Лифт наводил тоску, и, видимо, для развлечения пассажиров, на одной стене кабинки была намертво приклеена фотография какой-то девушки. Та была показана со спины, и одежда, мягко говоря, не стесняла ее рельефную фигуру. Картинку пытались содратьцарапали ногтями и монетками, но приклеена вырезка была капитально. Да и времени у пассажиров вечно не хватало.
Под фотографией имелась подпись: «Чувство».
Интересно, а почему "Чувство"? спросил Аркадий.
Наверное, потому что на картине попа. Или в простонародье задница. Вот ей у нас обычно и чувствуют, ответил Ханин.
За шахтой лифта у мусоропровода целовалась парочка. Впрочем, этаж выглядел довольно прилично, культурно. Аркадий вообще замечал, что чистота в подъезде часто прямо пропорциональна этажу.
Квартира Ханиных выходила окнами на юг и восток, а комната Сани так и вовсе была угловой, что значило: летом в ней устанавливался кромешные пекло, зимой же ветра выхолаживали ее почти до состояния полярной станции. И центральное отопление едва помогало. Оттого в комнате Ханина, как и в большинстве советских квартир, стены для теплоизоляции были завешены коврами.
Аркадий вспомнил свою комнату, ковер над своей кроватью. Вспомнил, как иногда в детстве валялся на кровати, а ковер над ней казался ему картой. И воображаемые корабли он водил между материками из ворса по ворсовым же морям и проливам.
Ханин отдал книгу, и, вернувшись домой, Аркадий с романом улегся на кровать. Ему нравился его дом, нравилось то, что на кухне что-то несомненно вкусное готовит мама. Нравилась кровать и ковер над нейтот же самый, что и в детстве. Да и, если задуматься, детство ушло не то чтоб далеко. И десять оловянных солдатиков несли свой безмолвный караул на книжной полкеодин знаменосец и девять рядовых. Вообще-то изначально рядовых было восемь, но их командир куда-то потерялся. А потом вдруг нашелся еще один рядовой из чьего-то комплекта. Аркадий любил этих солдатиков.
Еще Аркадию нравилось его окно. С кровати через него было видно только небо, в немоблака, а поройпролетающую птицу. Ночью же из окна было видно звезды.
Чтение увлекало.
Но едва Галл встретил Максима, в дверь позвонилипришлось открывать.
На пороге стоял Пашка, был он весел, и, кажется, слегка пьян.
Ты где пропал?.. спросил он, переступая порог.
На шум вышла мама Аркадия, и была она явно не рада гостю.
Книжку читаю
Вот так друзей и теряют! Айда гулять! Я с девчатами договорился, последнюю фразу Пашка произнес шепотом, дабы ее не расслышала Светлана Афанасьевна.
Ну, я не собирался!
А девчата собираются! Пошли, кому говорю!
С девчатами встретились на трамвайной остановке около плавбассейна «Нептун», возле автоматов с газводой и киоска «Спортлото». У последнего стояла небольшая очередь. Были случайные игроки, которые пытали удачу на сдачу из булочной. Были отдыхающие, прибывшие из краев денежных, но тоскливых. Каждый день отпуска был для них чудом и праздником. И хотелось урвать у судьбы еще немного счастья и удачи. Но были и те, кто приходили сюда, как на работу. Они оставляли тут солидную часть своей зарплаты, разрабатывая свою систему, дабы однажды разбогатеть.
По проспекту уже тянули троллейбусную контактную сеть, и уже в этом году обещали пустить троллейбусы, но нынче по проспекту из общественного транспорта грохотали только трамвайчики.
На «семерке» доехали до Центрального рынка, поднялись к самому главному из всех перекрёстков городапересечению проспектов Ленина и Металлургов. Рядом с ним в небо целилась первый ждановский небоскребпятнадцатиэтажное здание будущего «Гипромеза». Пустые глазницы окон были закрыты огромными плакатами с изображением вождей.
Город был жарок, и в поисках прохлады прошли к драмтеатру, к фонтану на его задниках. Сквер был полон людьми. Галдели дети, в шахматы играли старики, прогуливались с новорожденными утомленные родители.
Мы с Аркашей вместе в армии служили. Монголия это, по-вашему, по медицинскомуанус мира, рассказывал Пашка.
И как она, Монголия, монгольская кухня?..спросила Вика скорей из вежливости.
