Потому что Диана уехала в другой город? Вслед за мамой? С железнодорожного вокзала?
Или потому что Диана в больнице? Потому что в коме?
«Посмеёмся, когда в ближайшее время найдут их трупы».
Округу ударной волной накрывает грохот поезда.
Я снова набираю Диану.
Данный номер не обслуживается.
Мыча от бессилия, я оглядываюсь по сторонам. Отблески фар мчащегося товарняка мелькают на окнах и утаскивают за собой по фасадам, по переулкам дробные перестуки колёс. Громкие звуки режут слух, и какойто звериный, инфернальный ужасужас НЕЗНАНИЯнакрывает мой разум. С неимоверным трудом я заталкиваю его прочь и включаю карту на телефоне.
Больницы?
Полиция?
Взгляд мечется по линиям дорог и зданий, будто Минотавр в лабиринте, и голову стискивает боль. Нарисованные переулки и туннели обступают меня, перебивают дыхание, пока на краю зрения и сознания, во мгле страха и неизвестности, не мелькает красная пиктограмма полицейского.
ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПУНКТ ОХРАНЫ ПОРЯДКА5 РАЙОНА ЗАВОДСКОЙ
ПРИЁМ НАСЕЛЕНИЯ
ПОНЕДЕЛЬНИКПЯТНИЦА
С 16.00 до 20.00
***
Тридцать минут с омертвляющим холодом внутри. Со зверским ветром, гул которого и напор так сильны, что окна домов будто вгибаются в квартиры. С улицами, что вновь оплетают своими прохладными щупальцами.
Голова болит всё страшнее, в затылке пульсирует, и я не запоминаю, как вхожу в участковый пункт. Разом, будто из монтажной склейки, возникает холодное помещение. В соседней комнате звучит певучий женский голос, ктото плачет, ктото кашляет. Один на другого металлически блеют телефоны, в эпицентре которых, за стеклом, крутится усатый дежурный.
Говоришь, рыжая? уточняет он, когда в звонках образуется пауза.
Да. Да!
Если мы об одной гражданке, усач прижимает трубку ухом к плечу и набирает номер, так на месте того.
Чё?
Скончалась, чё!
Всё в комнате обесцвечивается. Сердце стучит так, что не хватает воздуха.
Ппосмотрите на фотку? выдавливаю я наконец и непослушными пальцами вытаскиваю телефон. Ээто точно она? Она?
Дежурный уже говорит в трубку и останавливает меня жестом руки.
Я её не видел.
А есть ктото?..
Сейчас нет. Заявление писать
Он замолкает и с удивлением смотрит через окошко, потому что я открываю рот и не могу ни вдохнуть, ни сказать, только челюсть ходит вверхвниз ходуном.
Ппрошу! Я не смогу ждать! Я ммогу её увидеть? Это, кажется, ммоя
В голову приходит, что Диана уже пару лет мне как чужая, и это мешает придумать толковое окончание фразы. Моя кто? Бывшая сводная сестра? Бывший друг? Как такое называется?
От глупых мыслей горло взрывается лошадиным, неискренним ржанием, которое болью отдаётся в затылке.
Что смешного? Дежурный хмурится, принимает очередной звонок. Отвечает и с мягким «дзинь» кладёт трубку на место. Заявление пишем на твою девушку?
«Твою девушку», безумно хохочет эхо в моей голове.
Чё?!
Заявление?
В смысле?..
Я за такие вещи не отвечаю. Дежурный отходит от стекла, хватает из пачки лист А4. Да что ты ржёшьто? Припадочный?
Нет, вы не поняли! От хохота выступают слёзы на глазах. Я могу её опознать! Я
К горлу болидом подкатывает тошнота: обрывает и фразу, и приступ нелепого смеха.
Тело словно парализует.
Полицейский возвращается к телефонам, суёт в окошко бумагу и принимает новый звонок.
Я смотрю на лист с заголовком «ЗАЯВЛЕНИЕ» и ничего не понимаю. Повторяю дежурному, что ищу Диану, свою Диану, а нашли, может быть, вовсе не её, и это надо знать точно. Зачемто вспоминаю Холм смерти, уроки Вероники Игоревны и с отчаянием сознаю, что дежурный меня не слушает. Он слушает только звонки (визгливое «дрррр») и, словно многорукий телефонный бог, всякий раз угадывает нужный аппарат.
Не зная, что ещё сделать, я пишу номер мобильного поперёк заявления и толкаю бумагу в окошко. Усач роняет её, подбирает, роняет снова. Откладывает.
Какойто тихий ужас.
