Мелкий дождь не прекращался ни на секунду. Плотное кольцо измороси, как нимб, окружило ее четырехугольную акварель. Инь и янь, земля и небо, женское и
Бобер!
Все дружно подняли головы. Лабан, кто же еще. Лена пыталась не замечать этого типа с самого начала курсов. Но куда денешьсяв каждом сообществе есть свой Лабан, свой нарциссист, свой змей-искуситель, уж это-то ей было хорошо известно, годы конференций даром не прошли. А Лабан-то точно знал, как себя подать. Прежде всего, он был самым молодым на курсах акварели, еле-еле за двадцать. Длинные слипшиеся волосы к тому же мужчина. Лену с самого начала раздражало его присутствие: надеялась, что в кружке будут только женщины. Но больше всего бесили его дешевые трюки. Сегодня, к примеру, явился голым по пояс, хотя довольно холодно и дождь не перестает. Скорее всего, решил поиграть с их материнским инстинктом. И конечно, показать замысловатую татуировку на спине, змеящуюся между лопаток голубым водопадом. Он демонстративно отказался от зонтабудет писать акварель под дождем, пусть стекает по бумаге, наверняка получится интересный и неожиданный эффект. Дураку ясно, никакой эффект не получится, даже до него в конце концов дошло. Скомкал лист и швырнул на землю. И что означал этот идиотский выкрик? Какой еще бобер? Заметил бобра, что ли? Или это какой-то особый Люлео-жаргон? Как бы там ни было, надо проследить, чтобы подобрал испорченный лист. Должен знатьнечего мусорить на природе.
Лабан изогнулся и внезапно, ухая в такт, пустился в какой-то дикарский танец под музыку из наушников-затычек. Как будто мало музыки реки, шелеста леса и шума дождя! Хоть бы в сторону отошелну нет, как бы не так. Тогда это будет не Лабан, а кто-то другой. Лабан всегда должен быть в центре внимания. Ему всегда и всего мало. Как младенец: сосет и сосет, и дела ему нет до остальных. Наркоман. Наверняка кокаином балуется. Такому не могло не понравиться! Как женаркота ставит человека в самое яблочко мироздания, в самый центр. Ненадолго и не бесплатно, но ставит. Ему только этого и надо. Но здесь-то он один. Никому нет дела до его кривлянья. Публики нет, вместо публикикосмические лучи вселенского холода. Еще и вправду замерзнет, подхватит воспаление легких или что-то в этом роде.
Ты брызгаешь! запротестовала Маделен.
Что он может услышать с заткнутыми ушами? Продолжает свой танец, мотает головой и вихляется. Маделен повернула свой импровизированный мольберт на другую сторону, но теперь ей не виден пейзаж. Мотив, как говорят настоящие художники. Не оглядываться же каждую секунду. Демонстративно вздохнула, взяла сумку и мольберт и пересела подальше ото всех.
Ну и клуша вот так простосдаться и уйти? С какого перепугу? А она бы чтоона? Что бы сделала она на месте Маделен? Да что угодно! Взять комок мокрой глины и залепить в ухмыляющуюся физиономию. Как тортом в кино.
Нет, это бы его только раззадорило. Нечего обращать внимания. Такой может сделать что угодно. Харкнуть на твою акварель. Или начнет рыдать, и все тут же проникнутся состраданием к обиженному, станут бросать на нее осуждающие взгляды. Может, Маделен и права. Нечего обращать внимания на идиотов. Действительно, встать и отойтичто проще? Сам выдохнется. Протянуть самовлюбленному нарциссу зеркалопусть любуется сам на себя.
И погрузиться в живопись. Вода беспрерывно движется и конечно же, конечно! Размывы и затеки акварели должны двигаться как вода, смешивая, смещая и разделяя слои, они должны ловить рефлексы света так, словно бы она, Лена, уже не участвует в процессе. Наблюдает со стороны ну да, со стороны, она-то тут при чем? Если вода в реке не перестает удивлять бесконечной мимолетностью оттенков и переходов, почему та же вода должна вести себя по-иному на листе бумаги? Не мешать водевот и все, что от нее требуется.
И не думать, не думать рука сама возьмет нужный пигмент, к черту самокритику!
Самокритика порождает неуверенностьвот с чем ей пришлось бороться с первого дня на курсах. И вечный грызущий голос, еще до первого прикосновения кисти к бумаге: ничего не получится, все, что ты делаешь, ничтожно и невыразительно.
