Солнце пекло все сильнее, и мы решили спрятаться от него в недавно проложенном пешеходном тоннеле. Этот тоннель тянулся до самой реки, в нем был кондиционированный воздух, и не было ни шума машин, ни вони выхлопных газов. Там можно было даже сделать кое-какие покупки. В боковых нишах расположилось несколько лавок, торговавших по преимуществу одеждой и безделушками. Эти лавки несколько замедлили нашу прогулку, потому что Кэтрин прилипала ко всем витринам подряд. Я разглагольствовал, разглагольствовал, потом поворачивался, чтобы взглянуть на нее, и убеждался, что уже несколько секунд говорю сам с собой.
Кроме того, тоннель несколько дезориентировал, в нем было трудно судить, как далеко ты прошел. Время от времени попадались выходы на улицу, однако по странному упущению на них еще не было знаков с названиями поперечных улиц, куда они выводили. В конечном итоге нам пришлось выбирать наугад, каким выходом воспользоваться, и по чистой случайности мы выбрали правильный.
Выйдя у моста, мы остановились и попили воды из бутылки. За те полчаса с чем-нибудь, что мы пробыли под землей, солнце стало печь заметно сильнее, хотя, вполне возможно, что мы просто успели за это время привыкнуть к приятной прохладе кондиционированного воздуха. Я начинал уже жалеть, что не последовал разумному примеру Кэтрин и не надел себе что-нибудь на голову, потому что в такую погоду легко можно было обгореть или получить солнечный удар.
Ну и куда мы пойдем? спросил я у Кэтрин.
Кэтрин пожала плечами. Опираясь руками о перила моста, она глядела вниз, на мутную, медленную воду.
Как ты думаешь, они едят свой улов? спросила Кэтрин, указывая на рыбаков, сидевших на пологих бетонных набережных. Да и вообще, какая тут может быть рыба, в такой-то грязи?
Не думаю, чтоб они ее ели, сказал я. Скорее всего, им по закону полагается отпускать всю выловленную рыбу назад.
Я говорил без особой уверенности. Чуть ниже по реке берега были сплошь застроены деревянными халупами, в которых жили, надо думать, все те же рыбаки. Другой район города, менее процветающий. Глядя на эти жалкие строения, как-то не очень верилось, что их обитатели сидят целый день с удочками для чистой забавы.
Все-таки, я думаю, они их едят, сказала Кэтрин, проделавшая, по видимости, ту же цепочку умозаключений, что и я. Спорю на что угодно, они отдают грязью.
Рыбы или рыбаки?
И те, и другие. Она оттолкнулась от перил и выпрямилась. Ну что, может, пробежимся по антикварным лавкам, а потом заглянем в одно из святилищ?
Теперь уже я останавливался у каждой витрины, а Кэтрин меня поторапливала. В первую очередь меня привлекали маленькие фигурки, вырезанные из слоновой кости, или просто кости, выставленные на продажу чуть ли не во всех лавках. Хорошие фигурки были непомерно дороги, но мне нравилось на них смотреть, а еще мне нравился запах благовоний, струившийся из многих открытых дверей.
У одной из фигурок я задержался подольше. Это было изображение старика в позе лотоса; чуть склонив голову набок, он положил левую руку на колено, а в правой держал веер. Старик смотрел прямо на меня, смотрел неодобрительно и даже слегка издевательски. С фигуркой старика соседствовала другаястоящая, изготовленная не из кости, а то ли из фарфора, то ли из керамики, и выглядевшая заметно старее всех прочих. Время не прошло для фигурки даром, глазурь на ней растрескалась и кое-где обкололась, а все выступающие элементыскладки одежды, ступни и рукисильно пообтерлись, словно она многие годы болталась в чьем-то кармане.
Присмотревшись поближе, я заметил, что, хотя фигурка и напоминает человека в некоем подобии мантии, лицо у нее отнюдь не человеческое и похоже на собачью морду, только несколько сглаженную.
Пока я рассматривал эту странную фигурку, ее подхватила высунувшаяся из-за занавески рука. Владелец лавки, не лишенный сходства с сидящим в позе лотоса стариком, которого я рассматривал перед этим, смотрел на меня с тем же самым чуть издевательским выражением.
Он поднес фигурку к стеклу, чтобы мне было получше видно, а затем щелкнул ее по спине. В тот же момент собачья морда показала мне язык.
