Что случилось? спросил он, когда я приблизилась.
Мы сделали в подвале несколько старинных находок, объяснила я, ничего страшного. Полиция захотела взглянуть на них, так что дома у нас сейчас небольшой раскардаш.
Я могу прийти в другой день.
Мы могли хотя бы прогуляться по саду. Что скажете?
Я не знаю
Это пойдет только на пользувыбраться на часок из дома.
Я попросила старика немного подождать, вернулась в кухню и открыла банку кошачьей еды, не выдержав настойчивых воплей Мадам Бовари. Даниель предпочел остаться дома. Кто-то же должен за ними присматривать, сказал он, указав кивком на лестницу в подвал.
Боже, какое это было счастье вновь вдохнуть свежий воздух, ощутить тепло солнечных лучей на коже, услышать жужжание шмеля. Садовник стыдливо извинился за то, что сад такой запущенный, словно это была его вина. Перед чудесными алыми розами и мелкими желто-белыми розочками у восточной стены дома он с почтением остановился и перечислил мне сорта: «Роза де Решт» и «Роза серафини», «Комте де Шамборд» ах, какие названия! «Сувенир де ла Малмезон» и «Роза Мунди», с потрясающими розово-красными полосатыми кустами. Их следовало обрезать ранней весной, когда еще не распустилась листва на деревьях. Старик осторожно погладил один куст, который я даже не заметила, когда он успел распуститься: светлые розочки на макушке к середине куста постепенно темнели и у самой земли становились почти пурпурными. Мне понравился их чуть сладковатый аромат. Словно мед и масло.
Габсбургская роза, почти с придыханием сообщил старик. Говорят, ее доставили прямиком из сада императрицы в Вене и растили как подарок на свадьбу.
Когда? На чью свадьбу?
Садовник, кажется, немного растерялся.
Мне мой отец так рассказывал. Он назвал эту розу «Императрицей», но это не было ее настоящим названием. Розы так не называют. К сожалению
По траве, которая становилась все выше, Ян Кахуда двинулся в сторону леса, протаптывая новую тропинку, или же это была заросшая старая. Пока мы шли, он рассказывал, что здешние горы и земли богаты минералами. Они придавали вину характерный вкус, как нельзя лучше подходящий белым винам.
Мы миновали крохотный разрушенный домик, должно быть, садовый сарай. То, что еще оставалось от кирпичных стен, буйно поросло кустарником и сорными травами, а в самом центре руин пустило корни дерево, и его пышная крона за неимением крыши словно служила защитой тому, что уже давно кануло в небытие.
Старик остановился у небольшой кленовой рощицы, землю возле которой устилал белый ковер из маргариток. Самые ценные деревья в этих лесах, сказал он, именно их отбирали для изготовления смычковых инструментов на музыкальной фабрике в Луби. Он постучал по одному из стволов и предложил мне приложить ухо. Если хорошенько прислушаться, то можно определить дерево с хорошей тональностью и резонансом, рассказывал садовник. У него самого, к сожалению, были проблемы со слухомсказывалась старая травма правого уха. Я услышала только стук по дереву, но все равно даже это сделало меня счастливой. Малая часть окружавшего меня пейзажа стала моей, я ощущала это очень явственно, не с той болезненной остротой, которую я связывала со смертью, а гораздо глубже, словно мне открылась некая потаенная суть, душа деревьев до самых корней. Ночные события показались мне далекими, словно они произошли с кем-то другим. Но разве мое главное стремление не заключалось в том, чтобы оказаться как можно ближе к чему-то вечному и неизменному и как можно дальше от спешки и суеты? Садовник неторопливо и обстоятельно вел свой рассказ на немецком, подбирая каждое слово и следя за тем, чтобы оно было к местуя успевала мысленно перевести фразу прежде, чем он переходил к следующей. Я узнала имена и названия для всего, что было вокруг, и любое дерево в моих глазах перестало быть просто деревом.
* * *
Наконец мы добрались до виноградника, который простирался в восточном направлении, доходя до самых подножий гор. Среди одуванчиков, чертополоха и прочей сорной травы там и сям торчали сухие извивающиеся стебли виноградных лоз, коричневые и узловатые. Аккуратные ряды посадок, которые когда-то здесь были, теперь едва угадывались.