Почему ты пишешь всегда одинаково? Ты даже не пытаешься развиваться, искать что-то новое. Идешь по пути наименьшего сопротивления, не хочешь сделать даже минимальное усилие ничего из этого не выйдет.
Отец. Вернее, то, что от него осталось, вялое, незаинтересованное ворчание.
Ну нет. Открыть сердечные чакры. Пусть душу захлестнет ее же собственная скрытая энергия, которой отец за всю жизнь так и не помог отыскать правильный и радостный выход.
Крупнозернистая у тебя есть? Грубая?
Нет.
Лабан втиснулся к ней под зонтик. Еще не отдышался после своей дурацкой пляски. С волос капает, Лена еле успела прикрыть лист.
Нетзначит, нет. Возьму обычную. Он пожал плечами, полез мокрыми руками в ее рюкзак и начал ворошить содержимое.
Лена оцепенела. В животе появился противный холодок. Она знала это ощущениесмесь страха и готовой выйти из-под контроля ярости.
Не таскать же с собой массу всякого барахла, пояснил Лабан. О каком творчестве может идти речь, когда ты вроде вола? Освободиться от всего лишнего, прислушаться к телу тело никогда не врет.
Поосторожней, слышишь Она совершенно растерялась.
Никогда не таскаю с собой мольберт, продолжил он, будто и не слышал ее слов. И дождь это же прекрасно! Дождьэто жизнь. Та самая жизнь, что дана нам с небес, надо постараться чувствовать эту жизнь всей кожей, как цветы
Лабан вытащил альбом, вырвал пару листов. Зажал их зубами, сунул альбом назад в рюкзак, сел на корточки и начал расстегивать карман.
И скотч, само собой свой я забыл. В наружном кармане, да?
Лена наконец очнулась. Рывком выхватила у него изо рта бумагу, скомкала и сунула в рюкзак. Он удивленно поднял головутак и сидел на корточках, с рукой в наружном кармане.
Она подняла ногу, прицелилась и резко толкнула его в голое плечо. К этому он готов не был. Повалился назад, нелепо взмахнув руками, и ударился головой о камень с таким звуком, будто хрустнула яичная скорлупа.
Лена попыталась сделать вид, что ничего не произошло. Вернулась к этюднику, но кисть дрожала. Она покосиласьЛабан лежал неподвижно, с полуоткрытыми закатившимися глазами, и на белки падал дождь. Ей показалось, что река остановилась, исчезли постоянно меняющиеся оттенки, осталось серое неподвижное стекло. И самосветящаяся, почти неоновая капля крови.
Он поднялся, встряхнул головой. Волосы слиплись. Даже не посмотрел в ее сторонуневерной походкой двинулся к реке, зашел по колено, согнулся и начал отмывать голову от крови. Длинные красивые пальцы кругами шарили по затылку, будто он хотел очертить границу ссадины, не позволить распространиться дальше.
Выпрямился, поднял руки и повернулся спиной к берегу. Выглядело как ритуал, как языческое приветствие отсутствующему солнцу.
Теперь все увидели кровь. Розоватая, разведенная водой, она стекала между лопаток. Сомнений не было: кровь. Реакция предсказуемая: кружковцы, точно их током ударило, схватились за кистикакой мотив! Взбудораженная паводком река и одинокий юноша, взывающий к невидимому богу. И кровь, разумеется; кровь завершала гармонический хоровод символов: Иисус! И Лабан тоже это понимал. Дамы заахалиони чуть не тряслись от художественного волнения. Само собой, как же: женщины и кровь. Месячные, роды и как же, как же, вот оно, причастие: этот юноша принимает на себя наши грехи. Он вторгается в душу, стирает, как ластиком, все, что ей, этой душе, принадлежит, и водружает себя в центр.
Лена отложила кисть и начала укладываться. Рюкзак внутри, после того как он копался в нем, совершенно мокрый. Потом высушит. Проросшая травяными корнями земля, несмотря на дождь, была твердой и неподатливой, пришлось поработать каблуком, прежде чем продолбить более или менее заметную ямку. Слежавшаяся глина поддавалась плохо, но все же удалось наковырять достаточно и слепить плотный комок, из которого торчали, как щупальца, оборванные корешки. Потом второй и третий.
Она встала, подошла к реке, прицелилась и залепила комком грязи Лабану в спину. Осталась довольна собственной меткостью, швырнула второйи тоже не промахнулась. Пятна на белой коже странная картина: растушевка грязно-рыжих клякс розовыми струйками разведенной водой крови. Дамы словно очнулись от гипноза.
