Это почему же? Полворт опять нахмурился; мало того что Страйк не поддерживал тему независимости Корнуолла, так он еще отказывался признать очевидное и желаемое. Девушка видная. В газете фото ее было. Пусть не такая краля, как Миледи Змеюко. Этим прозвищем он когда-то наградил бывшую невесту Страйка. Но зато вменяемая, безо всяких там закидонов, правильно я говорю, Диди?
Страйк хохотнул.
И Люси ее привечает, не унимался Полворт. Говорит, из вас идеальная пара выйдет.
Когда, интересно, вы с Люси успели обсудить мою личную жизнь? Страйк немного напрягся.
Да с месяц назад, ответил Полворт. Она мальцов своих на выходные привозила, и мы их всех на барбекю позвали.
Страйк молча тянул пиво.
Все говорят: вы нормально контачите, добавил Полворт, сверля глазами друга.
Наверное.
Вопросительно вздернув брови, Полворт застыл в ожидании.
Но я не допущу, чтобы бизнес пошел псу под хвост, вырвалось у Страйка. Не могу ставить под удар агентство.
И это правильно, сказал Полворт. Но помечтать-то не вредно, да?
Повисла короткая пауза. Страйк намеренно отводил взгляд от темноволосой женщины и ее подруги, которые определенно перемывали ему кости.
Возможно, бывали моменты, признал он, когда мне и самому лезли в голову такие мысли. Но у нее затягивается достаточно холерный развод, а мы с ней и так половину жизни проводим вместе, и она меня вполне устраиваеткак деловой партнер.
Если бы не их давняя дружба, не перепалка насчет политики и не день рождения Полворта, неужели он не высказался бы начистоту по поводу этого спектакля с допросом? Каждый женатый мужик стремится заманить других в ту же ловушку, даже если сам являет собой полную антирекламу брака и семьи. Взять хотя бы супругов Полворт: вся их жизнь, насколько можно судить, протекала в состоянии вражды. Страйк своими ушами слышал, что Пенни, говоря о муже, чаще называет его не по имени, а «этот придурок», тогда как сам Полворт в кругу друзей охотно расписывал уловки, которые давали ему возможность потакать собственным интересам и прихотям в пику, а то и в ущерб супруге. Казалось, и мужу, и жене всегда неуютно в смешанной компании: в тех редких случаях, когда Страйк бывал у них в гостях, там происходила естественная сегрегация: женщины тусовались в одной части дома, мужчиныв другой.
А если Робин захочет детей, что тогда? спросил Полворт.
Это вряд ли, сказал Страйк. Она слишком любит свою работу.
Все они так говорят, небрежно бросил Полворт. Ей годков сколько?
На десять лет моложе нас с тобой.
Скоро захочет родить, с уверенностью заявил Полворт. Все они одинаковы. Тем более что им торопиться надо. Часы-то тикают.
Ну, со мной такой номер не пройдет. Я младенцев не люблю. И не хочу. А с возрастом все больше убеждаюсь, что жениться мне противопоказано.
Дак да, братан, я тоже так думал, сказал Полворт. Но со временем допер, в чем суть. Я ведь тебе рассказывал, как это произошло? Как я в конце концов сделал предложение Пенни?
Не припоминаю, ответил Страйк.
И эту байду про Толстого не рассказывал? Полворту не верилось в такое упущение.
Страйк собрался хлебнуть еще пива, но от изумления даже опустил стакан. С раннего детства Полворт, наделенный цепким умом, презирал любые виды знания, которые не приносили немедленной практической выгоды, и не держал в руках никаких печатных изданий, кроме технических инструкций. Ошибочно истолковав удивление друга, Полворт объяснил:
Толстой. Писатель такой был.
Ага, сказал Страйк. Вот спасибо. И каким боком Толстой?
