Стоп! крикнул недовольный Княжко, подбегая к Таткину, и выхватил у него винтовку. Отставить! Ваше счастье, что вы в артиллерии, а не в пехоте! Сходили бы в атаку только раз! Иконец, Таткин! Смотрите сюда! Всем смотреть сюда и запоминать! громко скомандовал он батарее, и в один миг все весеннее и солнечное потускнело, изменилось здесь, на зеленой лужайке, вернееизменилось, потеряло свои прежние черты лицо Княжко, оно стало страшным, искаженным злостью, свирепой одержимостью напора, его тело упруго и резко наклонилось вперед, винтовка в его руках, нацеленная жалом штыка в пространство враждебного мира, замерла в изготовленном смертном положении, и он стремительными прыжками ринулся по лужайке к рекламному щиту, жутко крича что-то горлом нечленораздельное, вызывающее у Никитина мороз по спине.
Рекламный щит был уже в двух прыжках от сверкающей иглы штыка, и Княжко достиг его, изогнулся вправо, влево, его тонкий мускулистый торс напрягся в убыстренном скольжении, он косым и ловким выбросом вонзил острие штыка в середину рекламы, выдернул штык, вновь изогнулся, как бы уклоняясь от кого-то, и ударил сильно прикладом по краю щита, с треском валя, опрокидывая его на землю. Был все-таки в этой воображаемой борьбе некий невнятный момент, какая-то неясная грань, когда это действие могло показаться смешным Никитину, ненужной игрой в праздные упражнения, но вместе с тем в движениях Княжко была такая артистическая сила ненависти, такая пугающая ярость схватки, что возникло ощущение стальной пружинки, смертельно подвластной ему в этом броске.
Ясно? крикнул Княжко, обращаясь не к Таткину, а ко всей батарее, и мальчишеское лицо его приняло прежнее выражение холодноватого спокойствия, чуть упрямого, не разрешающего фамильярности высокомерия. На этом закончим сегодня! А завтра повторим! Всем разойтись!
Он воткнул винтовку штыком в землю.
«Я знаю, зачем он это делает, подумал Никитин. Но почему я смотрю на Княжко, и мне кажется, что все скоро кончится не так, как мы хотим?»
Батарея, оживленная говором, смехом, рассыпалась между тем по лужайке, забелели в сквозистой тени сосен, среди яркой зелени незагорелые спины; иные кинулись умываться к водопроводной колонке под кустами сирени возле ограды, иные легли на траву, блаженно окунувшись в ее теплый пресный запах, не спеша закуривали трофейные сигареты, ожидая час завтрака, а кухня уже безмятежно курилась легчайшим дымком за снежной кипенью яблонь около дома, и повар, багровый от пахучего пара, орудовал, помешивал черпаком в котле.
«Как же все это со мной?.. думал Никитин, глядя на водопроводную колонку, где умывался Княжко, окруженный солдатами. И все случилось сегодня как в бреду, но было, было, а я не могу представить, что было у нас. Мы оба хотели этого? И она и я? И Меженин знает, что случилось?»
В это время сержант Меженин ленивой развалкой подошел к воткнутой в землю винтовке, его плечи, отлакированные солнцем, маслились потно, синяя татуировка выделялась распростертыми крыльями орла на волосатой его груди; он выдернул винтовку, почистил штык о траву.