Лицо лавочника расплылось в широкой ухмылке; надо думать, это был его любимый фокус, неизменно застававший клиентов врасплох. Он щелкнул фигурку еще несколько раз, и я увидел, что язык ее изготовлен из узкого клинышка кости, свободно подвешенного в голове. Естественное положение языка было внутри, но при легком ударе по спине он выскакивал наружу.
Губы лавочника зашевелились, но я не услышал, что он говорит, и приложил согнутую раковиной ладонь к уху.
Обезьяний бог! смутно донеслось сквозь стекло.
Забавляешься? спросила вынырнувшая с боку Кэтрин.
А я думал, это собака, сказал я в ответ лавочнику.
Он проделал свой фокус еще раз, явно довольный, что количество зрителей удвоилось.
По предложению Кэтрин мы поели в знакомом ей дешевом ресторанчике. Она сказала, что теперь нам нужно поменьше тратиться, потому что в моем кармане лежал фарфоровый Обезьяний бог, завернутый в пузырьковый пластик. Он оказался не дешевле, а куда дороже всех костяных фигурок, но цена меня не слишком волновала, я заранее знал, что Кэтрин возмутится моим мотовством, и хотел посмотреть на ее реакцию едва ли не больше, чем получить статуэтку.
Кэтрин предложила переждать в ресторанчике, пока не спадет жара, чтобы не уставать и не обливаться потом, обходя намеченное ею святилище, бывшее, как она сказала, ее самым любимым в городе местом. Поэтому мы растягивали ленч как только могли. Мы пили чай, позволяя официантке раз за разом наполнять наши чашки, и оставляли счет на столе неоплаченным, пока тени прохожих не стали заметно удлиняться.
9
Мы ходили по святилищу и храмовому комплексу несколько часов. Сперва прохладное помещение, где скрип половиц, когда на них наступаешь, напоминал птичье пение. Затем сады с их укромными уголками, прозрачными ручьями и безмятежными прудами.
10
Мы завершили свою прогулку тем, что сели поесть мороженого на каменной лестнице главного входа под сенью огромного клена, росшего неподалеку.
Ты так и не объяснила мне, сказал я, почему ты так любишь это святилище.
Во-первых, у него роскошные двери. Кэтрин ткнула в сторону храма пластмассовой ложечкой от мороженого.
Главные дверивернее сказать, воротасвятилища действительно выглядели роскошно и впечатляли своими размерами. Истинный шедевр искусства древних строителей, они вдвое превышали по высоте любое из окружающих зданий, хоть древних, хоть современных. Заодно они были и аттракционом для туристов: снаружи около ворот прилепился киоск, в котором можно было сфотографироваться при помощи фотоаппарата с искажающим объективом, так что в кадр помещались одновременно и ворота целиком, и вы. Некоторые туристы довольствовались тем, что фотографировались у ворот и уходили, даже не взглянув на святилище.
А еще тут очень тихо, продолжила Кэтрин.
Да, кивнул я, никакого шума, никаких машин, а только
Половицы.
Ну да, рассмеялся я. А что там с ними, с этими половицами?
Их специально так сделали. Забивали гвозди в доски под каким-то там хитрым углом или что-то в этом роде. Чтобы услышать скрип, если ночью заявятся воры.
Короче, древняя система безопасности.
У-гу.
Чувствуется, что ты знаешь об этом месте очень много.
Я же сказала, что оно у меня любимое.
И часто здесь бываешь?
Правду сказать, нет, сказала Кэтрин после небольшой паузы. Сегодня только второй раз.
Мимо прошла группа молодых монахов. Секунду спустя, взглянув на небо, я обратил внимание, что оно окрасилось в точно тот же цвет, что и их балахоны. Солнце, спрятавшееся уже за высокие ворота, было, по всей видимости, совсем близко к горизонту.
Я съел последнюю ложечку мороженого.
А ты знаешь что? сказал я, ставя пустой стаканчик на ступеньку. Это был прекрасный день, лучше и не придумаешь.
Да, кивнула Кэтрин, хороший был день.
Лучше и не придумаешь, повторил я, вспомнив утро в постели, поздний завтрак и все, что было дальше. Не могу себе и представить, чего бы еще я хотел в дневное время.
У-гу. Это Кэтрин смолкла, не договорив.
Это?.. подтолкнул ее я.
Это было здорово.
У тебя бывали дни и получше?