Скажите хотя бы, кто ею занимается? Есть же человек? Один человек!
Дежурный вздыхает и оглядывается на дверь во внутренние помещения. Подтягивает брюки, неохотно выстукивает на одном телефоне номер и тихо, как бы боясь лишних ушей, спрашивает:
Санёк? Кто рыжую ведёт?
Ответ едва слышно фонит из трубки.
У нас их много, конечно, дежурный поднимает взгляд к потолку. Каждый, сука, вторник находят по дохлой рыжей девке, потому что у нас их в районе девать некуда, хоть на зиму соли.
Меня неприятно поражает циничность фразы, но возмутиться я не успеваю: едва различимо звучит голос из телефона, затем дежурный швыряет трубку в докстанцию и произносит странное слово «мухлади».
Чё?
Мухлади. Он пока на обходе.
Зачем мне эта информация? Что с ней делать?
Ннаверное, подожду.
Стиснув челюсти и не говоря более ни слова, я сползаю на металлические стулья.
Телефоны звонят и звонят. Часы над усачом зловещим маятником отсчитывают время: «ЩёлктрррЩёлктррр». Дежурный выходит в соседнее помещение, возвращается, комуто звонит, равнодушно глядя на меня. Выходит снова. Доставляют двух подростков с кровью на кулаках и лицах, тихого и улыбчивого бомжа. От телефонного крещендо головная боль усиливается до темноты в глазах, до тошноты, и на деревянных ногах я направляюсь к кулеру. Наливаю горячую воду, и пластик стаканчика делается мягким и податливым, обжигает пальцы. Это чувство немного отрезвляет, заземляет меня, и я через боль несу стаканчик к стульям. Вспоминаю о калитке и достаю бумажный пакет, лоснящийся посерёдке от жира. Поначалу вкус пирожка не ощущаетсятолько ноет внутри, словно под грудину всадили рыбью кость, а потом разум будят сигналы рецепторов: солоноватое тесто, картофельное пюре. Корочка из сметаны и яйца.
Я осознаю, что голоден. Голоден страшно, с утра, и в желудке даже на донышкетам яма, бездна, а калитки уже нет, и в стаканчике пусто.
Меня тянет прочь: из участкового пункта, на улицу, вдоль забора с колючей проволокой. В ближайшем «Магните» я покупаю чай с лимоном и ватрушку. Съедаю там же божественно сладкую ватрушку, выпиваю горячий чай и чувствую, как страх понемногу уходит.
Всё это недоразумение.
Я покупаю ещё одну ватрушку и возвращаюсь в участковый пункт. Съедаю и её, вспоминая калитку, до странного вкусную, как готовят только дома, с любовью. Головная боль понемногу отпускает мой череп. Кудато в щели между половицами уходит страх.
Точно недоразумение. Диана мертва? Не смешите!
Диана, которая съехала стоя на ногах с Холма смертимертва?!
Не поверю. Хаха. Да в жизни не поверю!
Заходит полицейский с папкой: переговаривает с дежурным, и тот показывает на меня. От этого взгляда резко сводит живот. Полицейский скрывается во внутренних помещениях. Приходит бледная, как призрак, женщина, кричит на усача, и виски мои снова будто раздавливает обручем.
Старший участковый уполномоченный, капитан Мухлади. Ты насчёт погибшей?
Я с тревогой осознаю, что надо мной нависает тот полицейский с папкой. Мухлади? Он выглядит странно знакомым.
Дда. Здрасьте.
Тебе исполнилось шестнадцать?
Моё обоняние улавливает тяжёлый дух перегара.
Естественно!
Документы.
Да есть мне шестнадцать! Я киваю головой в подтверждение.
Документы!
Ну дома паспорт! Зачем?..
Лицо Мухлади черствеет.
Родители далеко? Позвонить можешь?
Да! То есть нет! Отец в прошмандировке, то есть в командировке, он так называет. ТамЯ чувствую, что сдуваюсь от эмоций, от потока слов и заканчиваю еле слышно: Там он не отвечает.
Мать?
Когда у меня спрашивают о ней, в голове возникает одна и та же зимняя ночь. За окном подвывает снег, пурга, я лежу под тяжёлым пуховым одеялом. В темноте мерцают красные цифры будильника: двадцать тришестнадцать. Приглушённо бормочет телевизор на кухне, и тихо звучит голос мамы, которая говорит по телефону в комнате родителей. Она рано развелась с батей, и больше воспоминаний о ней не осталось. Совсем не осталось, ни одного, так что я часто размышляю, реальна ли эта картинка или выдумана. Может, смешались несколько разрозненных кусков? Было ли одиннадцать вечера? Была ли метель за окном? И голос, который звучит в моей голове, её ли? Или Вероники Игоревны? Или любой другой батиной девицы?