«Так что же будет дальше?»опять подумал Никитин и в тот момент, когда Меженин кончил чистить штык, вдруг перехватил мимолетно сощуренный взгляд сержанта на верхнем окне дома. И Никитин взглянул туда. Там за стеклом полукруглого окна мансарды, у края занавески, светлеющим силуэтом стояла Эмма и смотрела вниз. Он увидел ее неотчетливо, как в жидком туманно, и тут же острое сознание несоединимой расколотости, разъединенности между ним и ею, сознание случившейся, невозможной, сделанной сегодня ошибки знобящим уколом прожгло его, будто тайно предал самого себя перед всеми
Она, немка, была там, во враждебном мире, который он не признавал, презирал, ненавидел и должен был ненавидеть, по которому он три года стрелял, испытывая неистовое счастье от одного вида охваченных дымом подбитых танков, она была в том мрачном, чужом, отвергаемом им мире, заставлявшем его после каждого боя хоронить своих солдат в заваленных прямыми попаданиями ровиках, писать самые трудные письма, эти объяснения, эти оправдания командира взвода, по выбору обманчивого топорика смерти оставшегося в живых. Она была там, на другом берегу, за разверстой пропастью, а он был на этом берегу, залитом кровью, и ничто не давало ему права, ничто не позволяло ему хотя бы на минуту забыть все и перекинуть жердочку на ту опасную противоположную сторону, где было недавно раннее утро, лавандовый запах ее вымытых волос, ее шершавые губы. «Как это получилось? Зачем же это получилось у меня? Я не прощу себе»
Да, она была там И она почему-то стояла за краем занавески в окне мансарды и, заслоняя глаза от солнца, смотрела вниз, на блещущую травой лужайку, где ходили, лежали, курили, шумно умывались под колонкой солдаты и где был он, среди своих, родственно связанный с ними всей судьбой, войной, всей жизнью и отъединенный от нее этим солнечным оконным стеклом, сочной лужайкой, утренними разговорами солдат и невероятно тихим немецким городом, куда они пришли из Берлина через огромный, враждебный, убивающий мир.
Наблюдает немочка-то, а? сказал безвинно Меженин, проходя мимо Никитина, и, так же безвинно подмаргивая, помахал ей рукой. Ишь глазеет на русских, бесенок. На вас глазки пялит, товарищ лейтенант. Или шпионит немочка?
А она сверху заметила его жест, вспугнутой тенью отпрянула, исчезла в проеме окна, колыхнулась тюлевая занавеска, и тотчас знойными спиральками в голове Никитина пронеслось: «Вади-им, Ва-ди-им», он сделал усилие над собой, голосом приказа сказал:
Вот что, Меженин. Сегодня позавтракать, накормить людей без пива, ясно? Через часвзвод к орудиям. Проведем занятие. Заниматься будем каждый день.
Ясныть, ответил Меженин, и в покорном подрагивании его ресниц таилось насмешливое согласие: я-то уж понимаю все.
«Нет, не все! Все кончено с этим!»решенно подумал Никитин, овеянный чувством внезапного освобождения от чего-то недозволенного, поневоле совершенного им, мутно угнетающего его, и быстрыми шагами направился к Княжко, а тот, окатив себя водой до пояса, расхаживал подле плещущей струи колонки, осажденной солдатами, тщательно растирал полотенцем мускулистый покрасневший торс.
Я любовался на тебя, Андрей, сказал Никитин. Просто отлично! Пехота в тебе еще сидит.
Детские игрушки, ответил пренебрежительно Княжко и, недовольный, заговорил:Марки, трофеи, карты, «двадцать одно», убиваем время, жиреем и начинаем разлагаться. И знаешь почему? Все конца ждут, а конца нет. Зашвырнули нас куда-то на кулички от Берлина. А смысл? Неясен. Тем болеена западе бои. Как наши новоиспеченные хозяева? Курт, значит, ушел? А эта Эмма осталась? спросил Княжко. Ты знаешь?
Да. Ушел. В Гамбург, сказал Никитин и сейчас же перевел разговор:Рацию слушал? Что нового? Как там?
В Берлиненикаких изменений, ответил Княжко.
Перед завтраком проверяли огневые.
Позиция батареи начиналась в ста пятидесяти метрах от домаорудия были врыты на краю поля за оградой яблоневого сада, и они шли к огневым в полной тишине приозерного луга, еще росного, влажно-пахучего, трава сочно хлестала по сапогам, шли, как бывало когда-то давным-давно на подмосковных дачах, и Никитин, опьяненный этим утренним покоем открытых впереди голубоватых далей, солнцем, запахами согретой земли, струистым парком над озером, первым нарушил молчание:
А вообще не верится, что не кончилась. Когда же, Андрей? Через две недели? Через месяц?
Тогда, когда кончится, резко ответил Княжко и приостановился, раздумчиво вглядываясь в земляные бугры недалекой огневой позиции. Вот тебе ответ на твой вопрос: часового на батарее не вижу. Полнейшее курортное настроение у всех.
Это началось в первый день, сказал Никитин. А что сделаешь, Андрей? Все чувствуют, что скоро
И твой часовой тоже? Где он?
