Что ты предлагаешь?
Брось своих братьев. Порви с ними. Давай жить, как нормальная семья.
Нормальная семья. Ты будешь вкалывать на дядю, а я буду воспитывать наших детей. Муж будет приходить с работы злой и выжатый, как лимон. Он будет приносить гроши, которые я буду растягивать от зарплаты до зарплаты, штопая колготки, и сберегая последнюю конфетку для деток. Муж станет, лёжа на диване, пить пиво, и дети будут видеть все семейные дрязги, втайне завидуя своим сверстникам из приличных семей. Нет, я не хочу такой судьбы.
Чего ты хочешь?
Я хочу, чтобы мои дети не знали нужды ни в чём.
И для этого надо грабить банки? Может, ты ещё убивать начнёшь?
Если для счастья моих детей надо будет кого-нибудь убитья это сделаю.
И меня?
И тебя.
И свою мать?
Она заткнулась, нервно переминая руки:
Не знаю. Я об этом не думала. Оставим мою маму в покое.
Как только она выродила и вырастила целую семейную банду? Цапки, какие-то. Семь Симеонов! Кино потом снимите на свои вонючие деньги: «Мама -2»!
Надо будетя про свою мать сниму кино. Тебя не спрошу!
Есть чем гордиться!
Есть! Моя мама достояна того, чтобы снять про неё кино.
Угу! «Крёстная мать». Фильм из жизни душевного клана гангстеров, грабящих банки.
Пошёл вон, скотина!
До этих пор я не видел её такой злой. Она была просто в бешенстве.
Забирай свои вещички и выметайся из квартиры. Чтобы я тебя больше не видела, сказано это было негромко, сквозь зубы, но с остервенелой ненавистью.
Она развернулась и заковыляла по мосту в сторону Фрунзенской Набережной.
Меня тоже трясло от бешенства. Да иди ты куда хочешь! Пропади всё пропадом!
Я поехал на такси домой с единственным желанием забрать свой рюкзачок, с которым приехал в Москву и свалить обратно в Питер. При подъезде к дому обнаружилось, что дорога перекрыта полицейскими. Расплатившись с таксистом, я вышел на улицу. Кругом стоял вой сирен «скорых», «пожарных» и «ментовских» машин. Во всех направлениях сновали сотни обывателей и представителей экстренных служб. Рядом с моим домом пожарные заливали потушенные останки явно взорванного автомобиля. Чуть в стороне медики оказывали помощь окровавленным людям. Это были случайные прохожие и жильцы, пострадавшие от выбитых взрывом стёкол. Я уже решил двигаться в квартиру, но вдруг передо мной вырос силуэт «Мурки»:
Не ходи туда! Не надо!
Что? Это вы устроили? Что ты творишь? Как ты могла?
Не ходи! Я клянусь, что всё у нас будет хорошо, если ты сейчас пойдёшь со мной.
Куда? Куда ты меня зовёшь? Ты меня в свою банду заманиваешь? Чтобы я взрывал автомобили и грабил банки?
Не кричи так! И не привлекай внимание, Снежок ухватилась за мой локоть и потянула за собой. Здесь не место выяснять отношения.
Нет! Нечего уже выяснять. Ты сделала свой выбор, а я свой. Отцепись от меня, и я вырвал свой локоть из её цепкой хватки.
Если ты меня любишь, ты должен уйти отсюда.
Всё! я был подавлен увиденным и одновременно взбешён. Нет! Ни за что я не стану таким, как ты и твои братики. Забудь про меня.
Она спокойно кивнула головой:
Хорошо, как скажешь.
Через мгновение она смешалась с толпой и исчезла из поля зрения.
Бандитом меня хочет сделать. Опять меня использовали в качестве лоха, куклы, подопытного кролика. Мне было горько, противно и стыдно. Специально послала меня заключить договор с хозяйкой квартиры, выбранной для ограбления. Чтобы мои пальчики и мои паспортные данные остались в договоре. Во мне всё клокотало. В таком виде я подошёл к пёстрой ленточке, за которой стояли полицейские. Ближайший из них меня остановил:
Куда прёшь?
Я здесь живу.
Дом эвакуировали.
Там моя мама оставалась. Я хочу проверить всё ли в порядке, не моргнув глазом, соврал я.
Всех вывели на улицу.
Я её не нашёл. На телефон тоже не отвечает. Она старая и больная.
Он отрицательно покачал головой:
Не положено.
Тогда по старому опыту общения даже с отъявленными ментами я включил «поиск» остатков совести в людях при исполнении:
Ты не человек что ли? У тебя матери нет?