Мать?! нетерпеливо, громко повторяет Мухлади.
Она в Китае гдето. Мы с ней не
Классный руководитель?
Пропала. Ха. Без вести. Ха. Ха.
С ней некоторые проблемы.
Хоть ктото у тебя имеется без проблем?
Не понимая смысла этого допроса, я растерянно смотрю на Мухлади. Он секунды две ждёт ответа, затем отводит взгляд.
Без представителя не положено.
Я достаточно взрослый.
Так предъяви документы! раздражённо повторяет Мухлади. Потому что я вижу школяра, которому ни курить нельзя, ни пить, ни
В интернете каждый день выкладывают ролики, где человек сам себе отпиливает ногу. Младенцев вешают на крюки, людям отрывают головы, конечности, сиськиписьки и всю эту кровькишкикости размазывают по экрану. Чем ВЫ меня удивите?
К концу фразы в моём голосе проступает столько раздражения, что лицо Мухлади вытягивается. Он оступается и хватается рукой за стену, будто на миг потерял равновесие. Глаза его расширяются. Некоторое время Мухлади приходит в себя от неожиданной качки, затем спрашивает:
Как твоя пропавшая выглядит?
Рыжая. Длинные волосы. Дылда.
Я говорю это, и внутри всё замирает. Хоть бы ТА, другая, оказалась светлее оттенком. Хоть бы
Глаза Мухлади открываются, пугающевнимательно осматривают меня, и с заметной неохотой он кивает идти следом. Мой страх возвращаетсяразом, ледяным копьём в живот. Голову ведёт в сторону, горло обжигает горечь рвоты, которая вотвот выплеснется наружу.
Когда видел последний раз?
Когда?
Ну Оохна миг я теряюсь, затем вспоминаю: С ммесяц назад, на шестьдесят пятом!
На мосту?
Дада! На мосту. То есть не совсем! Я был на мосту, а она она
Передо мной, как мясной холодец, трясётся коридор из одинаковых бежевых дверей, сворачивает, уходит на лестничный пролёт. Чтобы унять головокружение, я замолкаю и смотрю только на ботинки Мухлади, с которых комьями отваливается бурая грязь. До меня вдруг доходит, где я видел участкового: пару часов назад, на пустыре. На камне, с папкой.
Откуда её знаешь?
Она с нами жила. Несколько лет. Мы, как бы дружили.
Почему думаешь, что пропала?
Почему так думаю? Хороший вопрос. Даже отличный. По тому?..
Не отвечает. И дома дома нет её. Мама пропала. Её мама то есть. И долги. Коллекторы!
А нечего кредиты набирать. Привыкли жить красивоОн замолкает на секунду и затем тихо, зло спрашивает: Что ж ты месяц ждал? «Друг».
Меня охватывает жар стыда.
За плечами Мухлади мелькает кабинет с цифрами 105. Лязгает замок, дверь уходит внутрь. Мухлади протягивает руку вбок, щёлкает выключателем, и над нами хлопаетперегорает лампа. Я цепенею от страха, от неожиданности, но мой спутник будто и не замечает аварии.
Что при себе имеет?
Вспоминается лишь барахло из детства: стёклышки, жвачки, магнит.
Ты меня слышишь?
Сигареты! выпаливаю я. Она курит вроде стала курить.
Ещё.
Мухлади щёлкает тудасюда выключателем, пока не понимает, что свет не загорится. С чертыханьем садится, запускает компьютер.
Когда пропала? Месяц назад?
Не знаю. Мы давно я давно не
Меня заглушает рёв машины. Блики от фар лижут потолок кабинета и пропадают.
ПриметыМухлади лезет в металлическую тумбочку и на ощупь, словно по шрифту Брайля, перебирает папки.
Приметы?
Родимые пятна, шрамы, веснушки. Травмы.
Нну
Мысли закручиваются каруселью, но сосредоточиться я не могу: только мычу и смотрю, как компьютер загружается. Его синеватый свет озаряет Мухлади и стену за ним. С детского рисунка смотрит рыжий котик, с иконкиАлексий Стрелецкий, он глядит печально, скорбно, будто знает тяжкую ношу каждого гостя этого кабинета. Между святым и кошакомкарта города, ощетинившаяся флажками и покоробившаяся от перепадов температур.