Но Княжко ошибся: часовой находился на огневой позиции, полудремотно лежал посреди снарядных ящиков в нише, глаза и лоб прикрыты от солнца пилоткой, автомат покоился около ног, ремень распущен на животе. Заслышав рядом шаги, он подтянул ноги, сел, закрутил головой, громко откашлялся, давая о себе знать, на всякий случай угрожающе окликнул:
Стой, кто идет? И неудержимо заулыбался во всю ширину разомлевшего потного лица. А, товарищи лейтенанты! А я слышусюда никак
Снов не видели, Ушатиков? поинтересовался Княжко бесстрастным голосом. В горизонтальном положении мне, например, всякая дьявольщина снится. Какая, спросите? Ну, скажем, что часового вместе с орудиями и снарядами немцы украли. Возможно, Ушатиков?
Не-е, не спал я, товарищ лейтенант, на солнышке чуток после росы подзагорал, очень ласковое солнышко-то, еще добродушнее расплылся Ушатиков. Откуда? Какие немцы-то? И не шелохнутся теперь. Берлин как-никак наш, дураки они, что ли? Во, товарищ лейтенант, что сержант Меженин мне подарил, время в аккурат буду знать. Трофе-ей!
И, чрезвычайно счастливый, он выставил на запястье часы, пленительно сияющие стеклом и никелем, послушал их, после чего удивленно сообщил шепотом:
Тикают себе, фрицы, и тикают. И чего они тикают?
Дети какие-то, дернул плечом Княжко, хотя сам был, видимо, моложе Ушатикова года на два, и, сказав, опустился на станину, посмотрел своими серьезными неулыбчивыми глазами на ниточку шоссе за озером, по которому в белесой дымке пыли двигались к лесу машины из городка. Спросил; У вас чтопервые часы за войну, Ушатиков?
Не было у меня, мечтал я ответил длинношеий Ушатиков и осторожненько, рукавом гимнастерки смахнул невидимые пылинки со стекла часов, протер никелированный ободок циферблата любовно. А непонятное это делочасы, ума не приложу. Крохотные колесики там крутятся. Живое все. Как дыхание в них. И идут себе, идут. Навроде крохотные человечки в них работают молоточками. А зачем людям время показывать, товарищ лейтенант? Вот интересно Без него жить можно или нельзя? День так день, ночь так ночь. Зачем это все люди придумали? Чудно!
Примечания
1
Извините, пожалуйста, господа офицеры, дайте мне, пожалуйста, сигарету.
2
Пожалуйста, возьмите еще сигарет, пожалуйста, пожалуйста!
3
О, только две сигареты, большое спасибо, большое спасибо
4
О, «Юно», немецкие сигареты! Большое спасибо, извините, пожалуйста, господин офицер
5
Нет, нет, нет!
6
Дом? Кто вы? Почему дом?
7
Не стреляйте!
8
Дед полковник?
9
Да, да, полковник рейхсвер
10
Где вервольфы? В скольких километрах? Говори
11
Нет, господин офицер, нет! Нет!
12
Отвечай!
13
Все! Все!
14
Очень благодарна, господин офицер!
15
Можно войти, господин офицер?
16
С добрым утром, господин офицер, с добрым утром!..
17
Что это? Почему?
18
Кофе, господин офицер. Пожалуйста.
19
Спасибо
20
Прекрасный, отличный кофе.
21
пошла, прочь, назад
22
Гамбург, Курт там
23
Курт в Гамбург
24
Курт уехал в Гамбург? (искажен.)
25
Пожалуйста, дайте мне книгу. Маленькую книгу.
26
Немецко-русская книга (искажен.)
27
Еще раз Говорите, пожалуйста, медленнее (искажен.).
28
Я остаюсь здесь мой дом моя комната
29
Не понимаю
30
Извините
31
Читайте по-русски, господин лейтенант.
32
Я остаюсь. Я остаюсь. Куртв Гамбурге, я остаюсь
33
Хорошо. Пожалуйста. Хорошо. Это это правильно.
34
О, господин лейтенант! Большое спасибо, спасибо!
35
Я я Тихо
36
Стой!
37
Понимаешь?
38
Я не знаю, что это такое?