Я ж тебе рассказываю, ты меня слушаешь или нет? Мы с Пенни тогда разбежались во второй раз. Она мне все кишки вывернула насчет помолвки, а я эту помолвку в гробу видал. Короче, сижу как-то в баре, рассказываю дружбану моему, Крису, что, мол, задолбала уже, кольцо требует да ты его знаешь, Криса. Здоровенный такой, шепелявый. Ты его видал на крестинах Розвин. В общем, рядом за стойкой сидит мужик в возрасте, хлыщ такой, пиджак у него вельветовый, волосы уложены, и реально меня бесит, потому как в открытую подслушивает, ну я его и спрашиваю, чего, мол, тут вынюхиваешь, а он смотрит на меня в упор и говорит: «Да, как нести груз и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда груз увязан на спину, а это женитьба. И это я почувствовал, женившись. У меня вдруг опростались руки. Но без женитьбы тащить за собой этот грузруки будут так полны, что ничего нельзя делать. Посмотри Мазанкова, Крупова. Они погубили свои карьеры из-за женщин». Ну, я и подумал, что Мазанков и Круповдружбаны его. И на кой черт, спрашиваю, мне про них знать? А он такой: да это я, дескать, писателя одного цитирую, Толстого. Слово за слово, разговорились, и вот что я тебе скажу, Диди: в моей жизни это был момент истины. Как будто лампочка вспыхнула. Полворт ткнул пальцем в воздух над своей лысеющей головой. Он мне многое тогда открыл. Мужскую судьбу. И вот он я: ищу, где бы перепихнуться в четверг вечером, потом в одиночку тащусь домой, поиздержался, на душе гадостно; прикидываю, сколько ушло на баб, на всю эту мороку, и захочется ли мне к сорока годам в одиночестве порнуху смотреть, а сам думаю: зри в корень. Ведь есть же причина жениться. А кого я найду лучше Пенни? Сколько можно с девками в барах трепаться про всякую фигню? Мы с Пенни друг к дружке притерпелись. Бывает ведь и хуже. Она и на личико миленькая. И все тридцать три удовольствия дома ждать будут, разве не так?
Жаль, она сейчас этого не слышит, заметил Страйк. Влюбилась бы в тебя по новой.
Пожал я руку тому хлыщу, продолжал Полворт, не замечая сарказма. Попросил его записать мне название книжки и прочее. Вышел из бара, схватил таксии прямиком к Пенни домой, стал в дверь молотить, разбудил ее. Она страсть как обозлилась. Решила, что напился и за неимением лучшего к ней на ночь приехал. А я такой: ах ты, корова сонная, да я потому приехал, что жениться на тебе хочу. А книжка вот как называлась, закончил Полворт, «Анна Каренина». Он залпом допил пиво. Мутотень.
Страйк рассмеялся.
Полворт громко рыгнул и посмотрел на часы. Он знал толк в репликах под занавес и долгие прощания любил примерно так же, как русскую литературу.
Я пошел, Диди, сказал он, слезая с барного стула. Если вернусь до полдвенадцатого, мне на день рожденья подарочек сделают, причем французский вот, собственно, в чем суть. В этом, братан, вся суть.
Усмехаясь, Страйк пожал ему руку. Полворт передал привет Джоан, напомнил Страйку, чтобы тот позвонил, когда вновь окажется в родных краях, протиснулся к дверям и скрылся из виду.
2
Чье сердце бередит тревоги гнет,
Тому бальзам надежды сон вернет.
Все еще усмехаясь рассказу Полворта, Страйк понял, что темноволосая женщина у барной стойки прикидывает, как бы к нему подойти. А блондинка в очках, судя по всему, ее отговаривает. Страйк допил последнюю пинту, забрал со стола бумажник, нащупал в кармане пачку сигарет и, на всякий случай придерживаясь за стенку, встал, чтобы для начала сделать пробный шаг. После четвертой пинты протез обычно плохо слушался. Как оказалось, равновесие ничуть не пострадало, и Страйк направился к выходу, сухо кивая тем немногим знакомым из местных, кого просто не мог оскорбить невниманием; никто его не окликнул, и он беспрепятственно вышел в теплый сумрак.
Широкие, неровные каменные ступени, спускавшиеся к бухте, по-прежнему были оккупированы курильщиками и любителями пива. Страйк лавировал между ними, на ходу доставая сигареты.
В этот благодатный августовский вечер по живописной набережной все еще прогуливались туристы. Страйку было минут пятнадцать ходу, но часть пути представляла собой крутой подъем. Страйк наугад свернул направо и перешел через дорогу, в сторону высокой стены, отделявшей автостоянку и паромный терминал от моря. Прислонившись к этой каменной ограде, он закурил, вгляделся в серебристо-серый океан и тут же превратился в туриста, которому не нужно отвечать на вопросы про онкологию, а можно спокойно сделать пару затяжек и заодно оттянуть возвращение к неудобному дивану, на котором он ворочался шесть ночей кряду.