Как вы думаете, его можно вернуть к жизни или лучше посадить новый?
Ян Кахуда опустился на колени и поворошил траву, пытаясь разглядеть корневищекрохотный кривоватый пенечек, шишковатый и с бороздками, почти черный, с отломленными ростками, по которому нельзя было понять, умерли виноградные лозы или все еще живы.
Не знаю, покачал головой он и, выдрав клочок травы, отбросил его в сторону с неожиданной злостью. В самом деле не знаю.
Старик рассказал, что прежде усадьбе принадлежало куда больше виноградников, простиравшихся далеко на восток, но после войны они оказались разорены. Должно быть, потому, что под ними находились залежи угля. Прессы для давления винограда и прочее оборудование куда-то увезли, но куда именно, он не знал.
Опершись рукой о землю, садовник поднялся на ноги, отряхнул с рук травинки и указал на откос, сбегавший к реке.
Вам стоит быть осторожнее и не выращивать ничего рядом с рекой. Мне жаль, но вынужден предостеречь васне копайте там землю.
И старик рассказал о ядовитых отходах, которые приносило течением с самых загрязненных земель Богемии, о множестве угольных шахт и химических фабриках, которые понастроили в приграничной области во времена коммунистического строя, не о говоря уж о добыче урана в Яхимове. Он признался, что еще тридцать лет назад здесь был край мертвых лесов, но природа и растительность обладают поистине удивительной жизненной силой. Деревья словно сумели восстать из мертвых и дали новую поросль, но какникто не знает. Возможно, они дремали глубоко в земле, или же семена занесли птицы, и деревья заново пустили корни.
Мы возвращались обратно к усадьбе, и я все больше мрачнела, слушая Яна Кахуду. А он между тем продолжал рассказывать про реку, о ее спокойной, но такой обманчивой голубизне вод, о том, что она сообщается с Эльбой, а на юге несет свои воды аж до Молдавии, колыбели самой красивой музыки на земле. Те же воды, что делились своими тайнами, безымянный приток.
Темнело, и было непонятно, то ли небо затягивает тучами, то ли всему виной тяжелый осадок, появившийся у меня после рассказа садовника. Пожалуй, я не стану ничего говорить Даниелю о реке и о том, почему возле нее нельзя сажать. Он тогда с ума сойдет, немедленно захочет отказаться от усадьбы и станет винить во всем себя.
Им пришлось убраться отсюда, ни с того ни с сего вдруг сказал Ян Кахуда.
Простите?
Старик смотрел не на меня, а на город, на беспорядочное скопление островерхих крыш.
Немцам. После войны никто не желал мириться с их присутствием здесь. Потом сюда приезжали иностранцы, не знаю, откуда они были. Рабочие или так, проходимцы, мне неизвестно, но они ничего не знали об этой земле и даже не имели понятия, когда следует убирать урожай. Они довольно быстро покинули эти места.
Выходит, усадьба пустует с тех самых пор?
Я иногда заглядываю сюда. Я живу вон там, на том берегу. Он указал на одинокий домик, видневшийся за красной полосой мака у реки, с маленьким, густо разросшимся садом. Мой отец не хотел, чтобы розы погибли, ведь многие из них являются здесь большой редкостью.
У ворот мы распрощались, договорившись, что он будет приходить сюда каждый день на несколько часов. Помогать нам выпалывать сорняки вокруг дома, приводить в порядок клумбы, объяснять, что следует выбросить, а что можно оставить. Предложенную мной плату садовник счел чересчур большой, лично у меня сложилось впечатление, что он с радостью согласился бы работать и бесплатно.
Старик все дальше уходил от дома, когда я внезапно уловила в высокой траве чье-то стремительное движение. Кошка. Она последовала за стариком вниз по склону и потом еще немного шла за ним по дороге. Оказавшись за границей участка, кошка повернула и исчезла среди полевых цветов.
За спиной послышались мужские голоса. Я обернулась и увидела двух полицейских, которые тащили носилки. Даниель стоял, придерживая дверь кухни. Лежащее на носилках тело было прикрыто. Хлопнули дверцы машин, оставив после себя отголосок эха. Два автомобиля медленно проследовали мимо меня и вскоре скрылись из виду.