Кэтрин не ответила.
Ты выиграла в лотерею и нашла в своем саду Караваджо, которого кто-то туда забросил?
Я взглянул на нее, ожидая увидеть улыбку или хотя бы тень улыбки, но вместо этого лицо Кэтрин погрустнело. Я окончательно смешался. Я видел, что что-то вдруг сразу изменилось, и не мог понять почему.
Все дело в первом разе, когда я сюда приходила, сказала Кэтрин ровным голосом. Тогда было лучше.
Почему? выпалил я и тут же начал себя поправлять. Нет, ты совсем не обязана
Я была с другим человеком, сказала Кэтрин.
Понятно, сказал я. И еще раз повторил:Понятно.
Это звучало довольно глупо. Неуклюже. Надо думать, я хотел сделать вид, что у нас продолжается нормальный, непринужденный разговор. Что было зряшней тратой времени, потому что уже через пару секунд я внес в разговор новое напряжение:
С кем?
Это не имеет значения, сказала Кэтрин. Дело совсем не в этом.
Я нахмурился, пытаясь сообразить, не нарочно ли она меня подначиваетподбирает слова, которые особенно болезненно ударят мне по нервам. Но потому, как Кэтрин на меня смотрела, я видел, что все совсем не так, совсем наоборот. На ее лице мешались нежность и сожаление.
Я хочу сказать, Карл, что хороший день превращается в идеальный в том и только в том случае, когда ты можешь поделиться им с кем-нибудь другим.
А-а-а, сказал я, когда до меня наконец дошло. Понятно.
А затем все вокруги Кэтрин, и сад, и лестницузахлестнул поток слов. Сходный с цепочками выкрикнутых слов, что я слышал прежде
11
В нирване пришли и обосновались Эдем все же орк понял страстный разрыв каждый новый инфернальный талант зарабатывает редкое бескрайнее лето к возможному восторгу СКРЫТОЕ ЗАВЕРШЕНИЕ ДЕРЕВЯННЫХ АЛЛЕГОРИЙ ОСТАВИЛО В КОНУРЕ СНЕЖНЫМ ДИКАРЕМ ДАБЫ ВОЗРОЖДЕНИЕ НЕСТРУКТУРИРОВАННОГО САДА ПРИУЧИЛО ПОСПЕШАТЬ ДАЖЕ ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ВЕРИТЬ ТЕБЕ ИЛИ ФОРТУНА ВЫШИБЛА ТВОИ ПЕРВОНАЧАЛА К ДРУГИМ.
Странным образом, хотя эти слова были вроде бы менее случайными, чем те, прежние, они представлялись мне даже большей бессмыслицей.
Трудно в точности определить, что имеет значение и что не имеет.
На полу моей ванной кровь и бинты спеклись в единую массу. Когда я попытался оторвать их от пола, они треснули. Обезвоженные, они рассыпались у меня в руках на черную пыль и волоконца.
Я смотрел в окно их кухни, как Мэри усаживает Джошуа на высокий стульчик, а Энтони стоит рядом с раковиной и смотрит в сад. Я находился прямо на линии его взгляда, но он меня не видел, он смотрел сквозь меня. Глядя на Энтони, я решил, что никогда, собственно, не знал ни его, ни его жену, ни их маленького сынишку. Их лица были безликими масками, их черты могли принадлежать кому угодно. Они больше походили на манекены в витрине, чем на семью.
Сидя на заднем сиденье такси, я решил, что глаза в зеркале заднего вида принадлежат одному из моих друзей. Старше, чем мои, это были глаза человека, которому я верю и которого считал своим наставником. Я не знал, кто этот друг. Я знал, что эти глаза вполне реальны, что они достаточно важны для меня, чтобы эта полоска лица пробилась сквозь мое беспамятство. Но, когда я попытался сдвинуться на сиденье так, чтобы увидеть большую часть лица, отражение в зеркале не изменилось.
До меня донесся запах молока, согреваемого утренним солнцем. Из приемника в кабине молочной тележки доносилась какая-то мелодия, почти заглушаемая треском помех.
Я стукнул Обезьяньего бога по спине, и он высунул язык.
Ветер разметал занавески.
Все эти перемещения происходили очень быстро. Одно состояние переходило в другое гладко, без швов и стыков. Это так я, наверное, думал.
12
При последнем перемещении все быстро потемнело, примерно так же неожиданно, как если облако наползает на солнце. Только тут был не полумрак, а нечто вроде безлунной ночи. Меня кольнул страх, что это может быть возвращением в ту, пустую тьму.
Я приподнял руки. Если найдется объект, какое-нибудь ощущение, за которое можно держаться, я смогу укротить это место.
Как раз напротив обоих своих локтей я обнаружил некие изогнутые формы.
Это меня успокоило. Я осторожно откинулся назад и почувствовал нечто сразу мягкое и твердое, явно изготовленное для поддержки поясничных отделов туловища.
Я облегченно вздохнул. Я не парил в безликой пустоте. Я сидел в своем собственном кресле, в своем кабинете.
Я протянул руку и включил настольную лампу. Затем вынул из правого ящика стола лист бумаги, из левогоперьевую авторучку и написал:
В кабинете стояла полная тишина, только чуть поскрипывала по бумаге авторучка, которой я делал какие-то пометки, вносил поправки и дополнения. А потом зазвонил телефон.
Я нажал кнопку громкой связи.
Да?
Карл.
Кэтрин! Так ты что, все еще здесь? Я давно собирался тебя отпустить
Я сто лет уже как дома, прервала меня Кэтрин. Я вернулась домой, потом сходила в кино, снова вернулась домой, съела пиццу, заплатила девочке, которая присматривает за ребенком, и захватила по телевизору самый хвост вечерних новостей.
Часы на письменном столе показывали 11.42. Я повернулся и посмотрел в огромное, во всю стену, окно. За окном была россыпь городских огней и низко нависшее, чуть красноватое ночное небо. И ни одной звезды.
Я звоню, продолжила Кэтрин, чтобы напомнить тебе, что через двадцать пять минут метро закрывается.
Верно, сказал я.
Я повесил трубку.
Верно.
Я подтянул ноги к себе, уперся ступнями в заднюю стенку стола и сильно, резко оттолкнулся.
13
Я сшиб кресло, выбил головой окно и вылетел в пустоту.
Первое время я падал в компании кресла и осколков стекла, но затем мыя, кресло и осколкистали расходиться, как парашютисты, не желающие приземлиться друг другу на голову, и вскоре я остался один.
Падал я быстро, но поворачивался при этом довольно медленно. Первоначально я вылетел из окна лицом к небу и спиной к земле, но затем меня стало разворачивать и в конце концов развернуло головой вниз. Я видел город перевернутым, и эта непривычная перспектива скрадывала ощущение скорости, с которой я несся вниз. Впрочем, то же самое было и когда я смотрел на землю прямо: она приближалась, но далеко не так быстро, как можно бы ожидать. Мне хватало времени, чтобы заметить движение машин, вернеепятнышек света от их фар.
Скорость стала заметной только тогда, когда меня развернуло лицом к зданию, и я увидел мелькающие мимо этажи. Стремительное падение впрыснуло в мою кровь ударную дозу адреналина, заставило судорожно сглотнуть, и как только я это сделал, возник свист рассекаемого воздуханадо думать, до того у меня от скорости заложило уши.
А еще теперь я начал различать статические картинки в окнах, мелькавших прямо перед моим лицом. Зрелище было захватывающим, и вскоре мне стало казаться, что движется здание, а я неподвиженподобно тому, как если смотришь из поезда на проносящийся мимо перрон.
14
Глядя с внешней стороны окон поезда, я увидел две вещи.
Во-первых, рекламу над окнами. Она изображала лучезарно улыбающегося Энтони в компании всего его безликого семейства. Подпись под картинкой гласила: «Свежее молоко, свежий кофе. Есть вещи, буквально созданные друг для друга». Я не был уверен, какую из этих двух радостей жизни рекламирует Энтони, но был рад, что узнал наконец род его занятий.
Во-вторых, я видел четверых парней, готовившихся перебраться в соседний вагон, где они вскоре попытаются ограбить девушку, занятую пока что чтением книги, а потом нападут на меня.
Я называю их парнями, чтобы оправдать перед самим собой легкость, с какой они избили меня до потери сознания, хотя в действительности это были просто мальчишки.
Младший из них выглядел лет на пятнадцать, а старшийна восемнадцать-девятнадцать. Конечно же, нет ничего позорного в том, что тебя избили четверо подростков, и все равно я этого стыдился. И дело было совсем не в том, что я уступал им в силе и ловкости, дело было в унижении.