По приезде Страйк услышал от тети Джоан, что ему, человеку одинокому, да к тому же с армейской закалкой, постелено в проходной комнате, потому как он «где угодно заснет». Тетушка решительно отвергла высказанное по телефону робкое предложение Страйка подыскать на эти дни комнату с завтраком, чтобы никого не стеснять. Страйк был редким гостем, а уж когда приезжал с сестрой и племянниками, радости Джоан не было предела: ей хотелось насладиться их компанией сполна, вновь почувствовать себя хозяйкой и кормилицейну разве что немного ослабевшей от химиотерапии.
Так и получилось, что Страйк, рослый и грузный, который предпочел бы простую походную койку, ближе к ночи покорно укладывался на жесткий диван, набитый конским волосом и обтянутый скользким атласным чехлом, а чуть свет просыпался от топота малолетних племянников, регулярно забывавших, что до восьми утра врываться в гостиную нельзя. Джек хотя бы для приличия извинялся. А вот старший, Люк, с грохотом и гиканьем скатывался по узкой лестнице и только хихикал, проносясь мимо Страйка на кухню.
Люк сломал совершенно новые дядины наушники, и матерый сыщик через силу делал вид, будто это сущие пустяки. А еще старший племянник придумал себе такую забаву: однажды утром он выбежал в сад, прихватив с собой протез Страйка, и резвился под окном, размахивая этой искусственной ногой. Когда мальчишка соизволил вернуть протез, Страйк, у которого уже лопался мочевой пузырь из-за невозможности вприпрыжку подняться по крутой лестнице в единственный туалет, негромко высказал племяннику свое мнение, отчего тот потом ходил как в воду опущенный. Между тем Джоан каждое утро встречала Страйка словами «Ты хорошо выспался», без малейшего намека на вопросительный знак. За долгие годы жизни у Джоан выработалась привычка с помощью легкого давления заставлять домочадцев говорить то, что ей хочется услышать. В ту пору, когда Страйк ночевал у себя в конторе и ждал неминуемого банкротства (хотя, конечно, не делился этими сведениями с родней), Джоан по телефону приговаривала: «У тебя хорошо идут дела», и ему, как всегда, казалось верхом наглости оспаривать ее оптимистические заявления. Когда ему в Афганистане оторвало голень, Джоан, стоя в слезах у его больничной койки, пока он пытался разогнать туман морфина, повторяла: «Тебе хотя бы лежать удобно. Тебе боль снимают». Он любил тетушку, которая, по сути, опекала его в детстве, но от долгого нахождения рядом с ней начинал задыхаться и давиться от спазмов. Ее неизменная привычка передавать из рук в руки фальшивую монету общительности, закрывая глаза на неудобные и неприглядные истины, вытягивала из него все жилы.
В воде блеснуло что-то серебристо-гладкое, а затем появилась пара угольно-черных глаз: у берега лениво кружила нерпа. Он понаблюдал за ее вращениями, сомневаясь, что она его видит, и по какой-то необъяснимой причине обратился мыслями к совладелице их общего детективного агентства.
Страйк намеренно не сказал Полворту всей правды о своих отношениях с Робин Эллакотт, которые, впрочем, никого не касались. А правда заключалась в том, что в его чувствах присутствовали некоторые нюансы и сложности, которых он предпочитал не касаться. Например, маясь от одиночества, тоски или подавленности, он ловил себя на том, что хочет услышать ее голос.
Страйк посмотрел на часы. У нее сегодня выходной, но все же сохранялась ничтожно малая вероятность, что она еще не спит, а у него был благовидный предлог для отправки сообщения: с недавних пор у них работал по договору некий Сол Моррис, которому не были возмещены накладные расходы за истекший месяц, а Страйк не оставил на этот счет никаких указаний. Если написать про Морриса, то появится шанс, что Робин перезвонитзахочет справиться о самочувствии Джоан.
Извините, пожалуйста раздался у него из-за спины нервозный женский голос.
Даже не повернув головы, Страйк уже понял: это темноволосая мадам, которую он приметил в пабе.
У нее был говор, характерный для уроженки Центральных графств, а в интонации соединилась точно выверенная смесь смущения и восторженности, которую он нередко слышал в речи желающих побеседовать о его детективных победах.