* * *
Я повесила на окна светлые занавески, не было только ветерка, на котором они могли колыхаться. Все было неподвижно, словно само время замерло в ожидании вместе с нами. Миновал день, следом другой, а я даже не помню, чем мы занимались. Что-то где-то понемножку красили и ждали, неотступно преследуемые жужжанием «болгарки» и вопросами, которые в конце концов заполонили собой каждый закоулок в доме. В подвале по-прежнему висела желтая заградительная лента. Несколько раз мы пытались дозвониться, но нас даже не могли соединить с нужным человеком.
Дети слали мне сообщения, на которые я не могла дать ни одного вразумительного ответа. Кем он был, этот мальчик? Было ли это убийство? А тебе не страшно теперь там спать?
На третий день я отправилась за покупками и решила слегка изменить маршрут и пройти через площадь. Это было единственное место в городе, которое мы увидели на снимках в интернете еще раньше, чем приехали сюда. Казалось, все фотографы при съемке стояли на одном и том же месте, возле фонтана в центре площади, направляя объектив на ряд небольших средневековых каменных домов, связанных между собой арками и выкрашенных в теплые пастельные тонаголубой, желтый и оранжевый, контрастировавших со зданием фахверковой конструкции, где размещался закрытый на ремонт «Гранд Отель». Поэтому я уже заранее представляла себе романтичный и хорошо сохранившийся маленький городок, укромную жемчужину в центре Европы с коричневыми черепичными крышами, узорными орнаментами, лепниной и часами с римскими цифрами на ратуше. С каменными сводами, под которыми царит глухое безмолвие, заставляющее каждый шаг отдаваться эхом, я знала все это еще до того, как мы приехали сюда и подписали бумаги на покупку участка с домом.
Полицейский участок находился рядом с «Гранд Отелем». Прежние старинные ворота сменили двери с надежными замками, а сама внутренняя обстановка напомнила мне пятидесятые годы: дубовые шкафы и деревянные планки, обои на стенах какого-то коричневато-бежевого оттенка.
Сидевший в дежурке мужчина был без формы и не изъяснялся ни на одном из известных мне языков, но все же сделал пару звонков и в конце концов протянул мне трубку. Я услышала женский голос, который говорил по-английски и все твердил о каких-то бланках. Вероятно, на том конце решили, что я собираюсь подать заявление о краже. Должно быть, так им сказал мужчина в дежурке, или же сюда чаще всего за этим и приходили. Мне пришлось три раза объяснить, в чем дело.
Так вы желаете заявить об убийстве? спросила девушка.
Нет-нет, мальчик уже давно умер.
В таком случае я не понимаю, зачем вы сюда звоните.
Кто-то должен связаться с нами, но вот уже несколько дней нам никто не звонит.
Значит, вы не хотите подать заявление?
Мы уже заявили. В вашем журнале регистрации происшествий где-то должно быть записано, кто ведет расследование.
Это не мой отдел.
Я попросила девушку передать мой номер дальше куда следует, весьма, правда, сомневаясь, что она это сделает.
* * *
Я сидела в тенечке за шатким столиком летнего кафе возле табачной лавочки и пила кофе. По площади сновали люди, домой или из дома, женщины с продуктовыми сумками толпились небольшими группками под сводами аркады. Я попробовала с помощью приложения на смартфоне перевести несколько газетных заголовковдостаточно было просто подержать камеру над страницей, как на экране мгновенно появлялся перевод на шведский. Вот только вряд ли его можно было назвать адекватным. Мне было интересно, есть ли здесь что-нибудь про мальчика.
Покинув площадь, я направилась по одной из тесных улочек, фотографировать которые никому и в голову не приходило. Скобяные товары соседствовали здесь с маленькой книжной лавочкой, которая сколько я тут раньше ни проходила, все время была закрыта. На дверях обычно висела написанная от руки табличка: что-то вроде «Заходите после четырех» или «Простите, мы сегодня не работаем». Я видела в витрине книги, изданные исключительно на чешском, и решила, что это точно не для меня. Теперь же в переулке появился рекламный стенд с раскрасками и открытками, а из-за открытой двери доносилась музыка, что-то классическое. Композиция показалась мне раздражающе знакомой, вот только вспомнить ее названия я не смогла и оттого осталась стоять на месте. Смычковые заполняли собой облезлый кусок переулка, где дома наклонялись друг к другу и солнечные лучи не достигали тротуара, перенося меня куда-то в прошлое. Книжная лавочка производила впечатление старинной, с полками от пола до потолка и люстрой начала прошлого века. Погибший мальчик запросто мог носиться по этим переулкам, когда еще был жив, наверняка с тех пор они ничуть не изменились.