Не знаю, мы из части в Монголию не выходили. Ну и кухня обычная, солдатскаявсе больше крупа и консервы. Сгущенная свинина и тушеное молоко. Так вот скажу, что лучше командира у меня в жизни не было! все расхваливал приятеля Пашка. Как я за ним скучал все эти года
А почему расстались?.. спросила Вика.
Ну, я за длинным рублем погнался, на севере работал. А Аркаша домой вернулся.
Да не свисти ты мне, устало сказала Валентина. Ты в тюрьме сиделпо повадкам видно. У меня на таких взгляд наметан.
Пашка стушевался, разговор смолк. Шли вместе и как-то порознь одновременно. Казалось, это откровение погубит едва начавшееся общение, но сама же Валька спасла ситуацию:
У меня самой отецвор. Всю жизнь по лагерям. Где ты сидел?
Где-то в тайге. Городишко в три улицы. Даже не помню его названия.
Ну ведь тюрьма нужна, чтоб человек исправился? робко предложила Вика.
Пашка и Валентина в унисон покачали головами.
Тюрьма никого не исправляет, пояснил Павел. Она карает и наказывает. И выбора у тебя там два: либо сломаться вовсе, либо ожесточиться. Я первые две недели в тюрьме спал с кистенем под подушкой. Это я кусок камня в тряпку завернул.
Но потом легче стало?
Да где там. Потом я из консервной банки себе вроде ножа сделал. Прежде чем они поняли, что со мной лучше не связываться, я сломал два пальца, разбил трем носы. Правда, и мне доставалось. В больничке провалялсядва ребра сломали, ну и зуб выбиликуда же без этого.
По аллее дошли до памятника Жданову. От него к многоэтажке ДОССАФ шел проспект Ленина. В обрамлении домов и пирамидальных тополей отсюда было видно море.
Если спускаться вниз, то справа имелся кинотеатр «Победа», слева банк, а ниже егобукинистический магазин. Лефтеров слышал историю, что когда брусчатку проспекта меняли на асфальт, от банка «убежал» дорожный каток, который не поставили на тормоз. К площади у ДОССАФ каток изрядно разогнался и натворил будто немало бед, протаранил трамвай 4, который шел от Центрального рынка на Приморский бульвар.
На этом двойном свидании все было нелепо: Пашка трещал за двоих, а то и за троих, но Аркадий все больше молчал, словно был посторонним. Он глядел как бы издалека на Вику, пытаясь разглядеть в ней Машу. Они были изрядно похожи, но и различий хватало. Валька шла с Пашкой и даже позволила себя обнять за талию, однако же, нет-нет, да и поглядывала на печального Аркашу.
Чтоб уйти от неловкости, Аркаша рассказал историю про сорвавшийся каток. Рассудив здраво, вся компания пришла к выводу, что это, скорей, выдумка. Ибо таран трамвая вряд ли обошелся бы без жертв, а такое событие помнили бы долго.
Обойдя памятник, вернулись к театру, затем прошли мимо шахматного клуба и спустились к городскому саду, который нависал над Слободкой. Остановились на балкончике, с которого открывался, кажется, самый романтичный вид в городе: на железную дорогу, на залив. Было жарко, и море совсем не освежало. Стоял штиль, и прогретая за день вода теперь отдавала собранное тепло. Где-то у горизонта в мареве виднелся грязно-белый одинокий парус.
Не надо ждать от жизни ничего хорошеговот она и не разочарует. Когда-то наступит день, и я уеду отсюда, сказала Валентина, ни к кому не обращаясь.
Куда?..
У меня есть план: за год или два собрать денег, да податься в Москву, поступить в медицинский. Если не получитсяустроиться хоть санитаркой в какую-то центральную больницу. Туда всяких привозят. После выйти замуж за какого-то пациента-иностранцахотя бы за югослава. А Югославияэто почти капстрана.
А как же я?.. возмутился Пашка.
А что ты? Я, друг мой ситцевый, тебя насквозь вижу. Ты же как пришелецтак и ушелец. Нынче здесьзавтра там. На тебя надеятьсясебя обмануть.
Зато со мной весело.
Да, это так Только
Из пачки Пашка извлек папироску, но уронил ее, тут же подобрал и, закуривая, пояснил:
Что упало у солдатато упало на газету.
