А чудовище, отнявшее у меня сестру, не ведает ни грусти, ни раскаяния. Наслаждается жизнью, уверен в своей непогрешимости и безнаказанности.
Мы немного посидели, думая каждая о своем. Потом я оставила ее одну и ушла. Правильно ли я поступила? Не знаю. Я сделала все, что могла, так ведь?
Как все происходило потом, я не знаю. Меня там не было. Вечером я, как обычно, покинула гостиницу. Темнеет тут быстро, важно было не упустить момент и правильно рассчитать время. По козьей тропе я вскарабкалась на вершину холма. Солнце уже погружалось в розовеющее море. Последний луч, последний отблеск райского пожара и быстро гаснущий мир.
Я выбралась на узкую, едва различимую в темноте дорогу. Она круто шла вниз, серпантином спускаясь в бухту. Тут полно опасных участков. В некоторых местах дорога делает такую петлю, что дух захватывает, особенно, если посмотришь вниз, на почти отвесный склон холма.
Когда все было кончено, я спустилась морю и забралась на утес. Тот самый, с часовенкой. Поверхность камня еще хранила немного солнечного тепла. Волны одобрительно и скорбно шелестели, разбиваясь о крутой бок утеса. Темнота вокруг шевелилась и дышала, наполненная чьим-то присутствием. Невидимая рука провела по моим волосам, нежный шепот коснулся уха. Прощальный вздох, всхлип, унесенный порывом ветра и все смолкло.
Ненависть, темная и яростная, сжигавшая меня изнутри, погасла. Мне казалось, я сгорела вместе с ней.
Примерно через полчаса где-то рядом с воем промчалась машина скорой помощи. Еще через полчаса пронеслась другая машина с мигалками, должно быть, полицейская.
Когда я добралась до гостиницы, обе машины стояли на парковочной площадке. Проходя мимо, я заметила за стеклом полицейской машины знакомую светловолосую голову. Наташа сидела на заднем сиденье, прислушиваясь к чему-то, что говорила ей женщина в форме. Она меня не заметила.
Перепуганный Тодорис поведал мне, что случилось большое несчастье. Машина русских туристов сорвалась с дороги, слетела по склону холма и разбилась о камни.
Мужчина мертв. А его жена, слава Богу, осталась здесь. Не поехала с ним.
Значит, он все же нашел ключи от машины?
Тодорис скорбно покачал головой.
Ключи нашел один из официантов. Под салфетницей на столе, за которым русские обедали. Лучше бы он их не находил!
Мой номер был пуст какой-то особенной, пугающей пустотой. Чтобы развеять это гнетущее ощущение, я разбрызгала по комнате духи с ароматом фиалок любимые духи моей сестры, и выбросила флакончик. Больше он мне не понадобится. Я скинула платье, оставшись в белом купальнике, и подошла к зеркалу. Оттуда на меня глядел призрак.
Я сказала, что не верю в призраков? Я соврала. У каждого из нас есть свои призраки.
Иногда они смотрят из зеркал. Говорят во снах, подают знаки. Пугают своим присутствием в темной комнате. Выходят в свет фар на опасном участке дороги.
Иногда они убивают.
Артём Боев.Дело о пропавших варежках
Долгожданный сон Петра Петровича прервал не столько громкий, сколько неожиданный колокольный звон. Проработавший до этого в госпитале до глубокого вечера Яковлев, вставать с кровати, чтобы понять причину происходящего, не хотел, только недовольно ворочался и пытался прикрыть голову подушкой. Казалось, звон не собирался умолкать, будто созывал всех на пожар или еще на какую беду, но Петру Петровичу было плевать, и, когда беспорядочный бой колокола стих, врач наконец-то с наслаждением уснул.
Утром в столовой, где Пистимея накрывала на стол, Петр Петрович сквозь зевоту попытался разузнать о случившемся:
Вас тоже ночью разбудил этот треклятый звон? Кого черт дернул устроить такое безобразие среди ночи?
Я, Петр Петрович, и не спала, ответила ему хозяйка дома и по совместительству ассистентка. Жутко испугалась!
Ну и кому это, по-вашему, понадобилось? врач сел за стол и тут же добавил: Подождите! Я еще работал вечером, а вы уже отправились спать. Как так вышло, что вы не спали ночью?