И тут я узнала покупателя, который стоял у кассы спиной ко мне, точнее, покупательницуна ней был все тот же жакет, что и раньше. Анна Джонс обернулась, когда я вошла, и, помедлив несколько секунд, улыбнулась мне.
Здравствуйте, вот мы и снова встретились.
Хозяйка книжного магазина пожала мне руку и представилась Мартой. На ней была одежда красных тонов, короткая стрижка и симпатичные очки, стекла которых отливали синим.
Соня купила здесь виноградник, сообщила ей Анна Джонс.
Это тот, что за рекой? Смелый шаг. Собираетесь возрождать традиции?
Возможно, ответила я и пробежалась взглядом по полкам, но мне нужно еще многому научиться Есть у вас какие-нибудь книги о виноделии или хотя бы просто об этом крае. На английском или немецком?
Вопрос не был праздным, мне действительно было это нужно. Энциклопедия о вине, которую я получила в подарок от коллег, когда уходила с работы, оказалась малополезной. Марта двинулась в глубь магазина на поиски и, придвинув приставную лестницу, взобралась под самый потолок.
Я не видела вас несколько дней, сказала Анна Джонс, пряча в сумочку упаковку с открытками. Полагаю, очень много дел по дому?
Да то есть нет, промямлила я. мы мало чего сделали. Можно сказать, вообще ничего не сделали. Почти.
Внезапно я ощутила себя совершенно одинокой. Меня мучило желание поделиться с кем-нибудь, снять с себя тяжелый гнет случившегося.
Понизив голос, чтобы больше никто не смог нас услышать, я принялась рассказывать. Анна Джонс слушала меня очень внимательно. Лишь слабое подергивание век, когда я описывала ей подвал и тело мальчика, легкий проблеск удивления в неподвижном взглядевот и все.
Пауза, когда я замолчала.
И теперь я не знаю, предпринимает ли что-нибудь полиция, закончила я. Потому что пусть даже это случилось очень давно, это дело все равно нельзя оставить просто так. Оно тоже имеет право на справедливое отношение к себе.
На это требуется время, заметила Анна Джонс. Анализы такого рода редко бывают простыми. Уж я-то знаю, ведь я юрист, пусть даже это не моя область. Предстоит обширная работа, например определить возраст материала одежды, степень разложения скелета Идентификация личности. Ведь у криминалистов нет образца ДНК, с которым можно сравнивать, так что, полагаю, им придется обратиться к историческим хроникам, чтобы поискать среди тех, кто числится пропавшим, покопаться в самых недрах архива. Ведь во время войны пропадали тысячи людей И ничто из этой информации не было оцифровано, не говоря уж о том, сохранилась ли она вообще
Я не знаю, что мне делать. Время словно остановилось. Мы даже не знаем, можно ли нам спуститься в подвал и входит ли он вообще в наши владения.
Анна Джонс молча изучала меня какое-то время.
Разве это не явствует из договора купли-продажи?
Не знаю. Я так не думаю.
Я рассказала о сломанном ксероксе в жилищной конторе, по вине которого мы до сих пор не получили всех документов, касающихся усадьбы.
Это просто поразительно, возмутилась она.
Но очень знакомо, вмешалась Марта, которая уже спустилась с лесенки и слышала мои последние слова. Она протянула мне маленький туристический справочник, изданный на нескольких международных языках. Пожалуй, это мало что вам даст, здесь речь идет в основном о достопримечательностях, церквях и тому подобном. Как только у меня появится время, я поищу еще.
Я возьму его.
Анна Джонс успела покинуть магазин, пока я расплачивалась за книгу. Марта оставила мне свою визитную карточку и пригласила заглянуть к ней через несколько дней.