Ты с ума сошла, Лена? Что ты делаешь?
Отойди же, заслоняешь мотив! крикнула она, досадуя на неубедительность интонации.
Лабан услышал. Несуетливонаверняка примерился, чтобы вышло с достоинством, повернулся и двинулся к берегу, с заметным усилием преодолевая сопротивление воды. На губах его играла странная улыбкато ли насмешливая, то ли презрительная. Ясное дело, последнее слово должно остаться за ним.
Лена бросила на землю последний комок глины и заставила себя не шевелиться. Не бежать же от этого поганца.
Отойди же, заслоняешь мотив! передразнил он писклявым голосом.
По его поджарой груди тоже стекали розовые ручейки. Подошел совсем близко, поглядел, словно прицениваясь, внезапно схватил ее за запястье и сильно сжалта же двусмысленная улыбочка, холодные, остекленевшие глаза.
Лена поняла мгновенно: он собирается окунуть ее в воду. Повалить в воду с индейскими воплями и продолжить свою пляску, будто все это обычная дружеская игра. Тогда он снова станет главным героем дня, а она чтоона? Его игрушка. Кот играет с мышьючем не мотив?
Лена еле успела упереться ногой в камень и попыталась вырваться. Она даже не подозревала, насколько он силен. На голову выше плюс молодая энергия. Он потащил ее за собой, при этом громко и неестественно хохотал, показывал дамамдескать, все в порядке, никакого конфликта, всего лишь игра. Дамы сидели на холме, как редкие зрители на футбольной трибуне. Кто-то даже схватился за карандаш, вспомнив, видно, одну из лекций, когда Ментор долго и многословно убеждал: старайтесь уловить динамику, движение. Природа, растения, люди, животные, даже горывсе в движении, движение важнее всего. Ну да, сейчас он ее макнет. Даст подножку и свалит в ледяную реку. И никто не заступится, ведь она сама его спровоцировала.
Почему кошка драная? Потому что злая.
Лабан неумолимо тянул ее к воде. Лена упиралась изо всех сил, но ничто не помогало. Он, продолжая делано хохотать, преодолевал ее сопротивление, оттаскивал от спасительных камнейметр за метром. Так заведено векамиженщина подчиняется мужскому насилию. Как жеведь они, мужчины, ничего плохого нам не хотят. Они просто так устроены.
Ну нет. Эта сказка не про нее.
Расстояние между ними в две вытянутые руки она преодолела одним прыжком. Оставалось совсем немного, он уже был по щиколотку в воде. Прыгнула, как пантера, так, что вода взвилась фонтаном из-под ног, нагнулась и впилась зубами в его руку. Впилась по-настоящему, со всей силы, как будто это была не живая человеческая рука, а сверхпрочная резиновая кость, долгоиграющая забава для собаки. И тут же почувствовала во рту солоноватый, металлический вкус крови.
Лабан завопил почти фальцетом, как женщина, вопль боли и страха. Это же его правая рукарука художника! И дрочит наверняка правой. Полукруглые метки от зубов мгновенно почернели и медленно набухали кровью.
Он наклонился, поднял камень величиной с детскую голову и замахнулся.
Глава 7
Винсент Лаурин оглядел контору. Как будто бы все. Кофейник сполоснул, вымыл чашку, стряхнул крошки со стола. Бумаги бумаги пусть останутся, надо только сложить поаккуратнее. Унитаз Налил в унитаз зеленую жидкость из яркой пластмассовой бутылки, повозил щеткой и спустил воду. И пятна на мойке тоже надо вымыть, но не чересчур тщательно. Ничто не должно быть чересчур. И преувеличенная, неестественная чистота, и грязь наводят на одну и ту же мысль: депрессия и отчаяние. Этому человеку надоело жить.
А он сам? Его тело? Достал дезодорант, потер подмышки. И зубы почистилидентификацию проводят по зубам. Какой-нибудь ко всему привыкший судебный эксперт разложит их в кювете из нержавейки, натянет резиновые перчатки и начнет по очереди брать и разглядывать. Один за другимего зубы.
Пусть обгорелые, пусть окровавленные, но уж во всяком случае без загнивающих остатков еды.
Трусы он предусмотрительно надел чистые. Неординарная мысль: именно трусы определяют память о человеке. Подумать толькона нем были грязные трусы.