Да? отозвался он, разворачиваясь лицом к незнакомке.
Она пришла все с той же блондинкой-подругой; Страйк, впрочем, допускал, что их связывают более чем дружеские отношения. Между ними чувствовались узы какой-то близости. Обе выглядели лет на сорок. Обе были в джинсах и рубашках; блондинку отличала та легкая обветренность и поджарость, какая дается регулярными горными походами или велосипедными прогулками. Кто-то, возможно, назвал бы ее внешность «мужественной», имея в виду отсутствие косметики. Высокие скулы, очки и стянутые в конский хвост волосывсе это добавляло ей суровости.
Брюнетка выглядела более субтильной. На продолговатом лице выделялись большие светло-серые глаза. В ней, как в средневековой мученице, чувствовалось какое-то напряжение, граничившее с фанатизмом.
Вы, случайно, не вы Корморан Страйк? спросила женщина.
Он самый, без эмоций ответил он.
Надо же, выдохнула она с нервным жестом одной руки. Это так это так странно Вам, наверное, не хочется простите мою назойливость, понимаю, вы на отдыхе у нее вырвался нервный смешок, но меня, кстати, зовут Анной и я хотела спросить она сделала глубокий вдох, хотела спросить, нельзя ли побеседовать с вами насчет моей матери.
Страйк молчал.
Она исчезла, начала рассказывать Анна. Звали ее Марго Бамборо. Работала врачом общей практики. Однажды вечером закончила прием больных, вышла на улицуи с тех пор никто ее не видел.
Вы заявили в полицию? спросил Страйк.
На лице Анны мелькнула непонятная усмешка.
А как же полиция была в курсе, делу дали ход. Но никаких следов не нашли. А исчезла она, закончила Анна, в семьдесят четвертом году.
Темная вода лизала каменную кладку, и Страйку почудилось, что нерпа фыркает своим влажным носом. Мимо, пошатываясь, к паромному терминалу прошли трое юнцов. У Страйка в голове мелькнуло: неужели они не знают, что последний паром отчалил в шесть вечера?
Понимаете, совсем недавно, зачастила женщина, буквально на той неделе я побывала у экстрасенса.
Капец, подумал Страйк.
За время своей сыскной деятельности он порой сталкивался с экстрасенсами и не испытывал к ним ничего, кроме презрения: эти пиявкитакими они ему виделисьтолько высасывали деньги у чересчур доверчивых и потерявших надежду.
Водную гладь с пыхтеньем вспарывал катерок; мотор дробил ночную неподвижность. Очевидно, те трое юнцов вызвали водное такси. Сейчас они хохотали и толкали друг друга локтями, предвидя неминуемую морскую болезнь.
От экстрасенса я узнала, что мне будет знамение, не останавливалась Анна. Мне прямо так и сказали: «Ты узнаешь, что сталось с твоей матерью. Тебе будет знамение: не отступайся. Путь откроется перед тобой очень скоро». Поэтому, заметив вас в пабесам Корморан Страйк в «Виктори»: какое невероятное совпадение! я подумала, что просто обязана с вами переговорить.
Мягкий бриз шевелил темные, с серебристыми нитями волосы Анны. Блондинка резко скомандовала:
Идем, Анна, уже поздно!
Она обняла подругу за плечи. Страйк заметил, что у нее на пальце сверкнуло обручальное кольцо.
Извините за беспокойство, бросила она Страйку.
И бережно, но вместе с тем решительно попыталась увести Анну. Та всхлипнула и забормотала:
Вы уж меня простите наверно, слишком много выпила.
Минуту.
Страйк часто ругал себя за неистребимую любознательность, за желание почесать, где зудит, особенно когда накатывала усталость, вот как сегодня. Но тысяча девятьсот семьдесят четвертыйэто год его рождения. Марго Бамборо считается без вести пропавшей ровно столько, сколько он живет на свете. Он ничего не смог с собой поделать: ему захотелось докопаться до истины.
Вы приехали сюда в отпуск?
Да. В разговор вступила блондинка. У нас дом в Фалмуте. А постоянное место жительстваЛондон.
В Лондон я возвращаюсь завтра, сказал Страйк (Кто тебя за язык тянет, звездобол недоделанный? проснулся голос у него в голове), но мог бы, наверное, с утра заехать в Фалмут, если не помешаю.