Просыпалась помолиться.
Пистимея кивнула в сторону буфета, где за дверцей прятались от посторонних глаз иконы.
С Рождеством! вспомнил Петр Петрович. Их пути с верой разошлись еще в пятнадцатом году, на войне, и сейчас пересекались лишь изредка, только потому что жил он в квартире верующей Пистимеи.
С Рождеством Христовым!
Получается, кто-то поднялся на колокольню и решил так отпраздновать?
Ох, не знаю, Петр Петрович, вздохнула Пистимея, переживаю теперь, что будет с тем, кто учинил это. Найдут и накажут ведь! А человек явно зла не хотел.
Петр Петрович чуть не поперхнулся чаем, сдерживая смех.
Найдут? Это Пушков-то найдет и накажет?
Врач усмехнулся про себя, представив что-то смешное, снова потянулся к чашке, но на этот раз завтрак прервал стук в дверь!
Товарищ Яковлев! послышалось с лестницы. Товарищ Яковлев, вы дома?
«Где же еще мне быть?» ответил про себя Петр Петрович с раздражением. А причин для раздражения существовало две.
Первая это фамилия Яковлев, к которой врач никак не мог привыкнуть, имея при этом с рождения и до недавних событий другую, менее благозвучную для нынешнего времени. Вторая же Пушков, голос которого узнал врач представитель новой власти, начальник отделения народной милиции и самого Петра Петровича. Немногим старше Яковлева, в прошлом работник местной стекольной фабрики, став после революции «большим» начальником, начал всячески навязывать свой авторитет. Непробиваемый врач долго противился этому, пока не осталось выбора, кроме как встать под началом Пушкова. В частности, Петру Петровичу не нравилось то, что Пушков по служебным обязательствам звал его на любые освидетельствования медицинского характера. Даже бесполезные например, когда Яковлеву пришлось писать в отчете «отек на спине характерен удару оглоблей» для случая с десятком свидетелей, когда этой самой оглоблей кого-то огрели.
Вот и сейчас Петр Петрович решил, что Пушков снова пришел из-за какой-нибудь ерунды, и все же должность не только врача, но и медэксперта, будто специально созданная Пушковым, чтобы действовать Петру Петровичу на нервы, обязывала подчиняться.
Петр Петрович! с ходу начал Пушков, едва зашел в коридор через открытую Пистимеей дверь. Зашел прямо в сапогах с налипшим снегом в столовую. И быстро проговорил, только завидев врача, сидящего за столом: Собирайтесь, поехали.
Яковлев тяжело выдохнул, скрыл недовольство такой прямолинейностью, но все-таки вставать из-за стола не торопился. Доесть неторопливо завтрак было делом принципа.
Что на этот раз, товарищ Пушков? поинтересовался врач, с особой иронией выговорив «товарищ». Очередная пьяная драка с повреждением ограды?
Там
А может, продолжил Яковлев, уже не скрывая недовольства, у вас наконец что-то серьезное? Труп там, например?
Труп, товарищ Яковлев.
Петр Петрович снова хотел перебить милиционера, но остановился на полуслове, услышав неожиданное подтверждение догадки.
Что вы говорите проговорил врач тихо, чуть ли не себе под нос
Раздражение исчезло мгновенно, появилась заинтересованность, а с ней и тревожность. Смертей, из-за которых Пушков мог обратиться к Яковлеву, в городе давно не происходило.
И кто же? спросил наконец Петр Петрович.
Масленников. Священник.
Врач и ассистентка переглянулись. Пистимея, которая в присутствии Пушкова всегда закрывала собой буфет с иконами, в ужасе прикрыла рот ладонью. Петр Петрович тоже чуть не поддался нахлынувшему неприятному чувству, но вовремя собрался.
У вас случайно лишней пары варежек или хотя бы перчаток не найдется? неожиданно спросил Пушков.
Нет, а с вашими что?
Да как в землю провалились. С самого утра найти их не могу.
Яковлев смирился с тем, что некоторыми принципами вроде завтрака можно пожертвовать, и коротко сказал:
Поехали.
У храма, куда вскоре прибыли врач и молодой начальник милиции, уже столпились люди, которых с переменным успехом сдерживали немногочисленные подчиненные Пушкова. Толпа из пары десятков жителей плакала, скрипела свежевыпавшим снегом и выпускала пар. Женщины рыдали навзрыд, отворачиваясь от места, где находилось тело. Мужики смиренно молчали, опустив шапки.