Море заволакивала дымка. Аркадий посмотрел вдаль. Лодка с парусом исчезлане то уплыла, не то утонула.
Глава 15
Сходиться на совещание начали где-то без семи минут. Являться раньше на заводе считалось дурным тономтот, кто появлялся ранее, мог заработать славу человека, который не знает, чем заняться. С иной стороны, Старик не любил, чтоб кто-то опаздывал. Прощалось это до известной меры только любимчику Стариканачальнику седьмого цеха Фролову, который практически жил на заводе. Задерживался допоздна, а когда уже не имело смысла идти домойспал в своем кабинете на диване. Даже завел себе кошечку, которая обитала в том же кабинете. Затем Фролов прямо на рабочем месте закрутил роман с молоденькой нормировщицей из техбюро.
Завод его кормил, согревал, худо-бедно одевал. В бане всегда была горячая или хотя бы теплая вода.
Он мог наорать ни за что и даже наказать. Но после столь же безосновательно поощрял. То на то и выходило, и у Фролова была слава человека скорее справедливого.
И был бы он идеальным работником, если бы раз в месяц не срывался с резьбы и не напивался прямо на рабочем месте в совершенный хлам. Однажды он надрался до такой степени, что не мог попасть в проходные. И вохровцы не выпустили его в город, кстати, для его же безопасности. Фролов энергично возражал, разбил себе очки, начальнику карауланос.
Утром о случившемся узнал Старик и постановил прикрепить к Фролову машину с шофером, дабы подобное безобразие не повторилось.
Но на сей раз Фролов пришел вовремя, сел около колонны. Явился Сигин, и закутавшись в наброшенный не по погоде плащ, задремал. Говорили, что Сигин умеет спать стоя.
Появился Ханин, и вокруг него тут же собрались производственные командиры, дабы почитать протоколы предыдущих совещаний, прокрутить еще раз: что сделано, а что еще надо сделать. Заговорили о том, что еще может вспомнить Старик помимо протокола.
Бывало такое: между делом бросит директор команду, мол, к такому-то числу начальникам цехов подать рапорта о поверке лекал. И все, кроме одного, об этой команде забудут.
Но вот один, тот, кто не забыл, подаст отчет. И этим навлечет на остальных недовольство руководства, которое, если честно, о задании тоже забыло, поскольку дел много, а в протокол пункт этот не занесли, потому что собирались уже.
По сути, винить единственного с хорошей памятью не за что. Он-то о забывчивости остальных осведомлен не был и предполагал, что кто-то еще, если не все помнят. А, может, и вовсе не думал о том, что память изменит прямо всем, кроме него.
И хорошо бы перед совещанием этого парня с феноменальной памятью вычислить. Но он же, как назло, придет последним.
Зал наполнился минут за пять, и ровно в одиннадцать, одновременно с сигналами точного времени зашуршала мотором и шинами директорская «Волга», остановилась у подъезда, и разговоры в зале заседаний стихли еще до того, как Старик вошел.
Он занял свое место, и, раскладывая бумаги, спросил между прочим, так, ни к кому не обращаясь:
Ну как там, сверла уже принесли?..
По залу пронесся легкий хохотоксмеялась где-то половина присутствующих, и не было сомненийпосле совещания всяк незнающий поинтересуется: а почему, собственно?.. По какому поводу было веселье?
Но Старик, прокашлялся:
Так, умолкаем, начинаем совещание.
Ханин поморщился и приготовился писать. Он был того мнения, что совещаниеэто когда совещаются. А Старик ни в чьих советах не нуждался.
По первым словам директора пытались понять, в каком он настроении. Но сие было лишниму Старика настроение могло смениться в любую минуту. И менялось оно только в худшую сторону. А иногда он сразу приходил в чудовищном настроении.
Шестидесятый цех. Что там у вас с полотнищем на емкость? спросил Старик.
Сварщик прожег, ответил Легушев, потупив взгляд в стол. В ночную смену пропалил насквозь.
Вот как можно было прожечь десятимиллиметровый лист стали насквозь? Одним электродом?..
Дыру уже заварили.
Скажизаплевали металлом. А нормализировать металл? Провести отпусккак вы думаете?
У меня отпуск не скоро, брякнул Легушев не просто мимо партитуры, а мимо инструмента.
Зал взорвался новым приступом смеха. Но Старик оставался серьезен:
Ты что, мне тут шуточки пришел шутить? Какие меры будут приняты?..
