дочерью Акулькой; превредная, скажу Вам, девица.
Ясно, кивнул Василий, приглядываясь к лежащим в беспорядке папкам, А почему бы не убрать их аккуратно в шкаф?
Извольте.
Аладьин подошёл к шкафу и решительно распахнул створки; оттуда на него лавиной обрушился ворох бумаг, пребольно ударив по затылку, и заполонил пространство комнаты. Лепихин расхохотался:
Полагали, Вы самый умный, да?
Аладьин не обиделся. Усмехнулся, потирая ушибленную макушку:
Вот что, Иван Павлович
Можно просто Иван, любезно разрешил тот.
Хорошо, Иван, Василий обнял коллегу за плечо, А можешь ты мне найти живо хорошего плотника? И, чтобы с материалом.
Запросто!
Когда, спустя час, Иван вернулся в управление с плотником, он от неожиданности раскрыл рот. Все папки с делами стояли ровными стопками на столах, перевязанные бечёвкой. А на подоконнике крутилась девица, намывая оконные стёкла.
Вот, радостно сообщил Василий, завязывая узел на очередной стопке, Акулина Антиповна любезно согласилась помыть нам окна. Уж не знаю, как её и благодарить!
Акулька кокетливо хихикнула. Закрыла помытое до солнечных зайчиков окно, спрыгнула с подоконника и, улыбаясь Аладьину во весь рот, сладко заворковала:
Василий Кириллович, я занавесочки-то уже замочила. К вечеру принесу отутюженными.
Ну, Акулина Антиповна! восторженно воскликнул тот, Ну, что бы я без Вас делал? Кудесница!
Да, ладно Вам, барин! Скажете тоже.
И Акулька, подхватив тазик, вприпрыжку умчалась, оглушая сенцы задорным хохотом.
Обескураженный Лепихин проводил её взглядом и, наконец, пробормотал:
Что Вы с ней сделали? Сколь я её знаю, слова доброго от неё не слышал
Странно, пожал плечами Аладьин, А по мне так весьма милая девица.
И тут же переключился на мужика:
Иван, это и есть плотник?
Да.
Тот самый? Как я просил, лучший в городе?
Лепихин растерялся с ответом. А плотник на эти слова выпрямил спину и задрал кверху бороду.
Как Вас величать, уважаемый? спросил его Василий.
Кузьмой.
А по батюшке?
Да, полно, барин. Мы к тому не привыкшие, смутился он.
Аладьин шустро подхватил плотника под руку и заговорил:
Понимаешь, Кузьма. Дело очень ответственное и секретное. Нельзя поручить абы кому. Только мастеру.
Ага, кивнул плотник, распираемый гордостью.
Вот здесь, во всю стену должен встать стеллаж.
Чего? не понял мужик.
Полки, пояснил Аладьин, Вот по этому чертежу.
И он протянул плотнику бумагу, где карандашом был сделан его собственный набросок. Кузьма внимательно поглядел на рисунок, затем на стену и заявил:
Это можно!
А доски у тебя есть?
Имеются.