Он скривил гримасу, указывающую на то, что его прошибло, и моя просьба дошла до адресата в полной мере:
Ладно. Виктор Иванович, можно пропустить жильца? Говорит, что у него в квартире заперта больная мать.
Офицер, стоящий чуть в стороне переспросил:
Из какой квартиры?
Из четвёртой, не соврал я.
Он посмотрел в папку и снова спросил:
Как зовут твою мать?
Я сообразил, что он заглянул в список жильцов дома и назвал имя квартирной хозяйки:
Марина Николаевна Кравцова.
Он нажал кнопку рации и сказал:
Первый подъезд, к вам гость из четвёртой квартиры. Уже закончили проверку лестницы?
Рация хрюкнула и оттуда прозвучал чей-то голос:
Здесь всё в порядке. Ничего подозрительного. Пусть проходит.
Офицер кивнул головой и сказал «моему» полицейскому из оцепления:
Пропусти.
В подъезде я встретил двух автоматчиков в бронежилетах. Один из них спросил:
Помощь нужна?
Я молча повертел в знак отказа головой и вставил ключ в замочную скважину. Убедившись, что дверь открылась, полицейские пошли по лестнице вверх. «Проверили, не мародёр ли я. Молодцы!» отметил я про себя такое приятное явление современности.
Когда мы уходили, у входа стоял мой рюкзак и чемодан на колёсах Снежка. Ни того, ни другого на месте не было. «Чёрт! Она уже здесь побывала? Слишком шустрая для хромой девушки», удивился я такому обстоятельству. Впрочем, скорее не она, а её уродливые родственнички их забрали.
В комнате тоже вещей не оказалось. Двинувшись в сторону кухни, я заскрипел песком по паркету. Под ногами было множество пыли, камушков и более значительных кусков штукатурки. Чёрт! Откуда здесь это? И только тогда мой взгляд обнаружил, что дверь в ванную комнату мирно стоит, прижавшись к противоположной стенке коридорчика. Недоумённо я сделал шаг в это маленькое помещение, в которое все по утрам и вечерам ходят умываться и чистить зубы. Ни того ни другого здесь уже делать было просто невозможно. Осколки зеркала и раковины, превратившиеся в мелкий гравий, густо устилали пол, а самой чугунной ванны и вовсе не было. Вместо неё в полу зияла огромная дыра. Ванна явно провалилась сквозь неё. Что же здесь было такое? Неужели это от взрыва машины на улице? Ничего не понимая, я с любопытством заглянул вниз и неожиданно для себя произнёс:
Здрасте!
Снизу на меня внимательно смотрели две пары глаз оперативников. Один из них ответил:
И вам не хворать, и тут же нажал кнопку рации. Молчунов, быстро в квартиру над банком. Там у нас соучастник нарисовался.
Не грозите мне пальчиком
Так я стал подозреваемым во второй раз. Что делать? Как выкручиваться? Дурак! Вновь вляпался в старое дерьмо! В ходе следствия в мою голову не пришло ничего иного, как завести старую пластинку. Мол, познакомился на улице с девушкой. Влюбился и для совместного проживания с ней снял эту квартиру. Паспорт девушки я никогда не видел, а выглядела она примерно так: метр пятьдесят ростом, сильно сутулая, рыжая цыганка с бородавкой на носу. Не хромая, но косоглазая. Не хотелось мне всё же, чтобы Снежок провела свои молодые годы в тюряге. Да, я с ней поругался. И было за что. Но для меня она по-прежнему была объектом страстного обожания. Я не мог её сдать ментам. После этих слов можно было бы и спеть куплет блатной песни, типа: «Вот я откинулся, какой вокзал-базар» О чём я только думал? О чём я думал, когда связался с ней? Пигмалион, чёртов. Мечтал из грабительницы банков сделать идеальную жену и мать своих детей? Реальность всегда не совпадает с мечтами. И коли уж ты полюбил воровку, знай, что когда-нибудь в дверях зазвонит колокол правосудия. И реальный срок развеет все твои мечты в прах.
На допросах от меня требовали рассказать три вещи: куда я дел ворованное, где я взял взрывчатку и сонный газ, и кто мне помогал.