Я поговорил с парторгом. Бригада будет лишена звания «бригады коммунистического труда», переходящего вымпела.
Смех случился снова, но был пожиже. Легушев зло обернулся, но не застал ни одной улыбки. Смеяться над Партией было опрометчиво.
Однако, это на собраниях актива парторг мог говорить про пафос поиска, азарт соцсоревнования, про бригады коммунистического труда. А на производственном совещании у парторга голоса не было, даже если он туда приходил.
Да мне на вашу бригаду коммунистического труда чхать. Показала она себя. Это что получается? Чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган?
Я договорюсь с ОТК, они примут нижним сортом
С ОТК он договориться! А с военной приемкой как будешь договариваться?
На заводе имелся свой Отдел Технического Контроля, но он подчинялся генеральному директору. И, поскольку план требовалось выполнять, ОТК действовал рука об руку с производственниками и был заинтересован в том, чтоб хоть четвертым сортом вытолкать продукцию за ворота завода. Как говорилось: «Третий сорт не брак, четвертыйне последний».
Но была военная приемка, которая хоть деньги получала от завода, подчинялась Министерству обороны, и которая план имела в виду. И оборонный заказ сдавали буквально с боем.
А емкость шла как раз на какой-то хитрый военный заправщик.
По большому счету, Легушев в случившемся происшествии был невиновен. Сварщики, оставшись без присмотра, выпили, и перебрали, как водится, прожгли полотнище. Потом пытались как-то свою ошибку исправить, но ОТК довело до начальника цеха и заместителя. Начальник цеха прозорливо тут же ушел на краткосрочный больничный.
Мне эти старинные новинки надоели! Записывай подумав, велел Старик Ханину. Провести внеочередную аттестацию сварщиков. Темплеты передать на испытания в цеховую лабораторию. Кто не справитсяперевести на ширпотреб
Ширпотребпрезрительное слово. И клепать его не так почетно, как делать для армии даже саперные лопатки. И, кстати, не выгодно.
И сроку тебе на этотри дня, из которых полдня уже прошло. В пятницу доложить.
Но
Однако самое неприятное Старик припас напоследок.
До решения аттестационной комиссии приказываю: остановить приемку в цехе.
Это означало, что продукция не принималась ОТК. Не было приемкине закрывались наряды, не начислялась денежка сдельщикам.
Но как так
А вот так. Не успеваем сдать полотнище в срок, а стало быть, не выполняем социалистические обязательства. Этого делать еще товарищ Сталин не рекомендовал. Теперь времена другие, но и сейчас за такое по головке не гладят. В министерстве такие разносы устраивают, что и мужики беременеют. Грозят меня и главного инженера повысить, но в обратную сторону. И вам никаких премий, продуктовых наборов
Но времени мало
Так чего ты расселся? Иди, выполняй! Времядорого!
Легушев не сразу понял, что Старик выгоняет его с совещания. В том не было ничего незаурядногорано или поздно все удостаивались такой чести, трудового стимула на скипидарной основе. Даже Фролов.
И, когда дверь за Легушевым захлопнулась, Старик пробормотал:
Сверла, ему, видишь ли, не завезли
Зал взорвался смехом.
И Легушев, который не успел отойти далеко, понялсмеются над ним.
-
Всем было ясно: Старик младшего Легушева невзлюбил. Потому как Старикинтриган с опытом, таких мальчиков он в былые времена по три на день съедал. А тут, если подумать, сынок будет делать карьеру на заводе, пока папу не переведут в столицу. Да и не факт, что младший туда съедет, а вдруг ему здесь понравится? А после начальника цеха, следующая должностьСтарика. И он, если на пенсию пойдет, уже не вернется.
Но у Старикасвои планы, свои знакомства. В министерстве, в Москве, его, конечно, знают. Знает он, разумеется, и Санниковапредседателя горсовета. Но что важнеевхож к Кочуре.
Кочура уже руководил Донецким обкомом, но в марте в Политбюро ЦК КПСС ввели Романова и Устинова, что эхом прокатилось по стране. И Донецкий обком возглавил Легушевкреатура какого-то из новых членов Политбюро. Кочуре же предложили номинально равный, но захолустный обком. Борис Васильевич от предложения отказался и отошел на запасную, прежнюю позициюна должность секретаря Ждановского горкома.