А может, и нет. Ничто не имеет значения, но хочется умереть чистым.
И летная форма. Собственно, из летной формы только куртка, темно-синяя, с массой карманов. Что же касается брюк, то одно дело, когда проводишь экскурсию Лапландия с высоты птичьего полета, тогда брюки костюмные, с отутюженной складкой. А если летишь в какой-нибудь саамский лагерь, то грубые, прочные штаны, как и куртка, с множеством карманов. Туристские. Никакой фуражки или пилоткино обязательно солнцезащитные очки. Обязательно. Все же знаютВинсент никогда не летает без очков. Вертолетные курсы он проходил во Флориде, а во Флориде без очков невозможно. Они там, похоже, и не снимают их никогда. Как в киночто за пилот без темных очков?
Проверить еще раз, не торопясь. Нормальновсе выглядит так, будто погибший покинул контору для очередной воздушной экскурсии. Думать не думал, что эта экскурсия последняя в его жизни. Все останется Ловисе, дочери погибшего. Все, что у него есть, достанется ей. Плюс страховка, плюс похоронные. Не меньше миллиона. Она даже сможет отказаться от студенческого кредита. И Винсент почему-то уверендочь наверняка позаботится, чтобы гроб заказали приличный. А может, когда все закончится, когда пройдет шок может, даже почувствует укол потери, поймет, что он все-таки ее очень любил. Даже вложил фотографию в бумажниктоже своего рода намек, хотя он и не имел такой привычки. Да, когда Ловиса была совсем малышкой, он всегда держал с собой ее трогательные снимки, а потомнет. Если машина не сгорит дотла, бумажник тоже передадут Ловисеосмотрят, сделают какие-нибудь анализы, составят протокол и передадут. Не могут не передать. Откроет и увидит: она была с отцом в его последнем полете. У самого сердца.
Дождь заметно усилился. Винсент запер контору. Взял, как всегда, карту с маршрутом, сумку с бутербродами и термос. Все должно выглядеть как обычно, будто он собирался приземлиться в Сталолуокта, попить кофе и позавтракать. Причина естьНильс Хенрик и вся его команда просили заскочить. Саамские поселкисамые крупные заказчики в это время года. Время забоя оленей и переезда на другие пастбища. И по дорогенадо же такому случиться! вертолет возьмет курс немного правее, к Сареку. Ошибка навигации в тумане вещь не такая уж редкая. И прощай, жизнь. Удари все. С земли увидят только дымок из лабиринта ущелий, утесов и ледников его отлетающую душу.
И вот тут-то потребуется сила воли. Преодолеть выработанный тысячами летных часов рефлекс, не рвануть штурвал, не попытаться избежать катастрофысидеть и смотреть, сжать зубы и постараться не замечать отчаянные вопли бурлящего в крови адреналина.
Он запустил роторнадо прогреть двигатель. Пробежал глазами чек-лист, проверил показания приборов, температуру, уровень топлива. Надел очкис желтоватыми, специально приспособленными для тумана стеклами. Маршрут заранее согласован с наземными службами в аэропорту Каллакса. Все по давно вызубренным правилам. Рутинный полет. Посмотрел наверхлопасти ротора, поначалу вращавшиеся медленно и неохотно, уже почти неразличимы.
И почти одновременно краем глаза заметил приближающуюся машину. Это еще что? Пикап резко затормозил, и о господи кто же еще! Разумеется, Хенни. С искаженным яростью лицом, не обращая внимания на дождь, мчится к вертолету.
Только не сейчас. Только не сейчас! Он покачал головой и нажал рукоятку газа.
Сильный удар. Боковое стекло мгновенно покрылось паучьей сетью трещин. У нее молоток! Она взяла из машины молоток. И опять подняла Она что, не знает, сколько стоит стекло в кабине? Гневно искривленный ротчто-то кричит. Винсент отложил наушники и приоткрыл дверь.
Пионы! Где мои пионы, сукин сын?
Еще один удар в кузов. И еще один. Он представил безобразные вмятины. Неужели она приперлась только из-за этих самодовольных цветов?
Выкинул в лесу.
Где! Говоригде?
Она подняла глаза на вращающийся винт. С ума, что ли, сошла? Не соображает: швырнет молоток в роторсама погибнет. Сломанные лопасти разлетятся, как наточенные косы, только в сто раз быстрее! А ведь и в самом деле сейчас запустит, физиономия совершенно безумная, зрачки расширены. Ну точнопомешалась на этих цветах.