Сюда, Петр Петрович, Пушков показал рукой в сторону оврага, что располагался под стенами колокольни. Там, в самом низу, уже припорошенный, с выглядывающей из-под снега посиневшей кожей лежал мертвый отец Георгий. В миру и в особой картотеке Пушкова значащийся как Георгий Масленников. Одет он был в грязный изношенный полушубок, шапки на нем не было, отчего седые волосы лежали растрепанными на снегу и лице покойника.
Постоянно проваливаясь ногами в снег, Петр Петрович добрался до трупа, наполовину откопанного двумя милиционерами из сугроба. Лицо провалилось будто по инерции от удара. Из приоткрытого рта виднелась застывшая струйка темной крови, растворившаяся где-то в густой бороде. Руки с изрезанными ладонями смотрели в стороны.
Подняв взгляд на колокольню, выследив четкую вертикальную траекторию, Яковлев снова вернулся к телу. «Без вариантов,» заключил он.
Я так понимаю, вам уже ясно, что случилось, Евгений Максимович? обратился врач к только подошедшему начальнику. Тот из-за невысокого роста пробирался через сугробы с трудом.
Ясно как день. Напился, разбил окно, проник внутрь, поднялся на колокольню, разбудил половину города после чего сорвался вниз, разложил по полочкам Пушков. То грозился спалить мне там все, а вот нате допрыгался.
Петр Петрович со стыдом вспомнил, как ночью с радостью дождался последнего удара колокола, пытаясь уснуть. Оправдываясь, врач напомнил себе, что Масленников давно перестал быть тем, кем являлся до закрытия храма. Бывший священник жил неподалеку и наблюдал, как большевики превращали храм в продовольственный склад, вытаскивая все ценное. Спившийся, больше походивший на бродягу, чем на священника, он только давал повод Пушкову с его псами унизить и без того всюду гонимую церковь в глазах горожан. Итог был предсказуем. Но не такой нелепый и трагичный.
Раздумья врача прервал неразборчивый шепот сбоку: «Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго» Петр Петрович повернулся и увидел даже не молодого, а юного милиционера. Тот с мокрыми от слез глазами смотрел на священника, проговаривал едва слышно молитву: «Упокой, Господи, душу невинно убиенного раба Твоего Георгия». Яковлев увидел, как милиционер хотел перекреститься, но того остановил напарник, что стоял рядом, ткнув локтем в бок.
Отметив про себя, что не все помощники Пушкова такие уж и псы, врач понимающе кивнул молодому милиционеру и обратился уже к его начальнику:
Евгений Максимович! Здесь закончили, можете отвезти тело. Отчет будет готов к вечеру, тогда за ним и приходите.
Висловы, грузите попа в сани, приказал Пушков тем двоим, оказавшимся братьями. Закругляемся, а то уже рук не чувствую.
Братья подошли к трупу с двух сторон и наклонились почти одновременно, чтобы взяться за руки и ноги. Петр Петрович не без уважения отметил, как молодой милиционер все-таки перекрестился, наклонился, чтобы поцеловать покойника в лоб, и только после этого взялся за голенища одеревенелых сапог. Пока тело поднимали, Петр Петрович обратил внимание на затылок, который был черным от запекшийся крови, как и снег под ним.
Стойте! приказал братьям Яковлев, чтобы рассмотреть затылок получше.
Немного надавив, врач через перчатку почувствовал, как кость черепа с легкостью провалилась внутрь. После чего разгреб ногой снег там, где только что лежал покойник, еще раз направил взгляд наверх, к колокольне, и наконец подозвал жестом Пушкова к себе.
Что вы тут устроили, Яковлев? начальник был явно недоволен. То ли тем, что врач решил покомандовать его помощниками, то ли отсутствием варежек, от чего приходилось отогревать ладони собственным дыханием.
Смотрите! Петр Петрович показал пальцем на затылок, тут вмятина от удара.
Ну правильно! Пушков трясся от холода. Упади вы с такой высоты, я бы посмотрел, что от вашей головы останется.
Но не при падении в снег, Евгений Максимович, стоял на своем Яковлев. В месте, где упал Масленников, я также не обнаружил никаких твердых предметов, о которые можно было бы так разбить голову.
Пока Пушков переваривал услышанное, Петр Петрович продолжил распоряжаться его помощниками, которые так и стояли застывшими с трупом в руках, благо у обоих были надеты овчинные варежки.
Грузите его и везите ко мне в больницу. Пистимее Ивановне скажите, чтобы готовила стол в леднике. Я скоро подъеду и будем вместе осматривать
Ничего не понимаю, прервал свое молчание начальник.
Я тоже, Евгений Максимович, загадка приободрила Петра Петровича, а озадаченный вид ненавистного Пушкова поднял настроение. Предлагаю пройти в церковь и осмотреться.
Да-да, промямлил Пушков, все еще не осознавая, что дело оказалось не таким простым, каким было на первый взгляд. Пройдемте.
Оба поднялись на вершину оврага и оказались у входа в храм. Толпа переместилась в сторону саней, куда грузили тело Масленникова, предоставив к дверям свободный доступ. Однако массивные ручки сдерживала цепь, сцепленная при этом внушающих размеров замком.
Ключ у вас с собой, Евгений Максимович?
Пушков в недоумении начал хлопать себя по карманам в поисках ключа.
Так он в отделении, у меня в столе! остановил обреченную попытку начальник милиции. Осмотревшись вокруг, он понял, что помощников рядом не осталось, тяжело вздохнул и добавил: Скоро вернусь.
Пушков засеменил в сторону отделения, которое находилось на противоположной стороне пустыря. Петр Петрович, тем временем, решив не оставаться без дела, направился к разбитому окну в алтаре, через которое и проник ночью покойный священник.
Под стеной алтаря, у самой дороги, удачно расположился накиданный дворником сугроб, из-за чего Яковлеву, как видимо и Масленникову накануне ночью, не составило труда забраться наверх. Петр Петрович перелез через раму. Спрыгнул вниз на дощатый пол, усыпанный осколками витража, и тут же наткнулся на шапку Масленникова. «Снял или потерял?» подумал Яковлев, рассматривая подкладку. Следов крови на ней он не обнаружил.
В помещении больше похожем на склад трудно было узнать алтарь. Ни одной иконы или подсвечника. От престола остался только прямоугольный ящик. Вместо семисвечника на самом ящике одиноко возвышалась сгоревшая наполовину свеча. Ее, как предположил Яковлев, здесь оставил Масленников, совершая одиночное богослужение. В самом храме, таком же голом, как алтарь, несколькими кучками хранились мешки с зерном. О прошлом здесь напоминал лишь расписанный купол с Христом и апостолами, до которого не дотянулись руки советов, да колокол, который еще служил для сообщения о пожаре.
На другой стороне, у входа, за маленькой дверью скрывалась каменная лестница, ведущая наверх. На узких ступеньках, в самом ее начале, остались следы снега и сапог. Такие же следы были по всему храму и у разбитого окна, и у входа.
Петр Петрович начал подниматься и с удивлением обнаружил, насколько это тяжело даже для него. Если нетрезвый Масленников задумал успеть к полуночи прозвенеть в колокол, то ему пришлось бы еще с вечера подниматься. Уже наверху Яковлев осмотрел площадку, убедился, что она вовсе не скользкая, и Масленников не мог случайно наехать на железные перила и перекинуться через них.
Внизу раздался голос Пушкова:
Петр Петрович! Вы наверху? Я сейчас поднимусь!
Яковлев услышал, как Пушков открыл замок, размотал цепь, с усилием открыл тяжелую дверь и уже внутри потопал ногами, чтобы сбросить прилипший к ногам снег.
Не нужно, Евгений Максимович! остановил его врач. Здесь ничего интересного. Поедемте ко мне, внимательно осмотрим рану на голове отца Григория.
Ничего не нашли? Может мне стоит осмотреться? не унимался милиционер, пока Петр Петрович медленно спускался. А вдруг что-то упустили?
Нет, поверьте. Здесь больше делать нечего! успокоил его врач, и заметив, что тот чуть ли не сует пальцы в рот, чтобы их отогреть, с нескрываемой иронией произнес: Должен извиниться, что я был о вас плохого мнения.
Это почему же?
Вы заботитесь о подчиненных. Жертвуете собой в условиях сокращенного довольствия.