Мухлади с лязгом задвигает ящик и скармливает голубую флешку компьютеру. Долго и неудачно авторизуется, наконец отыскивает логин и пароль на стикере, приклеенном к монитору, входит в систему. С минуту кликает по папкам, затем поворачивает ко мне экран.
Узнаёшь?
Плохо соображая, я разглядываю сто рублей, сложенные в виде оригамижуравля. Старыйстарый календарик, где четыре кирпичных куба венчают мостплотину над полноводной рекой. Оранжевый пакет из «Поморских аптек».
Оранжевый и рыжийэто одно и то же?
Может, не девушка рыжая, а только пакет?
Ну? торопит Мухлади.
Нет Ввроде.
Нет или вроде?
Сейчас
Я судорожно достаю телефон и нахожу снимок Дианы. Мухлади закатывает глаза.
На хер мне её фото?
Меня неприятно обжигает от этой грубости.
Можно без мата?
Учить будешь, как говорить?
Ну я же не матерюсь.
Мухлади нервно дёргает нижней челюстью.
Лицанет. Точка!
То есть? Я
Приметы назовёшь? Он с досадой перебивает меня. Твоя подруга или моя?
Тухлый комок подкатывает к самому горлу. Я сдерживаю резкие слова однойединственной мыслью: наверное, Мухлади пьян. Пахнет же от него перегаром? Вот он и грубитибо напился не настолько, чтобы лыка не вязать, но уже осмелел, уже говорит всё прямо, наотмашь, нараспашку. Ибо море по колено и чихать на людей.
Рыжая, глухо отвечаю я. Шрам на животе. От аппендицита. Вроде. Шрам на шее. Её собака в детстве погрызла. Вроде
Вроде Всё у тебя, смотрю, «вроде».
Я стискиваю зубы. Он с досадой поворачивает монитор к себе, минут пять клацает мышкой. Металлически хрюкает принтер, гудит, давит из себя стопку фотографий. Мухлади перебирает их и протягивает мне одну.
Сперва я вижу чтото тестообразное, в оттенках старой овсянки. Лишь пару секунд спустя мозг распознаёт плечи, шею, туловище. Колтуны рыжих волос. Рыжую прошлогоднюю траву в земле. Рыжую поросль между ног погибшей.
Косой шрам на животе.
Мне делается страшно, неловко и мерзко. Я смотрю на обнажённое туловище мёртвой девушки, которой явно вырезали аппендицит, и не понимаю, вижу ли рубец на её шее или вижу грязь, тени и потёки чернил принтера.
Почему она вообще голая?
Почему она голой валяется на земле?
Нне знаю.
Блядь, тихо ругается Мухлади и выдёргивает снимок из моей руки. Ещё приметы назовёшь?
До меня доходит, что фото сделали на пустыре. На том пустыре, где я видел труп, где чёрный пакет угрюмо хлопал на ветру.
Нутро обдаёт холодом.
Веснушки? предлагает Мухлади. Родинки? Хоть одну вещь ты помнишь?
Ей два коренных удаляли!
Я счастлив.
Это не поможет?
Это поможет, когда проснётся и опохмелится наш судмедэксперт. Я не биолог и не зоолог, чтобы лазить ей в рот. Внешние приметы!
А может может, всётаки лицо?
Ты тупой?
Мухлади поворачивается и смотрит глаза в глаза. Я обиженно молчу, пока не соображаю:
Ну я, пффф на сгибе локтя! Правого. Там, как бы, созвездие.
Созвездие! с презрением повторяет Мухлади и снова перебирает фото, и снова отправляет на печать.
Кабинет заполняют ароматы горячего пластика и чернил. Из принтера медленно вылезает сгиб руки, на котором темнеет россыпь пятнышекне то грязи, не то родинок? Белые пальцы, очень длинные, тонкие пальцы. Чуть поодаль, обрезанная кадром, чернеет рукоятка пистолета.
Живот у меня скручивает.
Откуда у Дианы пистолет?
Ну откуда?
Грязь. Точно грязь. Капли её похожие на созвездиену и что? Машина проехала по луже и обдала девушку фонтаном из лужи. Вот и объяснение.
Покажите лицо! не выдерживаю я. Прошу вас. Чё есть. Нне могу так.
Мухлади раздражённо морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.
Шестнадцать исполнилось?
Ей? Или
Блядь!
Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.
Кому сказать? Мухлади резко поворачивается. Кому?! Послушай меня внимательно: у неё вместо лица раздавленный арбуз. Эта дура в голову себе выстрелила. В голову! Он лупит себя по виску. Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнёшь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? Мухлади горячится, повышает голос. Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проёма, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, сука, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою юную искалечил.