Из допросов и от адвоката я узнал, каким образом банда на этот раз распечатала очередной банк. Они бросили газовые шашки в вентиляционный стояк, заткнув после этого отверстие, чтобы сонный газ не улетучился и не покинул пределы первого этажа. Затем одновременно взорвали машину на улице и пол под ванной. Перед этим её утяжелили, наполнив водой до краёв, и проложили по полу по периметру ванны пластит. После взрыва, перекрытие между первым и вторым этажом под ванной обрушилось. Грабители спустились в банк, связали спящих охранников и спокойно забрали всё, что хотели. Жители не поняли, что взрывов было два. Увидев горящую машину, они посчитали, что именно там был источник взрыва. Поэтому об ограблении банка никто и не задумался. Обнаружилось это только тогда, когда прибывшие оперативники решили поинтересоваться у охранников записью камер видеонаблюдения.
Упитанный румяный дядька с кругленькими бегающими маслянистыми глазками вёл допрос:
Значит отказываемся сознаваться в ограблении?
Я бы с радостью. Но почему я должен брать на себя чужую вину? Только ради того, чтобы повысить ваш процент раскрываемости? Я очень похож на придурка?
Много умников пели здесь свои песни. И где они теперь? Своим упорством они только усугубили свою вину и увеличили срок.
Это и называется правосудием, ухмыльнулся я. Выходит, у любого, на кого вы укажете пальчиком, всего два выхода: сделать вам приятное, соврать и получить маленький срок, либо попытаться быть честным и за это схлопотать по полной?
Давай, давай, умничай! Посмотрим, что ты запоёшь потом. Захочешь сделать признание, но будет уже поздно.
Следователь открыл папочку и достал из неё лист.
Я смотрю: наш пострел везде поспел. И банк у тебя уже не первый.
Хобби у меня такоеграбануть и остаться на месте преступления.
Но «беляш с глазками», словно не слышал мои язвительные замечания и продолжал читать содержимое досье:
И даже в аварии в метро побывал. Да ты, Сергей Викторович, шустрый, как электровеник. Скорость, наверное, постоянно превышаешь?
Во-первых, у меня нет машины. Во-вторых, вы не повесите на меня теракт в метро. Тем более, что его уже признали аварией.
Как знать, как знать? следак ехидно улыбнулся. Ты употребил взрывчатку здесь. Мог и там её использовать.
Угу, и как всегда, остался на месте преступления.
Точно! Это уже почерк. Может, пора признаваться? Если в метро обнаружатся следы пластитатебе пожизненное светит.
Сознаюсь, Трою тоже я разрушил.
Смотри! Я записываю! он указал рукой на видеокамеру, Ляпнешь лишнеголишнего отсидишь.
Записывай! Не только Трою. Сперва Первою, затем Второю, а аж потом только Трою.
Сидевший за другим столом его напарник оторвался от смартфона:
Это что, так банки в Питере называются?
Нет. В Питере они вскрыли «РосТрастИнвест Банк». Кстати, там он тоже пел песни о девушке, случайно встретившейся ему на улице.
Беляш снова переключился на меня:
Мы узнали, кто твоя сообщница.
Хто? я театрально вытаращил глаза и подался всем телом вперёд.
Вовсе не горбатая рыжая цыганка-лилипут.
Да, ну? И кто?
Вполне симпатичная молодая особа, некая Мария Климова. Она не косоглазая, хотя и на костылях.
И какую эта Мурка роль исполняла?
Ты грабил банки, а она скрывалась с награбленным.
Я засмеялся, представив, как Снежок с мешком денег за спиной удирает от погони на костылях.
Вам не стыдно утверждать такое?
Почему нам должно быть стыдно?
От доблестной московской полимилиции даже девушка на костылях легко убегает. В таком случае, почему я, здоровый молодой парень, не убежал от вас?
Ясно почему. Чтобы отвести от себя подозрения.
Вот как при такой мощной логике следственных органов нормальному человеку не сесть в тюрьму? Любой твой логический довод легко кроется абсурдом, который им рисует оплёванный потолок. В общем и в целом влип я на этот раз капитально. Ещё и адвокатишка попался никчёмный. Он только всё время меня уговаривал, чтобы я сознался. И больше ничего, как я понимаю, не делал. Затем вдруг этот адвокат пропал. Вместо него появился другойболее молодой, но толковый и шустрый. Он быстро довёл дело до суда, понизив мою роль в этом дерзком ограблении до «пособника», предоставившего свою съемную квартиру злоумышленникам. В результате я получил полтора года общего режима. Но так как на момент вынесения приговора полгода отсидки в СИЗО уже было, а это время засчитывается в срок с коэффициентом полтора, мне оставалось провести за стенами с решётками на окнах ровно 9 месяцев. Именно столько времени нужно природе, чтобы превратиться из эмбриона в человека. Не знаю в кого я превратился, но за это время я сильно изменился. Стал более взрослым, что ли, более умным, мужественным, рассудительным. Нет, внешние условия не сломали меня, как человека. Ничего со мной страшного не произошло, никто не пытался меня забить до смерти или изнасиловать. Мне не пришлось, как в стандартном кино, силой, умением и приёмчиками боевых единоборств доказывать своё право на независимость в условиях несвободы. Ничего такого не было. Даже наоборот. С первого дня повелось так, что здесь я стал заменой телевизора. Мои рассказы о дерзких ограблениях банков нашли множество благодарных слушателей. Когда оба рассказа были публично произнесены, а аудитория требовала новых историй, во мне вновь проснулся дар сочинительства. Из меня, как из рога изобилия, пёрло художественное слово. Истории рождались сами собой с подробностями, деталями и реалиями конкретных городов и местностей. Я врал так уверенно, что во многое поверил сам. Поэтому жизнь в застенках текла тихо, без эксцессов и ненужных мне приключений. Я спокойно ждал окончания срока. Ну как, спокойно? Ежедневно я просыпался с мыслями о том, что никогда больше не буду искать встреч с Марусей Климовой. Но ближе к вечеру во мне просыпался второй «я», который изнывал от любви и ревности к Снежку. Ближе к полуночи я уже был готов совершить побег ради того, чтобы просто издалека её увидеть. В этих грандиозных сражениях ума и чувств я засыпал. Ночью мне снились эротические сны, в которых я отдавался душой и телом той, которую к рассвету просто ненавидел. Она смеялась надо мной и устраивала новые пакости, используя меня так, как ей хотелось. Я просыпался, готовый съесть свою последнюю печень, но вновь уговаривал себя, что будучи молодым, целеустремлённым и волевым человеком, смогу прожить оставшуюся жизнь без Снежка. И так продолжалось практически все девять месяцев. За месяц до окончания срока я стал считать, что полностью излечился от любви, что уже не зависим от явно угасших в тюрьме чувств и смогу спокойно вернуться в реальную жизнь. Я благодарил бога за то, что он дал мне силы выжечь калёным железом это сумасшествие, приведшее меня на скамью подсудимых. Эти чувства к бестии, к чертовке, к тайфуну, выдернувшему меня из обыденности, словно хрупкий саженец из прерий, слава богу прошли! Слава богу, что я выздоровел! Слава богу, что во мне нет никакого желания её видеть! Слава богу, что это сумасшествие вновь не повторится.
Накануне дня окончания срока меня вызвал к себе заместитель начальника лагеря, дядька ещё не старый и визуально дружелюбный:
Что, Федотов, готов на волю?
Готов, гражданин начальник.
Ну, ладно, говори нормальным языком. Ты практически уже свободный. Вон и в гражданское даже переоделся, указал он на мои джинсы и ветровку. Мы хотим сделать для тебя ещё один подарок.
Я удивился такому обстоятельству:
Мне? За что?
За многое. Ты себя беспроблемно вёл, рассказывал народу сказки, то есть вёл часть нашей профилактической и воспитательной работы. Тебя вполне можно было бы представить к УДО, но срок у тебя уж больно маленький, не успели бы документы на условно-досрочное освобождение обернуться.
И что?
Ничего. Мы тебя сегодня отпускаем. Можешь взять свои вещички, получить на руки документы и отправляться на КПП. Там предупреждены. Тебя без проблем выпустят.
Это известие насторожило. С чего бы меня отпускать на день раньше? А если узнает кто-нибудь? Руководство за это получит по шапке ой-ой-ой как больно. Ведь, хоть на день, хоть на час раньше срокаэто по сути побег. Стоять! А не договорился ли тот следак, что бесполезно так долго со мной возился, с руководством колонии, чтобы подставить Серёжу Федотова на более длительный срок? За побег, наверняка, мне трёшку припаяют. Он, возможно, думает, что я тут же сломаюсь и расскажу, куда спрятал миллионы баксов. Придурки! Я опытный лох. Вернее, не так: дважды лох равен одному очень продуманному человеку. У вас этот номер не пройдёт. Фиг вам!
Никуда я сегодня не пойду. И не надейтесь.
То есть, как не пойдёшь? начальник впал в ступор. На волю не хочешь? У нас останешься?
На волю хочу. Но срок у меня заканчивается завтра. Вот завтра я и покину руководимую вами зону.
Сергей Викторович, вы не поняли. Вы свободны.
Всё я прекрасно понял. Сказал, что не пойду. Значит, не пойду.
В это время к заму ввалился его начальник. Рожа у него была волевая, надменная и немного циничная. Зам обратился к начальнику: